Предательство есть разновидность агрессии. Более того, предательство - зародыш агрессии, одна из самых первых стадий агрессии. Предательство - очень подлая агрессия, потому что это манипуляция людьми, благодаря которой сам предатель имеет больше шансов выжить, чем тот, кого он предал, и тот, кто осуществляет собственно физическую агрессию.
Предательство часто оправдывает себя трусостью. Так ведь всякая агрессия результат трусости, так что это не оправдание, напротив - признание. Чего боялись богословы и правители, решившие устранить Иисуса? Разного. Богословы боялись за Бога - как же, Иисус кощунствует, значит, Богу плохо. Правители боялись за управляемых - не будем циниками, не за себя, а именно за управляемых. Они боялись, что равновесие в обществе нарушится и будет бойня.
Совершенно оправданная боязнь - равновесие было хрупким, оно и нарушилось спустя треть века, и была бойня. Но надо было не бояться, а укреплять равновесие. Если пытаться уравновесить чашки весов, на которых лежат два куска сыра, отколупывая понемножку, то в конце концов на чашках останется пара крошек, а равновесия не добьёмся. Надо добавлять сыру! Смерть и рабство не укрепляют, а ослабляют гармонию и равновесие - точнее, то, что кажется равновесием в сравнении с войной. Равновесие при помощи Голгофы не предотвращает войну, а ведёт к войне.
Предательство использует свойства, которые есть в человеке как в биологическом существе. Собственно, трусость есть разновидность реакции избегания, которая помогает животным выжить. Нападают - не ответить, а притвориться мёртвым. Падаль не едят. Преследуют - убежать, а не ввязываться в драку. Человек попал в автоаварию - и убегает с места происшествия, убегает или уезжает. Похоже на трусость и предательство, но очень часто это именно реакция избегания взяла верх над человеческим в человеке - над разумностью (потому что избегание у человека обычно иррационально и опасно), над добротой, над совестливостью.
Очень часто, впрочем, чтобы не предать надо именно убежать - что и заявлено в первом стихе первого псалма. "Блаженна жена, иже убежа". Не идти на совет нечестивых - о, если бы это соблюдали, не было бы кошмара советской власти! Простой пример из сегодняшней реальности. Советская власть сегодня борется с кощунствами против Бога. В новосибирском театре вдруг напали на оперу, где актёр с крестом. В министерстве культуры всерьёз обсуждают - нет, не тех, кто напал на театр с идиотским, вздорным, бессмысленным обвинением, а обсуждают оперу. Что ж, всё логично - ведь министр культуры прославился своей антикультурностью, он плоть от плоти диктатуры Конторы, в сравнении с которой диктатура Сталина кажется стройной логичной структурой.
И что же говорят директора театров, которых пригласили на это совещание и они пришли? Вот Константин Райкин, приличный актёр и отличный бизнесмен, сделавший свой театр, объясняет, почему он промолчал на совете:
"Я не видел этого спектакля, и не привык говорить о том, чего не видел".
Остроумно! Но подло. Во-первых, съезди и посмотри, коли такой щепетильный. Во-вторых, не приходи, если такие принципы. В-третьих и главных, свободу слова нужно защищать как принцип, а не с оговоркой: "Свобода слова распространяется лишь на те слова, которые я прочёл и счёл достойными свободы".
"Меня никто не заставлял приходить на это обсуждение. Меня просто пригласил министр культуры", - сказал Константин Райкин. А не стыдно быть тем, кого подлец приглашает на праздник подлости? А не получает ли, случайно, театр Райкина дотации от министерства культура? А может, получал в прошлом или рассчитывает получить в будущем? А не боится ли Райкин, что, если не придёт, то его театр закроют?
Почему-то именно российские жители часто недооценивают корыстолюбие Иуды. Ну что такое тридцать серебреников - зарплата водопроводчика за полгода... Так проявляется жизнь в диктатуре, где деньги - ничто в сравнении с властью. В Америке миллионер спокойно уносит из ресторана пиццу, которую не доел, потому что для него пять долларов - это деньги, а не мусор. У него-то нет никакой власти, кроме денег.
Предательство в современном русском языке, видимо, точнее передавать как "подстава". Не просто "передал", а "передал вместо себя". Не только жадность, но страх смерти вдохновляет предателя - это и называется трусостью. "Если я откажусь, эти психи распнут меня", - вполне вероятно, именно так рассуждал Иуды. Человек очень редко делает что-то по одной причине, корневая система любого, даже маленького поступка, достаёт до глубин души. Распутывать эти корни надо, лишать их подпитки надо, а прежде всего - надо рубануть по этому корню лопатой совести : "Не убий! Не предай на убийство!" Предай на смерть себя, но защити другого!!!" И не бойся, дурашка, не распнут тебя, во всяком случае, шансы не так высоки, как тебе грозят и как тебе кажется. Распятие - его ещё заслужить надо...
