Мф 26 6 Когда
же Иисус был в Вифании, в доме Симона прокаженного,
Мк. 14, 3 И когда был Он в Вифании, в доме Симона прокаженного, и возлежал,
Лк. 7, 36 Некто из фарисеев просил Его вкусить с ним пищи; и Он, войдя в дом фарисея, возлег.
Ио 12, 2 Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, и Лазарь был одним из
возлежавших с Ним.
ыщыц
№128 по согласованию (у Мф., Мк., Ио) и №55 по согласованию (у Лк).
Фраза предыдущая - следующая.
Проповедь Ефрема Сирина;
Эпизод в Лк. 7, 35-50 (грешницы омывает ноги Иисуса слезами, отирает волосами
и маслом) кажется очень похожим на происшествие с Марией Магдалиной (Мф. 26,6),
которое у Луки вообще не упоминается. Может ли быть, что Лука просто рассказывает
тот же эпизод, но совсем иначе? Все может быть, иногда одно событие имеет столько
разных граней... Но еще чаще жизнь складывается из событий, которые до странности
повторяются, и если считать, как это делает один математик, увлекшийся переписыванием
истории, что все похожие события это один факт, поданный по-разному, то жизнь
человеческая уместится на кончике иглы. Им хочется компактности, но зачем же перебарщивать:
нужно не на кончик иглы, а в игольное ушко. Видимо, все-таки это совершенно другой
случай, и его интересно комментировал Эдуард
Надточий, справедливо заметивший, что поведение женщины может быть названо
мазохизмом, и именно эротическим мазохизмом. Но мазохист ищет удовольствия и обладания
(хотя и извращенным образом), он делает эротической сферу, где эроса нет или,
во всяком случае, не должно быть - сферу агрессии. А женщина, напротив, вышла
за пределы эротического, подчинила эротическое религиозному, как это и впоследствии
много раз повторялось в истории Церкви. Эротический по внешности жест так же не
сексуален и даже антисексуален, как антимилитаристским является жест Игнатия Лойолы,
вешающего свои доспехи в храме. Иисус отвечает поразительно - апатией, цезурой,
Он и не осуждает женщину, и не одобряет ее, Он прощает ей грехи, то есть делает
то, что может делать лишь Бог. Женщина превзошла эротическое, но Иисус не хвалит
ее, не принимает ее жертвы, но и не отвергает - Он бесстрастно прощает, не потому,
что женщина сделала доброе дело, а потому что Она хотела покаяться, выразив это
довольно неумело. Жест женщины не нужно поэтизировать, он вовсе не возвышенный,
а довольно уродливый и даже "нехороший", но уж такова, видимо, ее жизнь,
что иначе она неспособна была проявить свое покаяние. Господь ни от кого мазохизма
не требует, и если кто-то свое покаяние выражает в мазохизме, бесстрастно принимает
покаяние, отслаивая его от внешней формы.
*
Мк. 14, 3: В греческом оригинале сказано, что Мария «разбила алабастрон» -
то есть, сосуд из алабастра. Стекло было дороже алабастра, оно подешевело и стало
распространённым материалом лишь через полвека после описываемых событий. В русском
языке есть выражение «склянка» (от «сткляница») – сосуд из стекла, в отличие от
сосуда, например, из кожи или бересты, и большинство русских читателей при слове
«кувшин» представляет нечто глиняное. Между тем, алабастр – это не глина, а камень.
Впрочем, и слово «разбила» может ввести в заблуждение: большинство историков считают,
что «разбить сосуд» означает «взломать печать», которой сосуд был запечатан. Дело
в том, что в иерусалимских погребениях той эпохи часто находят небольшие стеклянные
сосуды с длинным узким горлышком, но они всегда целые. «Разбить сосуд» - такая
же идиома, как «разбить участок» (удачное сравнение Вишенчука).
В Лк. 9, 39 тот же глагол "синтрибо", "разбивать" описывает
то, что демон делает с бесноватым (в синодальном переводе переведено как "мучить",
есть варианты "изнуряя", у Вишенчука - "изматывать"). Вспоминается
выражение "крышу снесло" о человеке с расстройством психики. Но ведь
"крыши" физически-то нет у человека, и большинство бесноватых - абсолютно
здоровы и психически, и физически, как абсолютно был цел "разбитый"
сосуд с благовониями. Просто есть в человеке какая-то цельность, спаянность, предохраняющая
его от немедленной гибели в хаосе, и если хаос пытается "снести крышу",
чтобы погубить человека, то Иисус призывает к юродству, к безумству, к самоотречению
- чтобы спасти человека. И, совершая безумный (с точки зрения соответствия целей
и затрат) поступок, Мария только и спасается от безумства эгоизма.
