ОТ ИУДАИЗМА К ПРАВОСЛАВИЮ И ОБРАТНО

К дневнику литератора 1999 г.

Опубликовано: Итоги. - 2 марта. 1999 г.

Пост-коммунистическая номенклатура согласилась считать четыре религии “основными” (а все остальные, соответственно, нехорошими сектами): принятый в 1997 году закон, ограничивающий свободу совести, особо выделяет в качестве “традиционных” для России православие, ислам, буддизм и иудаизм. Однако, православие готово признавать хотя бы относительное равенство с собой других религий лишь при условии, что те не будут заниматься прозелитизмом. “Прозелитизм” - это такое явление нехорошее, когда православного человека обращают в иудаизм, ислам, буддизм или католичество. Если иудей обращается в православие, сие, конечно же, не прозелитизм, а торжество истинной веры. Поэтому такого почти не бывает, если не считать того, что православие есть, прежде всего и несмотря ни на что, христианство, а все первые христиане были иудеями. В православном храме каждый вечер поют гимны в честь Исхода из Египта, хотя, конечно, смысл этих гимнов понимают не всегда. С иудаизмом расстались давно, и в наши дни большинство из тех, кто считается “крещеными евреями”, пришли в Церковь не из иудаизма, а из семей, в которых вера в коммунизм выкорчевала и этническое, и религиозное самосознание, и только благополучно возродившийся расизм, опознающий еврея по фамилии или форме носа, вызывает симметричную реакцию в виде искусственного возвращения в “еврейство”, обычно вполне безрелигиозное.

Обратный же процесс перехода из православия в иудаизм совершался намного чаще, с времен незапамятных. Причем, если принятие православие могло облегчить жизнь, то о переходе в иудаизм этого сказать было нельзя. Массовое обращение к иудаизму как альтернативе казенному православию началось лишь в XVIII-XIX веках и объясняется, видимо, успехами, которые к этому времени были сделаны христианством в просвещении народа. Люди стали грамотнее, некоторые крестьяне наконец-то отошли от фактического язычества, в котором тихо коснели веками, стали читать Библию и думать, молиться, богословствовать. Интерес к религии, поиск последовательности и логичности в духовной жизни, чистое желание жить “по Библии” привело кого-то в социалисты (“блаженны нищие”), кого-то в толстовцы (“подставь щеку”), кого-то в скопцы (ведь в Евангелии же сказано про “скобцов для Царства Небесного”), а кого-то — в иудаизм (ведь Христос же сказал, что пришел не нарушить Закон, а исполнить). Сколько от крестьян добивались искренности в совершении обрядов, — но ведь в “государственной Церкви” обряды обычно исполняются бездушно и небрежно, вот этому и противопоставляется усердное и осмысленное исполнение обрядов, вплоть до возвращения к обрезанию. Человек уже усвоил, что надо соблюдать Заповеди Моисеевы, но еще не усвоил, что где в этих заповедях про субботу, так это на самом деле про воскресенье — и становится иудеем. Пусть тот, кто вполне чувствует недопустимость манипуляций с “не убий” и “не прелюбодействуй” бросит в такового камень.

Правда, борьба за точное следование букве приводит к буквализму, борьба за подлинно библейский обряд часто приводит к обрядоверию, которое еще хуже, чем небрежное отношение к обряду или его превращение в нечто второстепенное по отношению к мистике. Часто происходит смена конфессии, но не меняется агрессивное отношение к окружающим, когда священный текст превращается в прокрустово ложе. Многие ведь потому и меняют веру, что ищут не столько истинного Бога, сколько истинного слова, , которое бы как некое заклинание давало власть и над окружающими, и над жизнью, и над Самим Творцом. Логика движения к Закону Моисееву одна у русских “субботников” и у американских “иеговистов”: Библия возводится в абсолют, а получающиеся из этого противоречия разрешаются в пользу наиболее древних текстов вплоть до полного отказа от Нового Завета.

