Яков Кротов

НЕДОРОГИЕ РОССИЯНЕ

Оп.: Недорогие мои россияне. - Общая газета. - 30 нояб. 1995. - № 124.

Почему мы живём в России, а не на Руси? Пять веков жили "на Руси", а ведь "на Руси" — свободнее жить, "на Руси" — как "на поле", "на воле". "В России" — словно "в тюрьме", "в трущобе", в общем — в замкнутом пространстве, замкнутом на замок, ключ от которого не у нас. "Росами" называли русских византийцы, взяв слово из Ветхого Завета (где оно за много веков до Рождества Христова обозначало легендарный коварный и опасный северный народ). Когда "собирание земель вокруг Москвы" незаметно переросло в сколачивание "тюрьмы народов", где самым заключённым был русский народ, — тогда и стали в официальных бумагах писать "Росия" (сперва с одним "с").

Сегодня разыгрывается очередной акт языковой драмы. Сперва упразднили Русь и заменили её Россией, но русских оставили тогда русскими. Сегодня правители России и их бесчисленные адвокаты (именно адвокаты нужны таким правителям!) приноровились называть нас — всех нас! — "россияне". Скоро слово "русские" так же выбудет из оборота, как и "Русь". "Россияне" — омерзительно звучащее, префальшивейшее словечко, звучащее словно жестью по стеклу. Это слово у каждого вызывает легкий озноб, но трудно понять, почему. Слово-то изобрели вроде бы с благой целью: не делать различия между "коренной национальностью" и "некоренными". А чем прикажете его заменить?

Плохо русским в Латвии и Эстонии (хотя не так плохо, чтобы они потянулись на Русь). Одно хорошо: их называют там русскими, это лишь у нас им присвоили фантастическую кличку "русскоязычные". Татарин, живущий в Москве — "россиянин", а русский, живущий в Риге — "русскоязычный". Конечно, только с точки зрения бюрократа и автократа! Для латыша русский — он и есть русский, как латыш — он и есть латыш, даже если он живёт в Елабуге. Эстонцы не изобрели термина "эстониане", который бы обозначал всех жителей Эстонии. Они просто предлагают русским (англичанам, французам, татарам же), если они захотят и смогут — стать "гражданами Эстонии". Точно так же, если русский приедет в Англию, он не станет англичанином, он станет подданным Её величества. Шотландец — не "великобританец", и нет такого слова в английском (и в шотландском) языке.

Зачем же в России понадобилось слово "россиянин"? Оно сконструированно с одной-единственной целью: не называть нас "гражданами России". Иногда, правда, отговариваются тем, что слово "гражданин" испошлено тем, что его употребляют в тюрьме, но, право слово, лучше пусть заключённого называют хорошим словом, нежели свободного человека — дурным. Слово "россиянин" — дурное, оно обозначает гражданство, но так хитро обозначает, чтобы в случае необходимости можно было грабануть, скажем, Польшу и присоединить её к России — тогда поляки станут тоже "россиянами". Человек, которого назвали "россиянин", не может требовать никакой свободы: ведь нет "российской свободы", есть лишь "российская специфика", тысячелетнее холопство, а свобода — всегда новорожденная. Только у гражданина могут быть права и обязанности, а у "россиянина" — лишь возможность красть и взамен быть обкраденным. Только у русского может быть честь, может быть силы сопротивления, а "россиянин" — фигура мифическая, вроде Киже, с ним можно вытворять всё, что угодно, и в его уста можно вкладывать всё, что угодно. И вкладывают!

Слово "гражданин" замечательно слово, ибо корень его — "город". По-древнегречески — "полис". Отсюда и идет — "политика", она , как явствует из названия, начинается там, где начинается полис — то есть город. Впрочем, не всякий, кто живёт в городе, имел право называться горожанином. Античные рабы не участвовали в политике, сколько бы их ни было. Средневековый горожанин тем отличался от не-горожанина, что он был свободен от крепостной зависимости, свободен просто потому, что поселился в городе и сумел там прожить некоторый срок. Да, вот так всё и просто: полис это место, где начинается свобода, и политика есть там, где есть свобода.

