Мф. 11, 30 . ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.

№97 по согласованию. Только Мф. Фразы предыдущая - следующая.

БЛАЖЕННАЯ ВЕСОМОСТЬ БЫТИЯ

В XIX веке много нарисовали иллюстраций к этой фразе, да и в первой половине ХХ столетия ещё случалось. Лучезарный, милый, сияющий, сострадающий Христос, к Нему припадают все, кому тяжело. Рабочие, крестьяне, женщины. Забавен вариант Нестерова, где труждающихся представляют богословы.

Это все к христианству не имеет никакого отношения. Облегчение как разновидность нирваны, эмоционального расслабления с успехом может обеспечить и вполне безрелигиозная медитация, и аутотренинг. Да и про старину опиум не надо забывать – от телевизора и водки до тяжелых наркотиков и, ластнотлиист, денег. Да-да, нищие духом блаженны, потому что трезвы и лишь настолько блаженны, насколько трезвы (ста процентов не бывает никогда, но и сорок отлично), и все остальные заповеди блаженства
развивают эту тему. Блаженство гонимых и оттесняемых вполне себе наркотическое, только тут переставлены местами два компонента – сперва ломка или похмелье (гонения, побои, лишения), а потом кайф.

Ничего стыдного в этом нет, это, действительно, надо принимать с благодарностью (обычно-то жизнь строится по принципу «сперва ломка, потом похмелье, потом опять ломка и еще раз похмелье, и никакого пира не предвидится, ни своего, ни чужого). Но ясно, что «иго Мое благо» о другом – не о лишениях с последующим возмещением ущерба, а «Я так придавлю, что ты взлетишь».

«Тяжесть» в языке часто используется как метафора. Буквальное значение – тяжелый предмет, переносное – тяжелый разговор. Вроде бы диалог – то есть двое произносят слова, а на деле – один из другого вытаскивает слова словно клещами. Тяжело, что любопытно, обоим. Библия до Христа пропитана жалобами Бога – через пророк – на людей, из которых все приходится вымучивать. Бред какой-то – и мы жалуемся на Бога, и Он жалуется на нас. Как разговор нашкодившего подростка с отцом, который проглядел что-то в воспитании. Только мы-то не подростки, а Бог, соответственно, не слепой.

Противоположен этой гадости разговор легкий. Простейший пример из той же Библии – Песнь Песней. Любой щебет влюбленных. Мечта лингвиста, рай филолога, зависть криптографа! Все нормы нарушаются, никакие правила не соблюдаются, риторикой и не пахнет, полный хаос, непонятный посторонним даже, если все ключи выданы, но как же глубоко, содержательно и, тысячу извинений за грубое слово, конструктивно!

Гениальность Ньютона заключалась в переносе метафоры назад – с человеческого мира на мир материальный. Тяжесть, вес – не статичный показатель, а диалогичный. Вес – это ускоренная масса. Быстро летящая пуля для меня окажется куда весомее неподвижно стоящей скалы. Если я буду бежать навстречу пуле, она будет еще весомее. Но если я буду бежать со скоростью пули в одном направлении с нею, то мы друг для друга окажемся в невесомости.

Бог, конечно, не пуля. Бог даже не гора, и не космос, и не разлит Бог в творении как пролитое молоко. Ну Микельанджело не разлит же в Сикстинской капелле! Это мир, творение разлито в Боге как молоко в стремительно мчащемся поезде – так стремительно мчится Творец, что мир не угонится, отброшен назад, где-то в самом конце, это уж Бог не дает творению выскочить в небытие, да и некуда – оно ж небытие. А туда же – медитировать на пребывающем во мне Боге! Все равно, как если на американских горках начать медитировать о пребывающих во мне горках.

Тяжесть, горесть, несчастье, – все это лишь масса, не поспевающая за ускорением. Да и как поспеть, если в попытке обрести вес мы все отпихиваем друг друга назад. Медузы и кальмары человечнее, честное слово – они движутся вперед, выплевывая жидкость, а не друг друга! И не мечтают о счастье, а колышатся себе и колышатся.

