Яков Кротов

Дневник литератора

К оглавлению "Дневника литератора"

К оглавлению дневника за 1992 год

ОБОРОТНИ В МИРЕ СЛОВ 

Опубликовано

Люди, для которых слова - профессиональный инструмент, испытывают ныне состояние кошмара. Слова, на вид надежные, пахнут ложью. Представьте хирурга, который берет блестящий скальпель и чувствует, как тот воняет: решится ли он начать операцию? Так чувствует себя историк и филолог, который читает в газетах о казаках, которым мэр Москвы поручает охрану рынка? Что этот "рынок" вовсе не означает рынка, так к этому мы привыкли к большевистских времен. Но ведь и эти "казаки" ни малейшего отношения к казакам не имеют, и этот "мэр" ни в малой степени не родственен подлинным мэрам.

Проще всего было бы назвать такие слова омонимами. Клуб дыма созвучен клубу джентльменов - и ничего страшного. Слово "спикер" в России созвучно западному "спикер" - ничего страшного, что у нашего спикера нет ничего спикерского: это омоним! От него так же бессмысленно требовать умения быть спикером, как бессмысленно требовать от морской косы изящной отточенности косы крестьянской. Наш госсекретарь так же похож на американского, как девичья коса с бантиком на все ту же косящую косу. Что тут страшного? Людям просто не хватает слов, вот они и называют себя префектами, свои собрания биржами, а свои банды - банками и компаниями.

Страшно то, что нынешняя омонимия, как всякая ложь, есть явление страшно агрессивное. Омонимы не только борются за себя - они подавляют нас. Одним из первых перестроечных омонимов был термин "административно-командная система". Так нарекли государственный бандитизм не просто так, а чтобы продлить и укрепить его существование. Настоящий омоним не лжет, не скрывает пропасти между книжной полкой и полкой свеклы. А наши "казаки" и "мэры" всячески замалчивают свое отличие от подлинных казаков и мэров, требуют повиновения себе, подкрепляют свои требования силой оружия, а свое право на оружие доказывают тем, что называются "казаками" и "мэрами".

Наши "партии" по названиям абсолютно тождественны западным, и лжи в том не было бы, но ведь наши "христианские демократы" требуют от "их" христианских демократов денег именно потому, что названия совпадают. Того, что действительно бы роднило партии - общности идей, программ - нет. Внутри пустота и прах, и потому с такой энергией сражаются политические трупы за право именоваться "президентом", "супрефектом" или даже целой "приднестровской нацией", что полнокровное их существование целиком в прошлом. Пустота оборачивает себя украденными словами, чтобы приобрести видимость видимости. Когда колдун обессиливает как человек, тогда он оборачивается волком.

Оборотни любят полнокровные слова, будь они западные или исконные русские. Упырь с одинаковым удовольствием и гордостью называет себя "монархистом", "черносотенцем", "фашистом", потому что любое слово лучше того, кем он является на самом деле: мертвецом. Не потому пошла такая мода на омонимы, что носители их пытаются заимствованиями выразить какие-то новые реальности жизни (как то было при Петре Алексеевиче или Владимире Ильиче). Омонимами щеголяют силы бессильные, давно издохшие, неспособные ни к творчеству нового, ни к реставрации старого, а только к паразитарному существованию на врожденной людской вере в слова. Чем бессильнее чекисты, тем ближе они подбираются к тому, чтобы именовать себя ФБР и ЦРУ (пока только - МБР и ГРУ): "человеческое" имя еще немного отсрочило их схождение во ад.

Слова-оборотни не только в политике разгулялись. Достаточно указать на религиозное движение, которое использует слово "богородица" для обозначения почитаемой богини. Поклонялись бы просто богине по имени Мария! Но нет, это агрессивный оборотень, обличающий и православных, и католиков, и при этом постоянно лгущий, ибо заявляющий о своем хорошем отношении к обличаемым. А разве только безобидными омонимами являются слова "культура", "милосердие" в названиях фондов, созданных большевиками незадолго до исчезновения? Это оборотни, сосущие деньги непосредственно из карманов граждан и из казны - через хитроумную систему льгот и предприятий-призраков.

Собственно, вампир от нормального человека отличим не клыками или бледностью, а узко потребительским взглядом. Язык так богат метафорами, омонимами и эвфемизмами, что опознать в политике, религии или экономике оборотня можно лишь очень простым способом: человек называется другом, но хочет ли он что-то дать мне? Слишком много развелось Самых Больших Друзей, которые из лучших чувств просят у нас одного: самопожертвования, которые считают, что дружба дает право обдирать друга и хамить ему, а с врагом нужно быть деликатным. Здесь под сверхутонченностью, под суперделикатностью, выродившейся в собственную противоположность, скрывается обычная духовная мертвенность.

Нормальная, здоровая реакция человека на прикосновение к нему такого оборотня-омонима: брезгливое удивление, возмущение с недоверием пополам. Что делать с оборотнями? Тыкать в каждый термин пальцем, разъясняя, почему "ваучер" не является ваучером, "приватизация" - приватизацией, "парламент" - парламентом? Писать фельетоны, прокламации, требовать созыва Учредительного собрания, долива пива? Все это делать можно, только четко понимая, что фельетоны никто не читает, что Учредительное собрание тоже будет лишь призраком подлинной Конституанты, что дольют столь же скверное пиво, как и то, которое отстоялось.

Прежде всего, видимо, надо понять, что переход из царства лжи в царство оборотней, из мира могучего зла в мир зла обессилевшего - это шаг вперед. Могучее, молодое зло 1917 года насаждало ложь, но лгало делами, а не словами, не прикидываясь никем. Большевики использовали эвфемизмы: "чрезвычайная комиссия", "главное политическое управление". Но ведь не станешь именовать учреждение "Главная кровавая мясорубка"? Что ГПУ на самом деле "беспощадный меч", чекисты разъясняли весьма заботливо. И когда они использовали иностранные слова - "комиссар", "декрет" - то подчеркивали, что это лишь поэтичные метафоры для обозначения чего-то безумно оригинального.

Сегодня же каждый удав именует себя брандсбойтом. Доверчивые трясут его, пытаясь выжать хоть каплю воды, и разочарованно возмущаются. А надо радоваться! Значит, действительно зло обессилело, если оно так изворачивается. Секретарь парткома в казачьем мундире так же свидетельствует свое бессилие, как во время оно - переодетый Керенский. Подлинная угроза - позади.

А что впереди? Настанет ли время, когда "все встанет на свои места"? Не вечность, когда Сам Творец войдет в мир и сразу определится, кто справа, кто слева, а именно время, но все же время большей, чем сегодня, точности? Это зависит от людей слова, от нашего служения правде: в газете, в школе, в жизни. Хочется застонать, напиться, ругаться? А надо, сжав зубы, терпеть и просто стараться говорить правду о людях и словах. Пусть, слушая нас и глядя на нас, дети научатся говорить правду, когда молчать нельзя, и постоянно - правду любить.