Свобода, разумеется, не есть независимость. Свобода отличается от независимости так же, как воздух отличается от ветра. Может быть свобода без независимости, и может быть независимость без свободы. Горожанин был зависим от десятков людей, начиная с собратьев по ремеслу, соседей и кончая владельцем города (были и такие). В этом смысле крестьянину было лучше: он зависел только от господина да от погоды. И всё же бежали туда, где больше зависимости — потому что свобода и независимость вовсе не обязательно совпадают. Только демагоги, пытающиеся вернуть человечество в феодализм, вновь и вновь пытаются уравнять свободу и независимость, чтобы в результате лишить людей обоих.

Права и обязанности человека есть часть его независимости, но не часть его свободы. Свобода может быть и Робинзона, у которого вовсе нет никаких прав и обязанностей, а может быть у человека изобилие прав, минимум обязанностей — а свободы всё же не будет (на чем опять же часто спекулируют поклонники холопства). Политика начинается именно там, где к правам и обязанностям

добавляется неощутимый воздух свободы, вольности, возможности выскакивания за установленные права и обязанности к каким-то новым или просто в никуда. Политика есть творение свободы людьми. Вот почему свобода не бывает постоянной величиной; если ею не становится больше, если она не становится новой и небывалой, она тухнет и начинает вязнуть в зубах, становится противной и дохлой.

Творение свободы есть всегда творение свободы как свободного пространства, а не как своего качества, своего достояния, своего удела. Нельзя отвоёвывать свободу для себя одного, или только для своего народа, для своей страны, лишая при этом кого-то другого свободы. Только так можно надежно отличить, скажем, какие страны из сражавшихся с фашизмом и насколько вели политику военными средствами, а какие просто грабили Германию, воевали, чтобы отмстить, поработить, присоединить. Этот грабёж называли политикой, но он не был политикой.

Разумеется, творение свободы означает, что то, что считалось политикой три тысячи лет назад сегодня оценивается как простой бандитизм, пускай даже банда называлась Вавилонской империей. Да многие события всего лишь столетней давности сегодня воспринимаются не как политика, а как грабеж в позументе. Это не печально, это замечательно, что свободы прибывает в мире. Надо радоваться тому, что многое из того, о чём сегодня газеты пишут в разделе "Политика", в учебниках будущего будет прописано по разделу "Примечательные преступления прошлого".

Политика должна быть, ибо без политики не будет свободы, а без свободы не будет любви. В стране холопов любовь сводится к скотству. Политика может быть, потому свобода — не цель политики, эдакая недосягаемая поллитра, подвешенная у Большой Медведицы, а исток политики, то, что каждый из нас может отдать на общее дело. Политика будет даже на небесах, ибо Апокалипсис говорит о вечной жизни как о городе, как о Небесном Иерусалиме, где исчезнет зазор между обязанностью заниматься политикой и невозможностью заниматься только политикой, будут граждане, горожане, свободные и вечно свободные люди, свободные не потому, что в вечности победила политика, а потому, что вечность там, где побеждает свобода.

МОЛОТ ВЕДЬМ В НАДЕЖНЫХ РУКАХ

Оп. в "Московских новостях", 1995 г. Cм. Дворкин.

Инквизиция — плод не Средневековья. Средневековье — это наивная вера в то, что сатана не в силах защитить собственных слуг, что ведьму выдает природа: ведьма и плавать не умеет, и пятна у нее на теле какие-то нечувствительные. Инквизиция появилась одновременно с появлением современной науки. Знаменитый “Молот ведьм”, пособие для инквизиторов, писали по соседству с Гутенбергом. Инквизиторы, подобно ученым, не доверяли внешнему. Пытка для них была экспериментом, позволяющим проникнуть в душу подозреваемого.

Современный человек, верует он или нет, тоже склонен к научному подходу в делах веры. Не ушла никуда и вера в ведьм, только она приобрела форму веры в злокозненных сектантов. Вера в то, что ведьма может накликать бурю, сняв чулки, перелилась в уверенность, что сектанты могут взорвать весь мир, околдовать детей и увести их за собой, могут помимо нашей воли и нас самих превратить в своих слуг.

Японская полиция не нашла ни одного прямого доказательства причастности АУМ Синрике к взрыву в Токио. Все построено только на признаниях. Многие отечественные эксперты вообще отрицают, что в Токио был применен зарин. Тем более неясно, имеют ли московские аумники отношение к тайным планам своих японских вождей. Но все эти рациональные соображения не могут остановить паранойи, охватившей цивилизованный мир, да и Россию. Уже каких только взрывов не приписывали сектантам; удивительно, как землетрясение в Нефтегорске на них не повесили. “Московские новости” обвинили в том, что они подкуплены Асахарой, не задумавшись над тем, что газета ни разу не рекламировала его движение, а вот критиковала очень часто.

