Мф. 11, 27. Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть.

Лк. 10, 22 И, обратившись к ученикам, сказал: все предано Мне Отцем Моим; и кто есть Сын, не знает никто, кроме Отца, и кто есть Отец, [не знает] [никто], кроме Сына, и кому Сын хочет открыть.

№97 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Предшествует этой фразе - достаточно неожиданной - одна и та же речь у Мф. и у Лк., а вот продолжение очень разное. У Матфея предоброе - приидите ко мне, все труждающиеся и обременные... У Луки жёсточайший отлуп пришедшему законнику, обремененному только юридическими познаниями. Они же, впрочем, в ту эпоху этические и теологические. Отлуп был в виде притчи о милосердном самарянине. Это же не притча, а какой-то страшный сон националиста. Впрочем, в этой притче тоже есть "упокою" - только тут в уходе и милосердии нуждается человек, который ходить уже не может за избитостью. Что вселяет надежду.

Наверное, есть люди, которые "приходят к Богу", но ведь есть и люди, к которым Бог приходит. Результат один: рано или поздно мы утешаемся, веселеем и начинаем глядеть на мир как здоровые бугаи. То есть, прицельно и неблагодарно. Очень может быть, что израненный еврей, когда выздоровел, и не подумал разыскивать самарянина. Это не означает, что обязательно избить человека, чтобы он захотел и смог получить утешение - утешение, которое есть знание о Христе, то есть, Сам Христос. Знание Христа утешает всякого, извне ли пришло утруждение и обременение, или изнутри. Только усталость от греха не в счёт. Между тем, в основном наша усталость именно от своего греха, не от чужого. Чужой грех простим - и легко стало.

Свой грех - это прежде всего попытка быть вместо Бога, претендуя открывать то, что лишь Бог может открыть. Если бы история религиозных поисков человечества была именно историей поисков - а она в основном история того, как одни ищут, а другие прекращают поиски. И невелика разница - прекращены поиски от атеизма или от фанатизма. Крайности сходятся как две половинки занавеса, и отсекают Бога. Открывается же Он тем, кто признаёт своё бессилие открыть Бога, отодвинуть тяжёлую бархатную завесу, за которой Он скрыт.

Сказать "я бессилен", "я грешен", "верую, помоги моему неверию" - дело нехитрое и механическое. Важно не сказать это, а сказать это Богу, сказать искренне. Оценить же искренность и то, насколько это Богу, а не себе и людям, может лишь Бог. Это было бы ужасно несправедливо и неприятно для нашего самолюбия, если бы не откровение в Сыне. Бог - и Царь, и раб. Он не раздвигает занавес атеизма и фанатизма могучей десницею небесною. Он - Иисус - проскальзывает между двух половинок и спускается к нам в зрительный зал. Поэтому богопознание начинается с трепета перед Огромным, что скрыто, но рано или поздно оно должно быть готовым не трепетать, а принимать - не открывать Бога, а открывать себя Христу и- через Него - Отцу.

*

На первый взгляд, это двустишие. Фраза легко делится посередине:

«Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца;
И Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть».

Явный повтор, однако назвать это «параллелизмом» невозможно – мысли в первой и второй страке разные.

На самом деле, это «хиазм» - то есть, элементы предложения распределены как четыре точки на концах буквы «х» по отношению к точке в середине пересечения её чёрточек. Тут есть центральная фраза, осевая мысль – и вот она, действительно, выражена повтором:

«Никто не знает Сына, кроме Отца;
И Отца не знает никто, кроме Сына».

Одной фразой это выражается просто: Бог непознаваем. Бога знает лишь Бог. Истина, мягко скажем, банальная (к сожалению, некоторые люди постоянно об этой истине забывают, либо себя считают исключением).

Основная же мысль разделена на две половины и окаймляет центр. В цельном виде она звучала бы так:

«Всё предано Мне Отцем Моим, и Я открываю это, кому хочу».

Четыре элемента: «Отец» - «предать», «Я» - «открыть».

Разделить мысль на две половины и разместить её вокруг другой мысли – это «хиазм». Брек считал, что главная мысль при этом – в центре, это «взаимное знание Отца и Сына» (Брек, 2006, 36). Однако, точно ли это так? Сын и Отец – одно, это не вопрос. Вопрос в том, может ли третий – то есть читатель, слушатель, человек – вклиниться в это «одно»? Три лица в Троице – мелочь в сравнении с тем, что в Троице ещё возможна и моя личная морда. Оказывается, - может! Это «хорошая новость». А что Отец и Сын знают друг друга – вообще не новость или, точнее, новость не нашего мира.

Если центр хиазма однороден, то боковинки – слегка асимметричны, и в этой асимметрии всё дело. Отец Сыну «предаёт», Сын людям – «открывает».

«Предаёт» - исключительно точный перевод, потому что слово то самое, двумысленнейшее, которое и «предательство». Когда Иисуса предадут – это будет предание не для раскрытия, а для закрытия. Будет публичный суд, будет толпа, публичная казнь, но «публичность» тут фиктивная. Публика – пассивна. Заключённый, узник, казнимый – он в объятиях тьмы. Казнят публично, но само событие казни делает человека невидимкой. Это публичное уничтожение. Отец «передаёт» Сыну всё, но это совершенно не делает это «всё» открытым для кого-либо, кроме Сына. Деньги, которые отец передал блудному сыну, остались в семье – никто, кроме блудного сына, ими не пользовался.