Предательство есть оборотная сторона преданности, которая - свойство не всего человека, а лишь самой "низовой" его ипостаси. Человек как голова - как царь, пророк, священник - не может предать. Предательство есть измена цели. Если начальник изменяет цель - это не предательство, это его воля. Предаёт человек как работник, как тот, кто следует цели - неважно, поставлена эта цель им самим или принята им от другого. Учитель, который меняет задание ученику, не предаёт ученика. Когда же учитель бьёт ученика, он предаёт его - но не как учитель, не как тот, кто ведёт, а как тот, кто перестал быть учителем. Царь, который посылает на бой своего подданного, предаёт себя как царя - настоящий царь пойдёт на бой сам, причём безоружный. Потому что настоящий царь может быть только один, это - Небесный Царь.
Человек может предать себя по-разному. Пророк может изречь ложное пророчество - предательство. Солдат может притвориться
пророком (добросовестно или сознательно, неважно - всё равно это предательство своего солдатского призвания).
Это предательство себя - но это и предательство ближнего. Никто не рождён для жизни в одиночестве. Царь и пророк,
посредник и судья, крестьянин и инженер, - все это служение другому и другим, а не самому себе.
Характерные (и негодные) оправдания предательства: мол, предателей обличают те, кто из-за своей порядочности не сделал карьеры. Они завидуют. Вельгус дал подписку - и поехал учиться зарубеж, а другие не дали - не поехали и не сделали карьеру. Психологически это вероятно, только одна беда: забывают про презумпцию невиновности. Да и психологически: зависть не первична, первичен карьеризм. Это оправдание предательство придумано именно теми, кто считает карьеру всеобщей мечтой. Да нет, господа иуды, это для вас карьера - предел мечтаний, для других людей бывают другие ценности.
Предатель оправдывает себя тем, что он обязался доносить, но ни на кого конкретно не донёс. Уважительное обстоятельство. Многие честные люди тоже не понимают, в чём гнусность - и опасность - предательства. Сообщение информации само по себе - самая поверхностная его часть. Душевно же опаснее всего вступление в мир, где тьма претендует быть источником света. С точки зрения тайной полиции, "тьма во свете светит". Тайна делает возможным явь. Явь без тайны, без подпольной интриги, без паролей - мираж. Чемодан без двойного дна - решето.
Предатель, который не предал никого конкретно, предал основу существования мира: "Да будет свет". Душевно это проявляется в изломанности, в недоверии к окружающим - ведь предатель знает, что ему нельзя доверять. Даже если тайная полиция не будет приказывать предателю сделать то-то, назначить того-то на такой-то пост, предатель сам будет принимать решения, выгодные для тайной полиции и опасные для нормальных людей. Возможно даже, он будет поступать так невольно, создавая фон, на котором его предательство будет смотреться естественно.
Предательство противостоит преданности. Преданный человек вовсе не обязательно должен жертвовать собою. Кстати, и не всякое самопожертвование вдохновляется преданностью, многие - любовью (Христос). Преданность есть не действие, а особое отношение к миру, к себе, к тому, кому ты предан. Тут предательство и пытается произвести подмену: мол, ты бумажку подпиши, а отношение к миру оставляй себе, какое хочешь... Потому и просит оно подписи, что знает: невозможно, подписав, остаться в прежних отношениях с тем, чему ты был предан. Даже прощение тут бессильна - только Бог может сделать предательство небывшим. При условии, что предатель не будет сам себя оправдывать.
Когда человек садится на чужое место это не так опасно, как навешивание на своё место чужой этикетки. Первое
- самозванчество, губительное прежде всего для самозванца, второе - ложь, губительная для многих. Если крестьянин
выдаст себя за царя, он предаёт лишь самого себя. Никого он обмануть не может, кроме тех, кто рад обманываться,
кто сам самозванец, только калибром поменьше.
Безопаснее не залезать на царский трон, а заявить, что свой шесток - это и есть царский трон. Когда учитель,
к примеру, выдаёт себя за отца родного - или, что чаще, за мать родную, а школу за семью. Когда священник или
катехизатор выдаёт себя за епископа - или, говоря светским языком, когда посол выдаёт себя за того, кто его
послал. Да вся советская жизнь держалась на этом - ноги стали выдавать себя за голову. Ноги могут советовать,
но не могут приказывать.
"Вся власть советам" - всё равно что "вся власть ногам". В результате советская власть
ни секунды не была властью советов, она выжила только потому, что к власти пришли новые цари (между прочим,
не самозванцы). Советская власть погибла не в 1991-м году, а 26 октября 1917 года, когда к власти пришёл Ленин.
"Советскость" прикрывала самодержавие похлеще романовского.
Человек может предать, мешая другим занимать их законное место. Собственно, появление самодержавия - предательство
державности, которая есть в каждом человеке. Царская власть плоха не тем, что есть царь, а тем, что царь всего
лишь один. Дело не только в том, что в каждом есть немножечко от царя (хотя бы в качестве главы семьи - не случайно
даже крепостных рабов во время благословения брака украшали царскими венцами, в семье муж и жена - царь и царица).