«Бремя Мое легко», когда человек ищет не покоя абсолютного, не покоя – неподвижности в центре всякой системы отсчета, не покоя – нуля в исходной точке координат, а покоя-движения, покоя-стремительности, счастья – бесконечного, а не точечного. Невозможно идти в ногу с Богом, но всякое иное движение для человека – горе и смерть. Так что самое трудное и неподъемное в вовсе не «что за бремя необремененное», а как это – «приидите». Не издевательство ли требовать от измученного жизнью человека запрыгнуть на Солнце?

На Солнце – издевательство, а Иисус – не издевательство. То есть, «придти ко Христу», безусловно, издевательство, но это издевательство с Духом. А лучше издевательство с Духом, чем доброта без души. Конечно, Спаситель не потому Спаситель, что подстегивает как учитель физкультуры задохлого очкарика: давай-давай, прыгай! Он говорит «придите», а пришел-то Он, а не мы. Потому и праздники какие христианские? Все – в честь Его прихода. Приход в женщину, приход в мир, приход на Иордан, приход на крест, приход в ад, приход к Отцу и, опять же ластолист, приход ко мне. Постоянный, каждодневный. Его движение – не куда-то ввысь. Там Он ничего не терял. Его движение – ко мне. И тогда болезни, трагедии, сама смерть – как шум в ушах. Если шум в ушах, а я стою на месте – это очень неприятно, это болезнь. А если шум в ушах, а я лечу – так ура! Подхватить это движение, идти к себе с Ним, – вот счастье, вот вечность, вот весомость ничтожного во всех других отношения бытия.

* * *

Классический образчик того, как труден перевод. Во-первых, "бремя" - слишком архаично. Во-вторых, уходит парадокс, уходит оттенок шутки: "Моя тяжесть лёгкая". Эмоционально это - "не дрейфь, прорвёмся". Логически это обыгрывание двух изредка не совпадающих параметров - объёма и веса. "Неси мой крест - он надувной!" То же противопоставление использовал апостол Павел, и оно так же загублено переводом: "Кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, (2 Кор 4, 17). "Лёгкое" не антоним "вечного" - в оригинале противопоставлены "лёгкий" и "тяжёлый". Но "тяжёлая слава" - звучит странно (хотя разве "Христос воскресе", т.е. "мертвый жив" не странно?). Чуть лучше "весомый", но главное тут идея, что страдания болезненны, но пусты, они бессодержательны, а счастье кажется пустым, бесформенным, но внутри оно наполненно смыслом. К тому же в оригинале противопоставлены не только "минутное" и "вечное", там ещё и о страдании, и о славе сказано "чрезмерные". Именно чрезмерность, невыносимость страдания ведёт - если вынести невыносимое - к невыносимому, сверх всякой меры наслаждению Рая. Страдание средненькое, тем более - маленькое, никуда особенно не ведёт."Трансцендере" - "преодоление границы" - вовсе не обязательно есть "подъём", преодоление границы между низшим и высшим. Это любой выход за ограниченность эгоизма, это прорыв пузыря, и "трансцендирование" - это и сошествие во ад, без которого нет восшествия на небеса.

*

Настоящая жизнь - лёгкая жизнь. Лёгкой должна быть жизнь. У попрыгуньи-стрекозы лёгкий танец, а не лёгкая жизнь. У муравья жизнь, но тяжёлая - не потому что он много работает, а потому что ему не нравится его работа, тяжело ему и выносить существование других людей. К сожалению, многие христиане пытаются обрести лёгкость бытия, чередуя муравьиное со стрекозиным: шесть с половиной дней в неделю горбатятся, уныло и мрачно, а потом пытаются плясать, иногда прямо хороводом, восклицая: "А ну как Давид перед ковчегом!" Получается "ёрш": и веселье, и труд одинаково натужны, безвкусны и агрессивны..

Ясно, что не надо "грузить окружающих", не надо "давить" (а давят возложением какого-то груза). Но можно ли облегчать жизнь окружающим, а самому жить тяжело? Математически это даже обязательно: чтобы в одном месте тяжести убыло, в другом должно прибыть. Не сие ли имел в виду Господь, требуя взять крест и идти за Ним! Нет, не сие. Не Свой же крест Он предлагал поносить. Крест - это не тяжесть, это, скорее, распорка-подпорка, облегчающая тяжесть. Да и какие уж там наши кресты! Жизнь тяжела от грехов: гордыня давит, воровство заваливает спёртым, прелюбодеяние и враньё забивают память, уныние вообще само по себе тяжесть. Нет, святая жизнь - лёгкая жизнь. Действительно лёгкая, а не напоказ. Изнутри. Воздушный шарик, а не "атланты держат небо на каменных руках". А что ещё означает сказанное про апостолов: "исполнились Духа Святого"? Были сморщенные резинки непонятного цвета и формы, стали - огромные, с буквами "ХВ", красные-прекрасные!

