Яков Кротов

К ЕВАНГЕЛИЮ

Ио 8, 12. Опять говорил Иисус к народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни.

По согласованию №96. Фразы предыдущая - следующая.

Cр. Иоан.9:5 Доколе Я в мире, Я свет миру.

Ио. 8, 12: "Я свет миру" повторится чуть ниже (Ио. 9, 5. На праздник Кущей в Храме зажигали огромные светильники, и было предположение, что Иисус сравнил Себя с этими светильниками - мол, не свечи Храма, а Я - действительно освещаю исход из мира греха в Царство Небесное. Но очень популярным с 1853 года стала картина Уильяма Ханта "Свет миру", на раме которой были написаны слова Ио. 8, 12, но изображен был Иисус, каким Он открылся в Апокалипсисе (3, 20): Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною. Впрочем, и здесь пасхальная нота очевидна, если вечеря - это праздничная вечеря Пасхи. Очевидно изменение масштаба, и оно не произвольно, а связано именно с Боговоплощением. Бог, который стал человеком - не Солнце, Он и бесконечно больше Солнца (что нетрудно понять всякому монотеисту), Он же и бесконечно меньше любой свечки - "свет во тьме светит". Любой человек способен захлопнуть дверь этому Свету. Но и любой способен открыть - даже оставаясь физически слепым. Иоанн сплетает метафору Иисуса - Света с рассказом об исцелении слепого, но при этом избегает той пошлости, которая возобладала в Средневековье, когда обретение веры буквально отождествлелялось с прозрением физическим: рассказ о слепом - это рассказ о борьбе вокруг субботы, о борьбе с теми, кто слишком верует, кто страдает дальнозоркостью, видит Моисея на Синае с заповедями, но не видит Бога у себя под носом, а не с теми, кто слеп.

Крамской писал 8 июля 1869 г., объясняя свое видение Христа как путника с фонарем: "Я изображу Христа в местном образе, как его описывает одна древняя легенда, проходившим всю ночь с фонарем и в каждые двери стучавшим и нигде не нашедшим пристанища, и, наконец, измученный и усталый на утренней заре он делает еще одну попытку. Таким образом его изображали еще в древности на византийских образах" (Крамской И. Письма, статьи в двух томах. М., 1965-1966. Т. 1. С. 74-75). На самом деле, таких "византийских образов" не существует, Крамской явно видел лишь картину Ханта, похожую по тогдашним представлениям на "византийское". Но поскольку он обосновывал изображение, заказанное для сельской православной церкви, ссылаться на современную ему английскую живопись было неразумно. "Легенду" Крамской выдумал сам, но выдумка казалась основательной, потому что напоминала о популярной народной песне про Христа, который по видом нищего ходит по миру, просит милостыню и отовсюду его гонят. Иной Христос у Ханта: это царь в пурпурнум плаще, а не измученный народоволец, почти совсем отчаявшийся в людях. Какой Иисус ближе к евангельскому? И тот, и другой. Иисус говорил о себе и как о бездомном, гонимом страннике, не имеющем, где переночевать (Мф. 8, 20), и как о хозяине, который властно распахивает дверь своего дома в любое время (Мк. 13, 35). Таков и материальный свет: он останавливается перед малейшим препятствием, но он же пронизывает весь мир.

Чуть иначе это в 1 Ио. 1, 5: "Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы".

"Бог есть свет и в Нём нет никакой тьмы" означает "Бог есть добро и в нём нет никакого зла". Уподобление зла тьме отнюдь, однако, не влечёт за собой уподобления тени - тьме и, тем более, злу. Оптика учит нас, что белый свет содержит в себе все цвета. В частности, та тень богооставленности, о которой говорит Шарден, не есть злое, греховное или, тем более, сатанинское состояние. Богооставленность есть состояние, посланное нам Богом для испытания нашей веры, она не есть зло. Иное дело - отречение и уход от Бога, которые формально могут быть названы "богооставленностью", но тут ведь не Бог оставляет человека (впрочем, оставляет не вполне, но лишь не даёт благодати осязания Своего Присутствия). В грехе человек оставляет Бога.

Зло и разные степени греха - одно, добро и разные оттенки добра - другое.

"Свет, радость и мир, но что же к этим словам можно прибавить? Не читать же об этом лекции" (Шмеман. Дневники. 28.5.1973. С. 33). Но о чём же ещё читать лекции? Разумеется, именно об этом, Шмеман здесь рассуждает точь в точь как атеисты: как можно о главном - вслух? Да только о главном и можно!

С точки зрения "объективной", нет ни жизни, ни смерти, ни верха, ни низа, ни света, ни тьмы. Есть электромагнитные волны различной длины, и часть диапазона человек произвольно обозначает как свет, часть - как тьму. По отношению к себе (своему внутреннему уху) человек определяет верх и низ, и считает смертью то, что с точки зрения бактерий, червячков и растений является началом их жизни. Если, конечно, не сделать бактериям, червячкам и растениям аборт, отправив себя в крематорий.

Закон - Божий закон - есть попытка Бога дать человеку иную точку отсчёта. Жизнь есть не выживание-размножение, а любовь к Богу и любовь к человеку. Если человек принимает жизнь по Божьему Закону, это такая же революция в его жизни как у ребёнка - от лежания к ползанию. Какие горизонты открываются!

"Я - свет миру" сказано Иисусом в споре с теми, кто отлично научился ползать. Это - новая точка отсчёта. Как от ползания к ходьбе. Разумеется, "свет" - метафора. Иисус использует сразу три пары образов, абсолютно взаимозаменяемых: верх/низ (Ио 8, 23, 28) , свет/тьма, жизнь/смерть (Ио 8, 21).