Дело в том, что царь - не тот, кто повелевает всем обществом, а тот, кто повелевает определённой частью общественной
(или личной, как браке) жизнью. Демократия не упраздняет монархию, а увеличивает число монархов, делая их сменными,
делая их более могущественными в отдельных сферах.
*
*
Глеб Павловский в интервью журналу "Медведь" (август 2011, с. 36) объяснил своё предательство (когда его сломали в КГБ):
"Я отбросил моральную позицию и макиавеллистично "признал свою вину".
Иуда: "Я отбросил моральную позицию и макиавеллистично продал совершенно бесполезную информацию об Иисусе" (к этому сводятся все попытки оправдания Иуды как "любимого ученика").
Может быть, Павловский искренен. Это не повод, конечно, с ним общаться - нельзя общаться с человеком, который провозглашает, что в общении он может смакьявеллить. Характерно, что это - последний номер "Медведя". Интервью Павловского - как визит священника к осужденному на казнь. Только осужденный сам пришёл, чудак человек...
*
Предательство агрессивно - не тем, что предаёт, а тем, что оправдывается. Попробуйте сказать предателю, что он предатель - он назовёт Вас хамом. Деликатнее надо выражаться. В доме палача о повешенных говорить - хамство. Евангелие очень хамская книга - там Иуда по имени назван и предателем назван. В крайнем случае, предатель скажет, что совершил ошибку. Иуда тоже, конечно, оправдывал себя тем, что ошибся - принял Иисуса за Мессию. Предательство - исправление ошибки.
*
ПРИНЦИП ИУДЫ
"Главное вовремя выйти в кэш", говорил апостол Иуда, его же память ныне совершаем. Тут мелькнуло, что, мол, всякий священник имеет печальный опыт - предавали нас, бедолаг... Как будто мирян не предают! Да и священники чаще предатели, чем жертвы предательства. К тому же, священников предают люди, а священники предают Бога. Во всяком случае, в структурах, выстроенных на власти, самые страшные предательства совершаются вышестоящими - да само вышестояние есть предательство и паствы, и Христа.
Вообще, если бы священники были вполне христиане, так их и нельзя было бы предать. Предать можно Христа, а не христианина. Христу надо быть верным, а христианину... Христианин должен быть верным, а не искать верности. А то получается как в замечательном американском исследовании: бежит лектор проповедовать о милосердии, а на дороге ему подкидывают актера, притворящегося упавшим в припадке - ни один не остановился помочь. Не надо читать лекций!!!
*
Хорошо иметь Христа между собой и Богом. Одно плохо: память о том, как Иисуса предали. Предали глупо, без нужды, без достойного вознаграждения и, наконец, не смогли даже само предательство доделать до конца. Было два выхода у Иуды: покаяться подобно Петру (это был бы конец предательству) либо выкатить грудь и объявить свой поступок высшей добродетелью, а всех прочих назвать козлами (это был бы конец человечности). В истории политической и социальной в основном заметны предатели второго типа, наращивающие предательство до ультразвука. Кающихся не слышно, но они есть, конечно, и слава за это Богу.
Современная психология, кажется, не оперирует понятием "предательство". Хороший психотерапевт (из анекдота: "Я подлец, но после визита к психотерапевту мне это нравится") удержал бы Иуду от самоубийства и вдохновил бы - не на покаяние, конечно, покаяние тоже ненаучный термин, а на позитивное развитие способностей. Был бы банкир или экскурсовод. Плохой психотерапевт (как и плохой литератор) изобразит предательство проблемой того, кто был предан. Много таких Иуд - не повесившихся, а пошедших в учителя жизни.
Ситуации, которые безусловно подразумевают предательство, конечно, бывают, но их не так много. Разглашение доверенной тайны - пожалуй, хотя и здесь есть смягчающее обстоятельство: не надо секретничать. Человек не создан для тайн. Нигде в Евангелии, кстати, не сказано, что Иисус запретил сообщать о месте Своего пребывания. Измена? Тайная измена? Например, супружеская? Не знаю, не пробовал, но мне кажется, это не предательство, а просто срыв. Вот развод - предательство. Предают оба, предают того, кто был единым существом. Убийство - предательство, хоть на войне, хоть смертная казнь. Предают человечество, Адама и Еву.
Одна весьма специфическая, церковная разновидность предательства: вторичное крещение или вторичное рукоположение (принятие священнического сана). В сущности, это подвид развода. Предаётся не только тот, кто тебя крестил, кто возложил на тебя руки. Предаёшься ты-прошлый, ты-принявший, ты-доверявший.
Иуда - идеальный предатель. Всякому предателю говорят, что он предатель, но всем это говорят после предательства, а Иуде было сказано до того. Всякий предатель предаёт прежде всего себя и уничтожает себя, но Иуда уничтожил себя не только духовно, но и физически.