Дух Святой - это и есть и крест, и "бремя Моё благо", "иго Моё легко".

Только верёвочка должна быть у Христа. "И от Сына исходящего" не означает ведь, что Дух - сверху. Господь так вознёсся, как футболист, и весь мир над Собой подбросил словно мячик. Нет, жизнь должна быть легка, потому что может быть легка, а может быть легка, потому что какой крест ни неси и чем ни давись, а тебя несёт Христос.

*

Лёгкость Христа лучше всего демонстрировать от противного, причём противное должно быть тоже лёгким, милым, хорошим, симпатичным. Вот, к примеру, Антуан де Сент-Экзюпери, "Маленький принц": "Мы в ответственности за тех, кого приручили". Слова, которые так величественно звучат в России после революции, потонувшей в коллективной безответственности. Где не приручают, а порабощают, там умирает ответственность, где любовь...

Э нет, где любовь, там тоже нет ответственности, только совсем иначе нет! Накормить голодного, напоить страждущего, кстати - вымыть грязного, - это святое! Но это делается не в порядке ответственности, а в порядке милосердия и просто человечности. Делается только, если просят ("кто из вас, если попросят у него"). Ответственность же часто помогает без спросу - как же, ведь "приручает" тот, кто выше по эволюционной лестнице. Приручаемый терпит до дна!

Стало демагогическим штампом - мол, христианский священник не жрец и жертв не приносит. Не пора ли перейти к следующему абзацу: христианский священник не несёт ни малейшей ответственности за Церковь? За "прихожан"? ВОобще, где Церковь, там нет прихожан. Священник не приручает. Все миссионеры несут ответственность, кроме христианских. Отец Небесный несёт ответственность. Христос несёт ответственность. Дух несёт ответственность. Несёт не как почтальон письмо, а как Христос крест. Христиане же от всякой ответственности освобождены в силук самого христианства и силой христианства. Это и есть благость Благовестия и евность Евангелия.

Материализм, сохраняющийся и в верующих, побуждает нас квохтать: ах, а что будет, когда наша община вырастет! Ах, мы несём ответственность, чтобы не забюрократизироваться!! Ах, а маленькая община тоже нехорошо, склонна к кружковщине!!! Всё верно как партком - но вера против такой верности, как Истина Христова против истинности социологических законов. Христос даже прежде всего побеждает законы не физической природы, а социологические. Подумаешь, превратить воду в вино - в конце концов, это делает любой крестьянин, только не за минуту, а за год.

Человек может за год превратить Церковь в секту, кружок, контору - Христос может за секунду превратить кружок, секту и даже контору в Церковь. Происходит это, правда, не чаще превращения воды в вино, но ведь и жизнь не сплошной брачный пир, к счастью.

Настоящая жизнь, как и настоящий брак, начинаются после пира. Это гостям нужно вино, которого вечно недостаёт. Родителям жениха и невесты нужна ответственность, которой у них вечно перебор, так что приходится подрезывать. А любящим, парадоксальным образом, нужно именно то, что у них и так в избытке - любовь в её самом изначальном виде, то есть, Бог.

*

Иисус, говоря о вере, играет с понятиями «много», «мало». «Мало» - часть «многого». За верность в малом ставят «над многим» (Мф. 25, 21). Но иногда «мало» и «много» так разделены, что одно в другое не переходит. «Много званых» не переходит в «много избранных», но и «мало званых» не означает, что все они окажутся за столом. Собственно, притча как раз говорит о ситуации, когда приглашённых мало, а избранных много. Закон умножения верен в человеческих отношениях и сбоит в отношении Бога. С людьми просто: «давайте, и дастся вам». Бог даёт, когда Ему не дают. Бог не даёт «взамен», потому что Ему ничего не нужно, Он не может «распорядиться» тем, что Ему «дают», потому что это и так было у Него, Он и так этим распоряжался.