При этом часто довольно трудно определить, относится ли конкретное движение к иудаизму или христианству, как трудно определить, наполовину полон стакан или наполовину пуст. Большинство христиан отрицает, что мормоны или иеговисты — христиане, но и иудеи не сочтут их “своими”, сочтут, что те все-таки слишком почтительно отзываются об Иисусе, остались протестантами. Русские крестьяне, своим умом дошедшие до необходимости возвращения к Ветхому Завету, от Православия безусловно отчалили, заслужили почетный титул “жидов”, но это еще не означает, что их признают иудеями израильские раввины, российские чиновники или религиоведы. Поскольку же всякое название есть результат “взаимного непротивления сторон”, то судьба таких “прозелитов” зависит от каких-то сиюминутных интриг в израильском раввинате, хотя сам Израиль с его достаточно своеобразными представлениями об иудаизме образовался лишь через полтораста лет после образования “русского иудаизма”. Но кто сильнее, тот и прав, а Израиль безусловно сильнее и богаче нечерноземных мужичков. Захочет — запишет в свои, как записал эфиопов, не захочет — не запишет. В обоих случаях хуже будет Израилю.

Переход русского человека из православия в иудаизм явление не такое уж редкое и более древнее, чем переход в буддизм. Однако, переход в иудаизм шокирует больше, особенно, если речь идет о людях не из интеллектуальных кругов. Поэтому история крестьян села Ильинского, в массовом порядке перешедших в иудаизм, периодически становится предметом журналистского любопытства. Замечательная израильская писательница Дина Рубин в романе “Вот идет Машиах!” описала иудея из русских, утрировав реальность: в иерусалимском Старом город есть квартал “Ильинка”, населенный эмигрантами из этого села. Кажется более естественным интерес к иудаизму у интеллектуала, который профессионально изучает всевоможные идеи, чем у крестьянина. При этом интерес интеллигента к иудаизму не обязательно приводит к обращению, он может ограничиваться апелляцией к иудейской традиции как средству исправления недостатков у христиан или даже “недостаточности” христианства (самый яркий пример - Василий Розанов).

Прямой прозелитизм интеллектуала из атеизма или православия в иудаизм — это явление последних десятилетий. Тут слишком легко заподозрить интеллектуализацию религии, реализацию в вере каких-то умозрительных проектов, как и в случае обращения интеллигента в православие. Такого обращения чрезвычайно боятся православные же интеллектуалы, поскольку на рациональном уровне отношения христианства и иудаизма слишком сложны для однозначного размежевания. Одинаково упрощают картину и иудей, который видит в христианстве просто рецидив язычества, и христианин, который видит в иудаизме просто победившее фарисейство. Кто опасается за твердость собственной веры в Христа, склонен подозревать у окружающих склонность от-вернуться от Нового Завета к Ветхому. Отсюда рождаются мифы о “жидовствующих”, абсолютно ложные. В конце XV века жертвами такой паранойи стали даже некоторые представители российской светской и церковной элиты, сожженные в 1504 году. Авторы, чье влечение к истине ограничено “лояльностью” к церковным учреждениям, до сих пор называют скрытым иудеем митрополита Зосиму, возглавлявшего тогда Русскую Церковь — ведь в иудаизме Зосиму обвинил преподобный Иосиф Волоцкий, последний из череды великих последователей Сергия Радонежского, пытавшийся дисциплиной возродить русское монашество XV столетия. Признать, что святой вольно или невольно солгал, кажется для наивного сознания страшным преступлением, равным отрицанию бытия Божия. На самом деле, конечно, митрополит Зосима и прочие “жидовствующие” отступили от Православия не более, чем Бухарин и троцкисты от ленинизма. Просто один из немногих ветхозаветных обычаев, которые православные и не думают отменять — это избрание козлов отпущения.

Среди многочисленных религиозных движений, расцветших в России за последние полтораста лет, “русский иудаизм”, вопреки страхам антисемитов, занимает довольно скромное место. Возможно, это связано с тем, что религиозные поиски в современных условиях есть прежде всего дело личное и анти-коллективистское, а иудаизм в традиционной форме так же поощряет примат общины над личностью, как и казенное православие. Обычный протестантизм, хотя бы в максимально иудаизированной форме движения “Евреи за Иисуса”, дает в этом смысле значительно больше свободы. Настоящая конкуренция между христианством и иудаизмом, видимо, еще впереди, и она будет разворачиваться не на уровне институтов, а на уровне персоналистическом.