Самоуничтожение предательства особенно заметно в разводе. Человек, у которого одна марка ещё не филателист. Филателист - человек, у которого хотя бы две марки. Но человек, который предал жену с другой женщиной (с другой женой) - не дважды женат, а вообще не женат. Как в Евангелии Иисус говорит самарянке, у которой было семь мужей, что она незамужем. Во всяком случае, её трудно назвать "верной женой", как Дон Жуана трудно назвать "верным мужчиной", а ведь "верный" - такое прилагательное, без которого существительные не существуют.
Предатель двоит мир, он двойник самого себя - он отражение, тень, убивающая оригинал. Чтобы спрятать этот печальный факт, предатель старается предать само предательство, изобразить его чем-то другим.Предатель предаёт в человеке способность говорить, потому что превращает её в способность толковать и перетолковывать. В этом смысл поцелуя Иуды. "Я не предаю, я целую". "Я не предаю, я меняюсь". Предатель ударит по щеке, а потом извергнет поток слов, объясняющих, что этот удар был не ударом, а символом того, обозначением сего, выражением этого. Только вот легко поддаются перетолковыванию слова, а предательство всегда действует и словом, и телом. Кто предаёт лишь на словах, тот ещё не упал на дно. Сказать: "Я от тебя ухожу" и не уйти - не означает уйти. А вот уйти, пусть даже произнося монологи о том, что уход есть в данном случае не совсем уход и вовсе даже не уход - это предательство.
Иуда помнил слова Спасителя об отношении к тем, кто бьёт тебя по щеке, поэтому он и поцеловал Иисуса (в щёку же целовал, очевидно). Идеальный предатель придумал идеально замаскированное предательство. Он всего лишь поцеловал.
Предатель любит говорить о порядочности. Если бы Пётр имел случай встретить Иуду после предательства, если Пётр имел силы и время назвать Иуду предателем (а Пётр был расторопный и энергичный человек), как бы ответил Иуда? Правильно: сказал бы Петру: "Я тебя больше не уважаю!" Громко оповестил бы всех окружающих: "Больше Петру руки подавать нельзя, он совсем озверел и хамит направо и налево!" Так предатель предаёт собственное предательство, пытаясь замазать его или представить другого таким грешником, таким подлецом, чтобы собственные одежды казались блестящими как снег. Бесполезно: многие предатели носят белые одежды, но белые одежды предательства сияют как прошлогодний снег.
Высшее предательство, впрочем, считать предательство непростительным грехом. Считать так означает предавать Бога. Его любовь сильнее даже наших предательств. Не надо демонизировать предательство (тем более, учитывая уровень разводов в современном мире). Психология права: что человек демонизирует, то с ним и случается: ведь как может смертное существо сопротивляться демонам. Сила предательства в том, что оно с кем-то случается ежедневно. В этом его и слабость: ведь с кем-то оно так же ежедневно не случается. Главное - не сообщать злу главную тайну христианства: Христос - рядом со мной. Он не в моём сердце. Я не выдумал Его. Он не поработил меня. Я могу без Него. Его можно у меня забрать, я проживу. Могу - но да не будет. Не "потому что я верный-преверный", не "потому что тогда мне будет плохо", а просто - потому что потому, окончание на "у". Нет. И точка. Вот эта точка и есть человечность.
*
Предатель предаёт любовь. Любовь, однако, так часто служит образцом для подражания - или средством для маскировки - что часто в предательстве обвиняют напрасно. Если бы предательство (или любовь) было легко опознать, человечество оказалось бы в Раю. Впрочем, грехопадение произошло в Раю. "Легко опознать" не помешало "легко нарушить".
Предателем называют военного, не выполнившего приказ. Это обычно лишь отражение веры в то, что высшая любовь есть любовь к народу, к родине, к стране. Поэтому всякий военный переворот совершается под лозунгом не просто любви к родине, но "настоящей", "наибольшей" любви к родине.
Вина переносится с одной больной головы на другую. На самом деле "любовь к родине" есть красивая метафора, но не более.
Гитлер, Муссолини, Франко, Пилсудский, - все они говорили о любви к родине, как и их противники, как и тысячи неудачников, хотевших изнасиловать соотечественников, да остановленных.
Коммунисты были лучше не только тем, что часто они были законным правительством (как в Испании), но и тем, что они не трепали слово "любовь", а откровенно говорили о том, о чём любители нации только думали - о деньгах, об экономике. Когда же коммунисты начали говорить о любви к Родине (кажется,
впервые это произошло в Польше, из российских диктаторов - Путин) это оказалось ещё омерзительнее, чем речи Гитлера и Франко, потому что те хотя бы немного верили в произносимые слова, тогда как для выучеников тайной политической полиции любое слово есть лишь средство оперативного прикрытия пустоты.
Своей пустоты.