Самое же главное, что даёт Бог – Своё «бремя». Которое легко. С этим лёгким бременем как с крыловским ларчиком. Что такое лёгкое бремя? Что надо сделать бременем, чтобы было легко? Любовь? Самопожертвование? Служение? «А ларчик просто открывался». Лёгкое бремя – это бремя лёгкости. О нём же Григорий Ландау (кадет, погибший в коммунистических концлагерях) сказал: «Нередко облегчить жизнь можно, лишь возложив на себя новое бремя». Иисус не просто всё делал легко. Это любой богемный шалопай умеет, а вот у святых многое идёт с трудом. Иисус был лёгкостью. Шалопаи всех обременяют, самые грузные и грозные святые потому святы, что рядом с ними легче жить. Лёгкость противостоит «малости». Лёгкое – семя всего, малое – огрызок от всего. Почему опять уместно процитировать Ландау: «Не тот станет великим, кто способен на великое, а тот, кто не способен на малое».
«Лёгкость» - сумма всех заповедей. «Лёгкость» остаётся, когда из всего вычитают всё. «Лёгкость» появляется, когда к своей тяжести прибавляют чужую тяжесть.

* * *

Да, можно сказать, что в словах "бремя Мое легко" акцент на слове "бремя". Мол, крест тяжелый, но, Богу споспешествующу, Духу находящу, будет казаться, что легко. Только ведь Иисус явно не этот имел в виду, а то был бы не Спаситель, а Ханжитель. Он явно имел в виду буквально – легко, отдых, благо, благовестие, Евангелие, а не советский пятилетний план, с виду такой весь бодренький, а на деле пытка.

Некоторый намек на то, что имел в виду Спаситель, дает первичный опыт богообщения, богопознания. Бог, открывающийся в благодати и молитве, конечно, Творец. Вселенную сотворил, не хухры-мухры. Но Он же – и не Творец. Сотворил, но нимало этим не кичится, и не тычет под нос Свое творение, не требует благодарности. Сотворил – и отстранился. Он, конечно, отвечает за то, что сделал, но видно, что Ему этого легко, что Бог не потеет над творением. Он и о вселенной попекается и одновременно идет Своим Путем куда-то вперед и нас приглашает перестать "быть творением", а стать Ему спутниками в этом движении вперед. Что там впереди – Бог весть! Но судя по тем начальным миллиметрам, к которым мы прикасаемся за нашу земную жизнь, что-то крайне интересное.

Чем больше чувствуется эта легкость Божьей походки, эта безумная несоизмеримость Творца и Творения – ни у кого из людей такого нет – тем больше стыдно за то, что Иисус потел кровью, нес крест, мучался на нем. Вот Ему было тяжело. Но это же не Его тяжесть, а наша, переваленная на Него. Распять Христа – как приколотить гвоздями воздушный шарик. Стыдно! Но шарик вернулся, и он цвета тех небес, над которыми Отец.

Проект "Христианский лиллипут".

(По проповеди в субботу 21 февраля 2015 года)

«Иго» - тяжеленная штука. Религиозная история начинается – как и светская – с идеи, что качество жизни, вечной и вечной, зависит от количества. Мегалиты от британских морей до китайский строили десятки тысяч лет назад люди, у которых не было ни письменности, ни одомашненных растений и животных. Скудная и короткая жизнь – а на храмы тратили больше сил, чем создатели готических соборов. Жили в землянках – но Богу и властителям сооружали дома с потолками по десять метров. И дело не в том, что людей заставляли, а в том, что в головах и у властителей, и у строителей сидело, что потолок в норме должен быть именно такой. Проходят тысячелетия, века, и сегодня мы понимаем, что – нет, не нужен мне потолок в десять метров, и храм с футбольное поле никому не нужен, как не нужен карандаш в человеческий рост.

Потолок в десять метров и храм с футбольное поле нужен человеку, который кажется себе великаном. Вспомним собственное детство. Мы вовсе не чувствовали себя лиллипутами в стране великанов. Прямо наоборот. Мы были пупом земли, точкой отсчёта. Это было интуитивно, это помогало формированию личности на каком-то этапе, но ведь это было неверно. Мы всё соразмеряли с собой, причём «я» было единицей, а «всё» - доли от единицы. У Толстого есть добродушная шутка на эту тему – про дробь, в которой знаменатель пыжится и этим самым только уменьшает величину дроби.