"Свет Христов просвещает всех". Между тем, об Иисусе можно повторить сказанное Иисусом об Иоанне: в доменной печи захотели яичницу приготовить! Моцарта в диджеи определить! "Он был светильник, горящий и светящий; а вы хотели малое время порадоваться при свете его". (Ио 5, 35). Иисус - совпадение абсолютного света и абсолютного жара.

Бессмысленно просить Иисуса "просветить" насчёт увольняться с работы или нет, заказывать в ресторане севрюгу или идти митинговать за конституцию с хреном. Покупать лотерейный билет или торговать лотерейными билетами. Свет Христов просвещает всех и всё. Это не свечка, с которой лазают по комнате в поисках потерянной монеты. Вот Бог нас ищет именно так, а мы не ищем Бога - чего Его искать. Мы же Солнца не ищем. Просить исцеления от слепоты, чтобы видеть всё, как оно есть на самом деле. Тогда, может, и потерянную монету искать не будем - как в юмореске спрашивают, сколько должно быть денег у человека, чтобы он не наклонялся подбирать потерянное другим.

Другое дело, что свет Христов - пунктуальное явление. Точечное, прицельное. "Свет во тьме светит" - как прожектор, который ищет самолёт. А когда самолёт попадает в луч прожектора, лётчик словно слепнет, он летит туда, куда его ведут с земли. В свете Христовом тоже иногда летишь, а куда - не видишь. И тьмы не видишь. Слава Богу за такую слепоту - не видеть тьму и лететь сквозь неё не потому, что договорился, приспособился, заключил с тьмой компромисс, поставил Божий пароход на сатанинские рельсы и движешься потихоньку, а потому что путь Творца стал твоим путём.

ПРОСТИТЬ К ВОСКРЕСЕНИЮ

Ио 8, 12. «Опять говорил Иисус к народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни».

Эти слова один христианин истолковал как повеление «быть светом миру, то есть давать некую моральную оценку и обличать грех». При таком понимании образуется противоречие этих слов Иисуса и Его запрету судить людей (Мф. 7, 1). Хочется судить! Невозможно не судить! Но как оправдать нарушение недвусмысленного запрета? Назвать суд – светом.

Иисус, конечно, запрещает не суждение, а суд – как юридическое явление. Запрет очень смелый, потому что в Его время и у Его народа суд не был уделом государства. Было «обычное право» - то есть, нечто напоминающее шариат. Поймали виновную в прелюбодеянии – и судят её. Поскольку это женщина, то могут и убить. Вот мужчину убить («казнить») – на это надо было получить одобрение оккупационных властей, что и произошло в случае с самим Иисусом. Да и то – поскольку дело было в Иерусалиме. В провинции могли и безо всяких понтиев пришибить, что, опять же, едва не случилось с Иисусом.

В современной православной традиции даже «суждение» рассматривается как тяжелый грех. Возможно, причина в том, что традиция формировалась в монастырях. Жизнь в замкнутом коллективе похожа на полёт в космическом корабле. Деться некуда, необходимы чрезвычайные меры для поддержания мира. Повышенный градус вежливости. В реальной, «настоящей» жизни это и невозможно, и ненужно, тут можно и нужно соединяться и разъединяться («да будет он тебе как язычник» Мф. 18, 17). Так что и в православной традиции суждение хоть и тяжкий грех, а судят, гражданин Страшный Судья! Только резервируют право судить за сильными! А зачем сильным, начальникам, надзирателям право судить? Они и так сильные. Это право должно быть у слабых. Вот тогда в оправдание и притягивают за уши про «свет миру».

Примечательно, что эти слова Иисуса – сразу же после рассказа о той самой блуднице. «Иди и больше не греши» - это суд, это приговор, пусть и добрый. Конечно, это шутовской суд – предложить палачам сперва самим себя обезглавить. У Иисуса с чувством юмора всё было в порядке.

«Я свет миру» чрезвычайно легко прочитывается как «вы свет миру». Возможно, этому помогает память о «соль земли», «зажженную свечу горшком не накрывают» и т.п. Тем не менее, тут речь только об Иисусе как свете, а Его последователи - всего лишь последователи, им легко идти благодаря освещению со стороны Спасителя. Никакого призыва самим «светить всегда, светить везде» тут нет, тут отсылка к древнему пророчеству «люди, заточённые во тьме, увидели свет великий». Увидели свет, а не стали светом.

Более того, «я свет миру» - это не о «мире», это о «Я» Иисуса, не о том, как судить мир, а о том, что не надо осуждать Иисуса за самозванчество, потому что Он не самозванец, не посланец мрака. Начинается спор с фарисеями, где Иисус называет Бога свидетелем Самого Себя. Недоказуемо – здесь и начинается вера. Или – у неверующих – не начинается.

Так что же, можно судить? Да невозможно не судить, не пользоваться мыслительным аппаратом! Другое дело, что по-разному мыслит (и судит) человек, сидящий в темноте, и человек, ясно видящий всё вокруг. В темноте мы судим наощупь, медленно и предпочитает перестраховаться: запретить, посадить, ограничить. Мало ли что! В свете веры мы знаем, что можно простить, нужно простить, не страшно простить, потому что вон – до самого горизонта и дальше видно одно сплошное воскресение, воскресение и воскресение! Не бойся простить, бойся воскреснуть не с Христом, а с мрачными, злыми, угрюмыми людьми.