Армия, царство кесаря, школа, - много в мире безлюбовного, что не является грехом, а становится грехом, когда претендует на любовь. Претендует, не любя - ведь не может любовь абстракция, социальный институт. Нет любви там, где нет сердца, где нет хотя бы губ, способных поцеловать или хотя бы сказать: "Я тебя люблю". От имени институций говорят многие, конечно, но и они никогда не скажут: "Я тебя люблю". Они всегда говорят: "Я тебя кормлю", "я тебя учу", "я воспитываю тебя", "я делаю тебя мужчиной", "я даю тебе смысл жизни". Иногда это ложь (как с армейским "сделать мужчиной", где "мужское" отождествляется с "убийственным", а акт любви на полном серьёзе отождествляется с актом убийства). Чаще это обычное греховное помрачение рассудка, как в случае с патернализмом: "Родина тебя кормит, а ты...". Так, возможно, и Каиафа Иисусу говорил, только евангелисты не записали, им показалось это слишком гнусным. Самая лучшая родина никого не кормит, никого не защищает. Её кормят, её защищают, её наполняют знаниями, - никогда не наоборот. Требовать любви к родине и прочим абстракциям - классическая разновидность идолопоклонства. Это призыв поклоняться тому, что сам соорудил, что лишено жизни.
Родину нельзя предать, и в этом смысле все истеричные упрёки в адрес Чаадаева, Власова и пр. - лишь попытка скрыть собственное преступление. Скорее уж можно говорить о том, что родина, армия, школа вновь и вновь предают тех, кто доверил им себя. Только надо помнить, что и это - всего лишь метафора, что реально предаёт не школа, а конкретный учитель, не родина, а чиновник, не армия, а офицер, отдающий преступный приказ.
Предательство есть антилюбовь, оно возможно лишь между любящими, а значит - равными. Не может предательства всюду, где у одного недостаток, а у другого избыток - например, в торговле или в политике. Тут возможна лишь честность или непорядочность. Нельзя предать Родину, ибо Родину фигуры не имеет и не любить не умеет. Чаадаева обвиняли в том, что он предал Родину своими трезвыми суждениями о ней. Но предал не Чаадаев, предал Николай Первый, когда объявил его сумасшедшим, и предал не Россию, а предал Чаадаева - предал как человек человека. Нельзя предать учителя, врача и т.п. А вот предать ученика, ребёнка или пациента можно, потому что тут иерархия не власти, а любви, часто безответной, а вообще-то и не нуждающейся в ответе - любви, которая заранее соглашается не получать ничего, которая просит любимого отвечать не себе, а другим, пуская любовь по кругу.
Что противостоит предательству? Это далеко не очевидно – например, деспотизм противопоставляет предательству рабство. В чистом виде оппозиция «либо раб, либо предатель» встречается редко, но всё же встречается – например, Рамон Льюль считал предателем своего раба, который попытался поднять на него руку. На самом деле, отношение феодалов к восставшим крепостным как к «изменникам», не менее наивно. Только обладание пушками замазывает эту наивность.
В России после 1917 года и даже до сего дня предательство есть антоним лояльности. Под лояльностью имеется в виду всё то же рабство. Ты родился в России – следовательно, ты раб России, ты должен быть ей полностью лоялен. Разумеется, «Россия» тут – лишь прикрытие для чиновника, от президента страны до дворника. Это именно рабство, а не колонат и не крепостное право, - это полная личная зависимость. Ты родился в России, следовательно, ты должен выполнять любые приказы начальства, ты не имеешь права роптать. Самое большее, ты можешь уехать. (Разумеется, «ты можешь» не означает «я согласен с тем, что ты можешь уехать», а означает «я вынужден уступить требованиям этих западных козлов»). Однако, ты можешь уехать, но ни ты, ни ООН, ни сам Господь Бог не помешают мне считать тебя предателем, ибо ты предатель. Ты, возможно, заплатишь за полученное в России образование, но ты не можешь оплатить сам факт своего существования, которым ты обязан именно России. Было бы честнее повеситься, а не эмигрировать, - впрочем, реальная рабовладельческая психология считает и самоубийство предательством господина.
Тоталитаризм не в том, что запрещают эмиграцию, это ещё полтоталитаризма. Тоталитаризм в том, что себя и других убеждают: всегда и повсюду, тотально во времени и пространстве, это именно так. Неверно: исторически государства, которые не оставляют рождённому на их земле человеку выбора, возникли лишь в последние 3-4 столетия, и в большинстве из них идея врождённой лояльности, договора, заключаемого ещё до рождения, не проведена хотя бы на один процент от российского манера. Что бы ни говорили пропагандисты тоталитаризма, американцы не считают американца, уехавшего навсегда из Америки, предателем. Ещё менее идея лояльности как тотальной несвободы, при которой каждый «где родился, там и пригодился», осуществляется в религии, в бизнесе, в государственной службе.
Лукавство идеи «лояльности» легко распознать, - ведь человек не выбирает, в какой стране ему родиться, человек вообще не выбирает, рождаться ли ему. Отношения между людьми, в основе которых не лежит свободный выбор, не имеют отношения к «верности», «лояльности», «предательству». Это, в лучшем случае, природные отношения, подобные отношениям двух камней, оказавшихся в русле одного ручья. «Верность» и «предательство» появляются только там, где появляется свобода, вне- и над-природное явление.