Напротив, когда Иисус говорит «Я смирен сердцем», в оригинале слово-то обозначает человека ничтожного. Неблагородного, незнатного, нищего. Социальный низ. Маргинала. На барельефах того времени победителей рисовали великанами, а побежденных – крохотулечками. Богатство использовали для того, чтобы раздуться, физически разростись – одежда попышнее, дом покрупнее, шапка повыше. Лиллипутов и изобрёл настоятель Дублинского собора Свифт, чтобы высмеять своих соотечественников, которые тогда, между прочим, были близки к вершине могущества. Он высмеял не прачек, не столяров, не моряков, - он высмеял герцогов и банкиров, вся жизнь которых это пляска на канатике ради благорасположения владыки.

Наш Владыка не заставляет нас плясать. Он не называет Себя повелителем вселенной – мы Его так называем. Он говорит о себе, что «сердце у меня ничтожное». Бог стал не просто человеком - Бог спасает, потому что стал лиллипутом, а не великаном.

В России сейчас эпоха великих проектов – кровавый проект «Русский мир», есть какой-то проект «Русский Гулливер», рекламируемый на сайте «Русского мира». А наш проект – «Христианский лиллипут». Когда мы великие и могучие, повелевающие, сострадающие, держащие на себе глобус – мы не сможем взять иго Христово. Просто не уцепим пальчиками – слишком оно маленькое, меньше волоска. Существо в километр ростом и креста на Голгофе не заметит, и саму Голгофу.

Я ничтожество, - говорит Иисус. Всё, что Я могу нести, - это крохотный, ничтожный вес, и вы можете его понести! Вы устали от своего великого труда, от забот о ближних, устали держать вселенную? Ну, давайте отдохнем! Но для этого, как в сказке об Алисе, надо съесть пирожок и уменьшиться до ногтя. Вот это причастие и есть. Не лебедь, фаршированный орлами.

Этот текст Евангелия за литургией читается, когда вспоминают «просиявших в посте» - монахов, прежде всего – то есть тех, кто и посвятил себя такому уменьшению. Меньше есть, меньше командовать, меньше блудить. Блуд – не там, где кровать, а там, где генштаб, неважно, военный или семейный командир. Блуд там, где мы считаем себя великими, где меряемся размерами, количеством побед и пленников.

Смирение не означает воображать себя маленьким-маленьким лягушонком на большом-большом гиппопотаме. Уютно и надежно быть таким смиренным. А наше смирение – девочка на шаре, и шарик не только голубой, но и маленький-маленький…

Я никто и звать меня никак. Конечно, я не настолько никто как Бог, и не настолько звать меня никак как Бога. Мы такие маленькие… Мы не можем понести боль, страдание, потери другого человека, его жизнь и смерть. Можем нести – любовь. Маленькую, незаметную. Не пытаться преувеличить нашу способность любить и нашу любовь. Наоборот – просить у Бога, чтобы мы сжались до размеров Его любви. Все заповеди блаженства сводятся к этому. Только размер Божий подходит всем – и это не размер огромной шляпы, под которой даже вселенную не разглядеть, а размер горчичного семячка. Именно из такого почти ничто и родилась Вселенная.

*

28 августа 2013 года я вечером был на выступлении Натальи Горбаневской. Она читала стихотворения и одарила дивной глоссой к "бремя моё легко": "Тяжко Твоё легко". Можно ли быть христианином и, шире, верующим, не будучи поэтом? Не умея вернуть Богу откровение с добавлением от Себя? Он ведь для этого нас создал, а не для буквопоклонства. Что для Горбаневской "тяжко Твоё легко", спрошу у неё сегодня в эфире, а я бы сказал – мы же из праха, и прах в нас требует дисциплины, вериг, утяжеления, чтобы не развеяться на ветру. Прежде всего для других, конечно, но и для себя. Впрочем, увы, и для себя часто – только, чтобы вообразить себе "моральное право" грузить других. Извращая золотое правило этики. Я вот себя ставлю на колени – так и становись на колени. Меня в детстве били – и я тебе буду бить для твоего блага. Нетрудно быть богом карающим, отмщающим, поучающим, с обоюдоострым мечом, исхождающим из уст моих, и двумя мечами дона Руматы в обоих руках. Трудно быть Богом как Богом – непостижимо лёгким, непознаваемо любящим, невидимым для насилия и отсутствующим для всякого зла.