14.9.2004
Это последняя суббота в земной жизни Христа. Кстати, Лазарь был
воскрешен отнюдь не в эту субботу, а раньше намного. В эту субботу
произошло... А вот что произошло? В народной памяти - пришла Магдалина
и вылила Иисусу на ноги дорогую парфюмерию, что дало повод Иуде
проявить скаредность, а Христу - величие.
Проблема в том, что во всех четырех Евангелиях этот эпизод изложен
совершенно по-разному, вплоть до того, что Лука говорит, что это
было в доме Симона прокаженного, а остальные - что в доме Лазаря
воскрешенного.
Впрочем, критикам Евангелия вряд ли бы помогло, если бы текст
был без внутренних нестыковок. Многие критикуют наотмашь. Например,
Денис Макдональд (Dennis R.MacDonald) в книге "Эпос Гомера
и Евангелие от Марка" (The Homeric Epics and the Gocpel of
Mark) заявлял, что весь эпизод есть просто переложение эпизода
из "Одиссеи". Одиссей после многих лет странствий возвращается
домой и его старая няня Эвриклея моет ему ноги и узнает по шраму,
помазывает маслом, становится его союзницей (см.
http://sol.sci.uop.edu/~jfalward/AnointingJesus.html).
Что ж удивляться, что современные феминистки сделали Марию Магдалины
просто Богоженщиной -- она, мол, единственная знала, кто такой
Иисус, почему Его и помазала. Для обнаружения в Магдалине богини
нужно столько же оснований, сколько для обнаружения в Иисусе --
Одиссея.
Если бы Евангелие было одно, ему бы верили больше? Не уверен,
но уверен в том, что если бы критики Евангелия согласовали свои
позиции, к ним бы больше прислушивались. Потому что другой исследователь
заявляет, что рассказ в таком виде не мог быть написан, потому
что (внимание!) Иисус изображен нескромным человеком, гордо заявляющим,
что вот, мол, меня не всегда со мной имеете, можно и потратиться.
После чего начинается "реконструкция" текста по принципу:
пусть повторяет какое-нибудь другое евангельское место, которое
в настоящую минуту автор реконструкции по лености ума считает
подлинным. И тогда "выясняется", что Иисус просто рассказал
притчу: вот был богатый прокаженный, жил вместе с бедняками в
лепрозории, и пришла подруга богача, помазала его драгоценной
мазью, которая успокаивала раздражение кожи. Прокаженные бедняки
начали роптать, а Иисус делает вывод: не надо роптать, богач-прокаженный
уже здесь, на земле, получил утешение, но на небесах лучше будет
беднякам (см.: http://www.askwhy.co.uk/awmark/mga_14_03_AnAnointing.html).
Все это обесценивается тем простым фактом, что автор не провел
эксперимент: действительно ли есть мазь, облегчающая страдания
прокаженных? Поскольку проказа есть прежде всего распад нервных
клеток, вряд ли прокаженный почувствует, что его мажут чем-то
особенным.
Серьезнее критика Юрия Кучински (http://www.trends.net/~yuku/bbl/anoint.htm).
Он добросовестно отмечает, что ситуация была скандальной: на Востоке
приличная женщина не будет ходить простоволосой перед посторонними.
Отметив все противоречия вариантов, он предполагает, что предыдущие
исследователи исходили из ошибочного представления о том, что
текст в Мк. первичнее всегда - а тут рассказ Луки первичнее. У
Луки ведь заканчивается не просто стычкой с Иудой, не просто похвалой
женщине, а еще и притчей о кредиторе, который простил одному пятьсот
денариев, другому пятьдесят. Кучински уверен, что притчу неправильно
поняли, что Иисус спрашивал не о том, кто больше полюбит кредитора,
а о том, кого больше любил кредитор. И ответ относится к кредитору:
он больше любил того, кому простил пять сотен. Помилуйте, он ведь
не мог простить другому пятьсот -- тот столько не одалживал! Прощено
совершенно одинаково - одному прощен весь долг, другому прощен
весь долг.
Кучински тут размышляет о том, что для Иисуса любовь есть причина
прощения, а для последователей Иисуса, перетолковавших притчу,
прощение есть причина любви. Эх, если бы все было так стройно!
Собственно, кому прощено больше, реагирует радостнее -- физиологически
реагирует, но вот будет ли он долго благодарен? Кто привык жить
в долг, тому трудно отвыкнуть. Иисус, кстати, не утверждает, что
тот, кто больше благодарен в первый момент, и дальше будет лучшим
христианином. Любовь и прощение вообще могут быть не связаны,
и можно любить даже того, кого не можешь простить. Строго говоря,
это и есть самая глубокая любовь. В конце концов, Бог любит всех,
хотя простить может лишь тех, кто хотя бы сознает, что должен.