Деспотизм пытается представить замаскировать несвободу под свободу, представить отсутствие выбора существенной частью свободы, а именно – истиной. Таков деспотизм, паразитирующий на вере. В России дольше, чем в других странах, сохраняется государственная монополия на веру: правительство определяет, каким религиям какой статус присваивать, кого дарить, кого казнить. Правительство предпочитает, разумеется, легко управляемые, крупные религиозные группы, в каждом отсеке религиозности – по одной. Если православные – то Московская Патриархия, если католики – то римо-католики и т.п. Чем крупнее конфессия, тем важнее для правительства её единство. Сотня евреев могут разбиться на полсотни конкурирующих групп, но два миллиона православных должны быть «едины». По этому же принципу нефть, газ, электричество объявляются «естественными монополиями», а чистка ботинок даже в самые лютые времена швырялась частнику.
Чиновник создаёт церковь-монополию, сперва жёстким насилием (арестовывая, расстреливая, сажая тех, кто отказывается в неё входить), потом мягким насилием (отказываясь регистрировать несогласных, лишая их помещений, поливая их грязью в контролируемых чиновниками СМИ). Когда же церковь-монополия создана, чиновник заявляет: всякая критика внутри Церкви недопустима, это вынос сора из избы, это предательство, ибо человек, вошедший в Церковь, знал о её недостатках. Мог и не входить. Вошёл – значит, заключил договор, следовательно, либо молчи, либо соглашайся с тем, что ты предатель.
Эта логика действует и в политике деспотического государства, и в коммунальном его хозяйстве, и в литературе. Логика лукавая. Нельзя говорить о договоре там, где налицо кабальная сделка, где голодающий за кусок хлеба вынужден продаваться на всю жизнь в полное холопство. Более того: нельзя осуждать «вынос сора из избы» там, где не изба, а тюрьма. Нельзя бранить за то, что «хам открыл наготу отца», где нет никакого отца, а есть всё тот же чиновник, крупный или ничтожный деспот.
Лояльность можно купить. Фирма или контора, принимая на работе сотрудника, обычно прямо договаривается о границах его лояльности, о том, что он имеет право разглашать, а что - не имеет. И платят за эту лояльность деньги! Если такой человек расскажет о том, о чём обязался при поступлении на работу не рассказывать, его могут назвать предателем, но вряд ли станут. Просто уволят. Но государство - это не правительство, гражданин - не чиновник, которого нанимают на работу. Тем более Церковь не нанимает никого. Это гражданин нанимает чиновника. Это прихожанин жертвует на содержание церковных лидеров. Тут предать может лишь вышестоящий - и, увы, предают...
*
Иуда предал Иисуса, потому что Иисус был не учитель Иуде, а брат. Иисус был равен Иуде, поэтому это предательство, а не простая непорядочность. В этом трагизм предательства - предающий любит и предаёт любовь, которая начинает в нём мучительную агонию. Предающий подменяет любовь манипуляцией. Предатель всегда должен оставаться безнаказан, ибо тот, кого он предал, должен оставаться в любви, а любовь не наказывает, не мстит, не разочаровывается. Иуда не тогда предал Христа, когда привёл стражу - и без Иуды бы арестовали, дурацкое дело не хитрое. Иуды тогда Христа предал, когда повесился, попытавшись уйти. Больше предаёт Христа лишь тот, кто не верит в возможность спасения Иуды.
*
Человек отличается от неразумных творений способностью к предательству. Предательство есть искажение главной
способности человека - передавать знание из руки, передавать не так, как передается врожденная способность,
а сознательно.
Между предательством и передачей нет никакой доказуемой и формализуемой разницы,
почему предательство и делается возможным. Так делается возможным и убийство,
потому что нельзя доказать, что нет никакой разницы между смертной казнью, убийством
на фронте и убийством в подворотне.
Только разницы между смертной казнью и убийством нет, а между преданием и предательством
есть. Правда, и то, и другое обнаруживается лишь тогда, когда человек нащупывает
иную почву для доказательств, помимо человеческого. Если есть Творец, нет различия
между палачом и солдатом. Если есть Бог, есть различие между преданием и предательством.
Дохристианское человечество ясно видело предательство, потому что не видело
человека. Видели врагов и союзников, но не людей. Когда мир воспринимается с точки
зрения стаи, рода, народа, тогда границы четкие и факт предательства несомненен.
Он столь же несомненен, сколь загадочен и непонятен: как может человек предать
родных. Для предателей Данте определяет ужаснейшие адские муки, а в центр Данте
помещает Иуду - Данте, не Христос. Христос настолько не осуждал Иуду, что многие
поддавались соблазну увидеть в Иуде вернейшего друга Христа. Потому что человек
на месте Иисуса - осудил бы обязательно предателя, если только предатель не тайный
друг.