«Открывать» - это процесс, противоположный «передаче». Словцо в оригинале, кстати – ровно то же, что в «апокалипсис». Нимфа Калипсо – «укрывательница», пыталась припрятать Одиссея для собственных нужд. «Апо» - «от». Отец передаёт Сыну ларец – но Сын не передаёт Отцу ларец, Сын открывает этот ларец «кому захочет», вот и апокалипсис нау. В оригинале нет слова «всех», но оно, конечно, подразумевается. Тут ни малейшего оттенка «гнозиса» - идеи, что знание выдаётся избранным, которые «доросли», «выслужили». Всем Сын хочет открыть! Идите и сыпьте из ларца до концов земли! Не бойтесь, чем больше открываете другим, тем больше открывается вам, и это гарантирует, что вечность не наскучит. Чтобы что-то нужное принять от Бога в свою душу, надо что-то нужное отсыпать из своей души другим людям.

*

Есть «социализация»: ребёнок вырастает, переходит сперва из семьи в школу, усваивая навыки общения с людьми неродными, но сверстниками, потом из школы на работу, усваивая навыки общения с теми, с кем сильно различаются по возрасту.

Есть и другой процесс, который не организуют родители и общество, который целиком во власти самого человека. По аналогии с социализацией его можно назвать «персонализация».

К примеру, человек стал верующим, причём верующим  церковным. Он с трепетом относится к священникам, к любым, потому что они лидеры, наставники, совершители таинств. Что ж, это социализация, шаг вперэд в сравнении с дремать в берлоге индивидуализма и лапу сосать. Такому священнику не слишком трудно и о своих грехах поведать. Парча, ряса, крест…

Проходят годы и, если всё благополучно и человек продолжает жизнь с Богом, происходит персонализация отношения к священнику. Батюшка, оказывается, вполне себе человек, нормальный мужик (это если хороший священник), с ним за сорок лет и выпито, и обсуждено, и съедено. Даже конфликтнули пару раз, проверили – только тешились, значит милый человек, такому о своих грехах поведать, конечно, потруднее будет, чем живому символу, но ничего, не использует во зло, побудет понятым (обыск не Бог производит, конечно, а кающийся).

Ещё немножечко годков, и происходит персонализация отношения к самому себе. Тут уже каяться трудно, потому что каяться нужно уже не только в грехах, а в том, что грехи-то твои, не импортные. Ты себя знаешь и с хорошей стороны, и с плохой, и знаешь, что это лишь стороны одной твоей персоны… Как уж тут «прощаются тебе грехи твои»! Всё равно что «щас ты превратишься в плоское одностороннее существо». Типа тени, только светлой. Тут уже не священник мешает, а ты сам себе мешаешь.

Вот с Богом персонализация невозможна. Социализация – отчего ж, вон, для того и религия с мистикой, а вот персонализация никак. В начале пути кажется, что ты знаешь Бога. Ну как же, Он Себя открыл. Благодать! В буквальном смысле «благодать». Он такой… такой… Ну вот такой! Вот же Он!!!

Проходят годы, а Бог становится – если всё идёт нормально – всё более и более непознаваемым. Это, кстати, помогает быть добрее к людям – они-то не Боги. Их можно узнать или хотя бы понять, в крайнем случае – простить. А с Богом ни первое, ни второе, ни третье. Он – Бог. Нет подобного Ему. А нет подобного – нет понимания, потому что человеческое понимание всегда через подобие, через знак, символ, грубее говоря, через идола.

 Не надо думать, что сравнение Бога с Отцом и Сыном чему-то помогает – мол, Иисус знает Отца как сыновья знают отцов. Конечно, в хороших семьях дети знают отцов как облупленных и при этом любят отцов (а те любят детей именно потому, что знают – дети ведают все слабости родителей, а всё же прощают). Однако, отношения между родителями (пол неважен) и детьми всё-таки лишь аналог, не более. Дети, конечно, отлично знают все слабости родителей, но дети не знают славу родителей, их величие, их богоподобие – не родительское, конечно, а то богоподобие, которое присуще каждому человеку. Иисус же – единственный, Кто знает Бога во всей Его славе, знает как Себя.

Прикоснуться к благодати, оказаться в присутствии Бога – это не высшее счастье человека. Бог – вот счастье человека, мы же лишь прикасаемся к счастью и, дай Бог, ищем счастья. Иисус же и Отец – одно, и это одно есть именно Счастье, Свет, Самопознание, и если подыскивать аналог, то – та самая персонализация.

Отношения человека с Богом всегда будут бесконечно иными, нежели любые «личные отношения», «персональные контакты». Бог – и не другой, как священник, Бог и не «я», как я. Единственное – «кому Сын хочет открыть». Но даже Сын открывает Бога не как открывают банку со шпротами. Точнее всего тут другая аналогия из семейной жизни. Мать не знает жену сына. Сын – да, он знает любимую женщину, как не знает её никто другой, даже её родители (к родителям мужа это, естественно, зеркально верно). Невестка не знает свекровь и свёкра, зять не знает тёщи и тестя. Но через сына – если он захочет открыть – возможно не знание в точном смысле слова, как между супругами, а передача знания. Для этого, конечно, нужно, чтобы и сын любил родителей своих, и они его, и чтобы сын любил жену, в общем, чтобы любовь наполняла всех, и каждый – персона, личность наособицу, знает себя и познаёт любимого, не растворяясь в нём. Есть любовь и персонализация – и тогда биологическое, материальное по форме явление (у многих животных есть усточивые пары! даже поустойчивее человеческих) становится подобием внутренней жизни Бога. Есть любовь двоих, когда двое познают друг друга как никто более, даже Бог, познать их не может, и эта любовь исключительная и это знание непередаваемое, но при встрече с такой же любовью она может быть «открыта». Явлена, оставаясь неприкосновенной и недоступной – как и любовь тех, кому явлена. И это, наверное, частичный ответ на вопрос о том, как можно не раствориться в вечности, в других, в Боге. Если нет любви – растворение неизбежно, если есть любовь – вместо растворения совершается открытие, явление другому и обнаружение себя.