Кучинский еще отмечает, что рассказ о помазании "разрывает"
рассказ о предательстве Иуды. Да это же гениальный разрыв: предательство
Иуды, которому вряд ли пришлось много прощать, во всяком случае,
меньше, чем женщине - оттеняется словами Иисуса о прощении. "Загадка
Иуды", психологически столь многим непонятная (мне - понятная,
я очень деньги люблю, хотя все-таки, надеюсь, не настолько) в
эпизоде с помазанием находит себе разгадку. Как герою чеховского
рассказа, ему все время казалось, что жизнь есть сплошная вереница
убытков. Она действительно вереница убытков, верно, -- до тех
пор, пока человек не пожертвует чем-то.
Добровольный убыток не всегда практичен, но всегда восстанавливает
иерархию существования. Все-таки Бог прежде человека, и только
Христос имеет право призывать жертвовать людям, помогать людям,
отождествляет Себя с заключенными и голодными. Люди же должны
и Богу жертвовать, и ближним помогать. Конечно, это невозможно,
но Бог и есть Господин невозможного. Возможное и без Бога возможно.
6.4.2001
С этого места начинают чтение Евангелия на "пассиях" - вечерях
великопостных воскресений. С этого места, начинаются "страсти",
"страдания" Христовы. Слишком многие прикладывали усилия, чтобы
даже Голгофу сделать основанием для разделения: православные-де
более внимательны к страданиям Христовым, чем католики, те вообще
главным христианским праздником считают. Обряд же пассий пришел
к нам из католической Польши через православную Украину, свидетельствуя
о том, что не менее нас католики внимательны к трагедии Евангелия,
не только к его радости. А может быть даже более: сколько молитв,
размышлений, внимания посвящают они специально ранам Христовым,
всему, что связано с Распятием. Но тогда вновь выходит бес разделения
и нашептывает: католики-де не понимают вообще смысла Голгофы,
спасают не страдания Христовы, а Его смерть, и если бы Он умер,
не страдая и не уязвляясь, все же эта смерть была бы спасительной,
а потому и нет нужды и даже "духовно соблазнительно" так уж медитировать
на этими страданиями. Таковы пути сатаны: радуются наши братья
Рождеству Христову - он язвит, плачут над ранами Христовыми -
он язвит.
Только во сне или в псевдобогословских рассуждениях можно разделить
страдания - не только Христовы, страдания любого человека - от
смерти. Кто говорит, что не боится смерти, а боится предсмертных
страданий - боится, конечно же, именно смерти. Смерть начинается
задолго до того момента, когда останавливается нечто в организме,
и продолжается бесконечно долго после этого. Ученые и не доказали,
и не договорились, какой именно физиологический порог является
моментом смерти - потому что смерть не есть момент. Она начинается
с нашего рождения, прокрадывается в нас крошечными шажками, затем
бросается в атаку, и вот душа, бессмертная душа, отделяется от
тела - и смерть продолжается именно потому, что душа бессмертна.
Кто-то браво острил, что смерти не надо бояться, потому что пока
она не пришла, ее нет, а когда она пришла - нет нас. Если бы!
И приходит она, когда мы еще вполне живы, и когда мы не живы -
мы есть. Бессмертная, неучтожимая душа "живет", а человек, целостная
плоть Богом сотворенная, умер, и душа агонизирует до бесконечности.
Мария видит, что Иисус уже начал умирать. Видит каким-то женским
чутьем то, чего не видят мужчины, пускающиеся в умные деловые
расчеты. Видит, что уже пора "приготовить Иисуса к погребению".
Ужас и величие страстей Христовых, однако, не только в том, что
они начинаются за несколько дней до Голгофы. Как и Рождество,
как и Творение, как и Пасха, - как все, что происходит с Богочеловеком,
страдания Его совершаются не только во времени, но и в вечности.
Ибо Он Сам, Бог и Господь, по природе, сущности своей есть обладатель
вечности и время для Него - лишь маленький, случайный и недолжный
участок бытия. В Боге ничего не умирает, ничего не уходит в память,
все живо - и живы и страдания. Они начинаются не за три дня и
не за тридцать лет, они начинаются с того момента, когда еще до
сотворения человека был рожден Сын. Именно потому, что страдания
Иисуса длятся от века, мог их провидеть Исайя - именно провидеть,
а не получать информацию о них. Их могли провидеть и люди других
религий, устремленные к Богу, только у них это видение было затуманено
и искажено ужасно, но все же во многих религиях было ощущение
страдания и постоянного умирания Бога.
Страдания Христовы, однако, не только не с Голгофы начались,
но и не Голгофою заканчиваются. Они не упразднены Воскресением.
Они, как и Тайная, Последняя вечеря длятся и суть одни и те же,
когда мы приходим к ним в богослужении. Как хотелось бы верить,
что они завершатся и прекратятся хотя бы со Страшным Судом, с
пришествием Спасителя во славе! Но сейчас, перед каким бы крестом
мы ни стояли - гипсовым, деревянным, золотым - мы можем, как и
Мария, увидеть агонию Христа и преклониться перед Его умиранием
и страданием.
Проповедь на пассиях, 1992 г.
|