Это восприятие не умерло с христианством, но родилось и новое. Не умерла семья
и народ, но родилась община, единство не крови, но Духа. Сама возможность Духа
есть предательство. Люди устроились без Бога, люди наладили заочные отношения
с Богом, люди приручили Откровение, превратив его в наследуемую религию, которая
передается из поколения в поколения - и только от поколения к поколению, внутри
рода. И тут Бог предает верных Ему, приходя в мир лично, нарушая то, что люди
долго считали сутью своих отношений с Богом. Кто кого предает? Поверившие в Христа
- тех, кто не поверил? Или не поверившие - Христа? Единственный возможный судия
- Бог - в этом случае оказывается единственным подсудимым.
В религиях традиционных ("традиция" - латинское "предание",
и предатель на латыни от того же корня), в религиях родовых традиция незаметна
как воздух. Каждый спокойно дышит тем, что его окружает. Передача осуществляется
всеми вместе и никем в отдельности. В религиях, выходящих за пределы рода, традиция
превращается в искусственное дыхание, она передается от одного человека к другому.
Это безумно трудно, и всякая религия, основанная на личном порыве, склонна
возвращаться к родовому традиционализму, вливая новое вино в старые мехи. Склонно
к этому и христианство, да только в нем есть еще и Христос -- краеугольная недоказанность.
Как ни стараются христиане загнать себя в размеренный порядок передачи веры -
через господство неписаной традиции, Писания или организации - им не побороть
этой изначальной недоказанности.
Нет внешней точки отсчета - есть вечная вероятность предательства. Поэтому
в христианстве создаются самые мощные механизмы предотвращения предательства,
недолжных изменений в языке традиции - но бесконечное множество христиан и христианских
движений используют эти механизмы для утверждения себя и обвинения других в предательстве,
расколе, ереси. Возможен, конечно, парадоксальный выход из этого тупика: отказаться
от власти, от насилия как средства доказать недоказуемость Христа. Выход этот
пока не используется.
* * *
Предательство, безусловно, порочно и грешно, но редко каются в предательстве.
Мы считаем самым страшным пороком, когда нас предают, и предателей помещают в
центр ада, вместе с Иудой. Мы поступаем так не потому, что очень ненавидим Иуду,
а потому, что очень любим выглядеть Христос, потому что нетрудно чувствовать себя
центральной фигурой мировой истории, спасителем человечества, которого все только
и ищут предать и которого предать - отвратительно, подло и непонятно как можно
такому человеку изменить (на самом-то делу, большинство людей даже не подозревает
о нашем существовании, а кто нас предает, делает так не по злобе, а просто избирая
наименьшее зло и, обычно, для нашей пользы, как она видится со стороны). В центре
ада должно быть очень тесно, потому что, если мы будем глядеть на происходящее
вокруг нас с точки зрения верности нам или измены, то мы будем видеть только предательство.
Бога, кто в Него верует, конечно, признают верным, но подчеркнут - только Бог
верен, а все остальные предатели.
Воспринимать все происходящее как предательство легко и удобно. “Меня предали”
есть всеобщий пароль, все объясняющий, создающий цельную картину мира, неопровержимую
никакими доказательствами. Нас ведь действительно предают, предают ежеминутно
и ежечасно. Нас предают в политике: друзья поощряют наше свободолюбие, но в критический
момент покидают нас. Сегодня я оглянусь: ага! знаменитые диссиденты предали диссидентские
идеалы, примирившись с существованием системы, едва только система слегка попудрилась.
Заграничные сторонники демократии предали нас: они, оказывается, просто делали
на нас деньги, карьеру, известность, а когда понадобилось не только голое сочувствие,
но и еще толечка ума и готовности дать больше, чем получаешь в материальном или
духовном смысле, так они сказали: “Важно дать не рыбу, а удочку, а хорошая удочка
та, которую рыбак сам себе сделал, так что пилите, друзья, пилите, а мы будем
зарабатывать на жизнь наблюдениями за вами”. Да что там свои или иностранные свободолюбцы,
когда нас предают наши единоверцы, те именно, кто должен быть эталоном верности.
Нас предавали и в застой, когда “свои” иерархи стлались под КГБ, а зарубежные
церковники жали руку этим подстилкам, объясняя свои компромиссы желанием не навредить
угнетенным. Нас предали и в свободу, когда “свои” иерархи просто заменили КГБ
собственной персоной и стали преследовать всякое инакомыслие как внутри нашей
конфессии, так и во всей стране, всюду, где у них было хоть какое-то влияние.
А зарубежные церковники вновь соглашаются с этим, вновь согласны поделить мир
на сферы влияния, на этот раз прикрывая компромисс разговорами о христианской
любви.
В личной жизни воспринимать все происходящее с нами как предательство еще благоудобнее.