Есть верующие в ведьм, есть власти — церковные и светские — по своим соображениям заинтересованные в охоте на ведьм. В такой ситуации и появляются инквизиторы. Их охотно печатают в желтой и желтоватой прессе: они щекочут читателям нервы своими “предупреждениями”. Они учат отличать ведьм от женщин, “тоталитарных сектантов” от “настоящих верующих”.

Александр Дворкин, сотрудник Отдела по религиозному образованию Московской Патриархии, в майском номере “Совершенно секретно” опубликовал, наконец, пособие “Десять вопросов вербовщику”. Это десять заповедей инквизитора, призывающее каждого стать инквизитором. “Помните, что стоящий перед вами человек — прежде всего жертва и что он нуждается в сочувствии и снисхождении”, — пишет Дворкин, и сразу вспоминается, что и сжигали инквизиторы свои жертвы из сочувствия и снисхождения, чтобы не проливать их крови. Савонарола горячился и обличал, а кто его сжигал, был очень ласковый и делал это исключительно для савонаролиного блага.

Первый же вопрос не оставляет сектанту спасения: “Как долго вы состоите членом группы?” Имеется в виду, что “человек, вовлеченный в тоталитарную секту менее года назад, обычно еще весьма неопытен. Следовательно, он не сможет врать так же убедительно, как опытный вербовщик”. А теперь представим, что перед нами православный неофит (человек, вошедший в Церковь менее года назад). Мы расспрашиваем его о православии и думаем: ага, ты неофит, значит, ты врешь неубедительно. А если мы узнаем, что перед нами Александр Дворкин, закончивший уже и духовную академию, то мы, следуя его заповеди, думаем: ага, ты уже опытный вербовщик. Третьего цинизму не дано. Давно в Церкви — плохо, недавно — тоже плохо.

“Вы хотите завербовать меня в какую-то организацию?” Сектант будет это отрицать, но методы “вербовки и давления” применять будет. Задумаемся: наши православные проповедники используют “методы вербовки и давления”? Да, конечно, всякая проповедь есть давление на психику. О любом проповеднике Евангелия можно сказать, что он вербует нас в Церковь. Но, думается, если бы японец спросил святого Николая Японского, насадившего Православие в Стране восходящего солнца: “Вы хотите завербовать меня в какую-то организацию?”, тот бы ответил отрицательно и был бы прав. Потому что вопрос сформулирован уже со злобной подковыркой, уже содержит в себе признание Церкви — какой-то злокозненной организацией, куда нельзя войти добровольно, куда можно лишь быть насильно завербованным.

“Можете ли вы перечислить названия других организаций, связанных с вашей группой?” К примеру, сайентологи скрываются под именем дианетиков (правда, средний человек не знает ни одного, ни другого слова). Проверяем: что получится, если спросить православного проповедника: “А Русская Православная Церковь имеет отношение к Синоду, отлучившему Льва Толстого? К Греко-Российской Церкви, которая осудила Максима Грека? А к Византийской Церкви, ослеплявшей еретиков?” Ну и получается обычная атеистическая буза.

“Назовите основателя или верховного руководителя вашей группы”. Эта заповедь становится понятна в свете пятой: “Расскажите о прошлом главы организации, об образовании, которое он получил. Нет ли у него уголовного прошлого? Привлекался ли он к судебной ответственности? Если да, то за что?”

Тут у православных все в порядке. Господь Иисус образования не получил, духовной академии не закончил, в отличие от А.Дворкина, осужден был по уголовной статье (а тогда только уголовные и были), причем именно за то, что неправильно говорил про религию. То есть, даже в той глубокой древности люди смогли расползнать в Иисусе обманщика и самозванца, а уж сегодняшний цивилизованный человек и подавно обязан это сделать. Вон, Его и изображают на кресте. Это ведь все равно, как если бы аумники поклонялись изображению Асахары за решеткой.

“Во что ваша группа верит? Верит ли она, что цель оправдывает средства? Бывает ли ложь во благо?” Продолжаем: не случалось ли православным ради сохранения своей организации и проповеди Евангелия сотрудничать с тоталитарным режимом Ленина и Сталина? Не случалось ли сжигать еретиков, чтобы спасти от них простых людей?.. Спасибо, достаточно.

“Если я вступлю в вашу организацию, должен ли я буду бросить учебу и работу, пожертвовать вам свои сбережения и свою собственность и разорвать отношения со всеми близкими и друзьями, если они будут высказываться против моего решения?” Голубчик, так ведь и в Евангелии сказано: оставить отца, мать, жену и следовать за Христом. Почти каждый современный батюшка скажет, что истинное христианство в монашестве, в том, чятобы оставить все и идти в монастырь, разорвав отношения со всеми близкими, даже если они не высказываются против христианства, даже если они сами христиане. Что до денег, то возьмите вкладную книгу любого монастыря и посмотрите, на какие шиши они строены — ведь целые деревни им завещали, это вам не квартирка в Бибирево.

“Считается ли деятельность вашей организации бесспорной? Если кто-то выступает против вашей организации, какие аргументы они приводят?” Мы приближаемся к апофеозу. Представляете себе проповедника, который завершает проповедь словами: “Правда, деятельность Церкви не всем кажется бесспорной. Вольтер писал о ней... Ленин говорил... Емельян Ярославский выразился...”. Круто!

“Что вы знаете о бывших членах вашей организации? По каким причинам уходят из организации? Позволяет ли организация общаться с покинувшими ее людьми?” Дворкин поясняет, что “любая достойная организация с уважением относится к свободе человека и в том числе к праву своих членов покинуть ее. А вот о деструктивных культах этого нельзя сказать. Для них все бывшие члены — лютые враги, изменники и предатели, от которых надо держаться подальше”. Видимо, Дворкин еще не дочитал Библию до Апокалипсиса, где описывается судьба вероотступников. Видимо, он вообще не подозревает, что “апокалиптическими” называются секты, которые развивают идеи христианской, а не буддистской книги. Видимо, он не общался с нынешними православными и не знает, как они относятся хотя бы к католикам и к тем, кто ушел из православия в католичество. А относятся, скажем прямо, неважно. Остановить сейчас не могут (еще в начале века за такое могли сажали как за совращение). Но пособниками антихриста — называют печатно. Устно же можно услышать и выражения более подворотные.

Последняя, десятая заповедь есть апофеоз: “Есть вещи, которые вам не нравятся в вашей организации и в ее верховном руководстве?” Дворкин комментирует: “Мы знаем православных, католиков, протестантов, открыто критикующих свою Церковь и ее иерархов”. Вот чего он не говорит, так это того, как к таким критикам относятся. Ну, с католиков и протестантов спросу нет, они с точки зрения нынешних православных хуже сектантов. А что сделали со священником Якуниным? То-то! Вот поэтому сам Дворкин никогда не критиковал свою “организацию и ее верховное руководство”. И правильно, в сущности, делает, что молчит. Ничего тоталитарного нет в том, чтобы скрывать, как говорят православные, “наготу отца”.

Неужели Православие, христианство — тоже “тоталитарная секта”? Очень многие неверующие скажут: “Да!” Но нет! Церковь — не тоталитарная секта потому, что тоталитарных сект вообще не существует, как не существует ведьм, как нет родинок или верных примет в поведении и учении, по которым можно отличить истину от полуправды или лжи. Вера есть вера, и доказать ее истинность невозможно.

За попытками что-то присоветовать, “научить” различать истинную религию от ложной (попытками, обращенными не к верующим, которые и так все понимают) стоиты не только инквизиторство. Точнее, эти советы открывают то, чем вдохновляется инквизиторство: это похоть рассудка, похоть неверия, которое желает рационализировать веру, найти логику там, куда логике не взлететь. Когда такая похоть владеет неверующим человеком, это понятно и простительно. Когда она овладевает верующим, это тоже понятно, тоже простительно, но все-таки очень грустно. Нельзя думать, что тоталитаризм есть свойство только ереси. Тоталитаризм есть и в ортодоксии. Тоталитаризм есть всюду, где есть слабые и грешные люди. И не копанием в чужом грязном белье побеждается тоталитаризм, а молитвой Богу о том, чтобы он дал нам, грешным изуверам, вместо инквизиторских облачений обещанные в Апокалипсисе белые одежды.