Что нас предают начальники, простопонятно и не требует доказательств, и к ним
меньше всего претензий, ибо слишком лакомые куски они получают за это предательство
- лакомые в самом простом, материально-денежном смысле. Но нас предают наши дети,
вырастая и уходя, нас предают друзья, в критический момент не помогая нам, а прося
нашей помощи, нас предают мужья и жены, то и дело превращаясь из нашей половины
в нашего оппонента. Нас предают погода и такси, коллеги и собутыльники, женщины
и мужчины, Бог и дьявол... Нет, пожалуй, дьявол неизменно рядом и услужлив, -
единственный, чья верность нам во зло.
Надо, видимо, иногда опуститься до этого дна. Не для того, чтобы оттолкнуться
от него и воспарить к Богу. Падение еще никого не научало летать, и пропасть греха
бездонна, там отталкиваться не от чего. Однако, когда мы на весь мир глянем через
закопченное стекло, есть вероятность, что рано или поздно мы наткнемся на зеркало
и увидим самих себя. Овладев языком предательства, как же нужно предать самого
себя, чтобы к себе этот язык не применить. Я никого не предавал? В минуты, когда
я всех виню в предательстве, я обвиняю и себя и, обращая застарелое тщеславие
себе на пользу, говорю: никто так не предавал как я, я самый предательственный
из предателей просто потому, что я лучше всех знаю, как скверно предавать и все-таки
предаю.
В церковных перечнях грехов действительно редко впрямую упоминается предательство.
Оно упоминается в другом, более важном месте: в молитве перед причащением, когда
человек уже стоит перед Богом после таинства покаяния, вроде бы с чистой совестью,
и молит: “Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда”. Какие
враги? Давно уже нет в мире людей, которые бы называли себя врагами Христа, сплошь
друзья, верные или сочувствующие. Какая тайна? Давно уже все христианские секреты
распубликованы, исследованы в тысячах томов и рассованы по почтовым ящикам - ешь-не-хочу.
Какие лобзания, когда Христос невидим, когда никто не просит нас Его выдавать.
Христос - на каждом шагу. Если мы свежо взглянем на предательство, мы свежо взглянем
и на предаваемого. Мы предаем Христа, когда предаем ближних, ибо Христос предупредил,
что Он в том, кому плохо - в заключенных, в голодных, в жаждущих. Мы предаем Христа,
когда обманываем чье-то доверие, нарушаем слово. Но если бы этим ограничивалось,
мы были бы предатели слабенькие. Мы же предаем Христа, когда не даем чего-то людям,
потому что они нас не просят, потому что мы думали, что им этого не нужно, потому
что “не было такого уговору”. Иуда предал Христа не тем, что знал, где Он. Иуда
предал Христа тем, что не знал, что в Иисусе - Христос, Помазанник, Мессия. И
мы предаем Христа тем, что не видим Его в каждом человеке, от начальника до дворника,
от иностранца до соотечественника, от мужа и жены до врага всего рода.
Каждый человек ждет от нас того же, чего ждет Христос - любви и верности, готовности
дать больше, чем положено по закону. Как и Христос, большинство людей вовсе этого
не показывают. Как и Христос, большинство людей ждет, что мы их будем целовать
- или жать им руку, или глядет им в глаза, или тереться с ними носами, как там
принято в нашей земле - что мы будем их целовать без задней мысли, не подозревая
их в предательстве. А ведь и Иуда предал Христа, потому что считал, что Христос
предал его, предал его надежда на то, что Иисус есть спаситель отечества. И мы
предаем людей, когда считаем их предателями наших надежд вместо того, чтобы видеть
в них распинаемых грехов, страждущих и мятущихся Божьих детей.
Где был Христос, не было тайной для любивших Его. Иуда выдал не тайну местонахождения
Христа, он выдал тайну любви, он привел к Любимому тех, кто Иисуса ненавидел.
Так и мы предаем Христа не тогда, когда рассказываем людям о Церкви; в эти счастливо-неловкие
мгновенья мы как раз верны тайне Христа. Мы предаем Христа, когда смеемся над
людьми, когда говорим о них зло - пусть правду, Иуда тоже ведь правду сказал,
Иисус действительно был там, но сказал зло. Мы предаем Христа, когда отстраняемся
от людей и смотрим на них со стороны чертовски умных и сильных их противников.
Каждый из нас Иуда. Апостол Петр тоже был Иудой, более того, он был трижды
Иудой, ибо Иуда предал Спасителя один раз, а апостол Петр троекратно. Вот в чем
радость и надежда: не в том, что мы верны Христу, а в том, что Он верен нам и,
когда мы предали, Он возвращается. Возвращается не потому, что мы предали, и не
потому, что Он бесконечно, до злой несправедливости добрый (тогда бы Он вернулся
и к Иуде), а потому, что Он возвращается, когда Его просят о возвращении. В этом
- истинная верность, в этом - спасение от предательства. И когда нас предают люди
(а они действительно подчас предают нас, но только подчас), когда нам кажется,
что нас предал Бог (а нам действительно такое кажется, и действительно кажется),
мы побеждаем предательство - верностью, принятием людей, едва лишь они попросят
о прощении и даже тогда, когда они лишь подумают о прощении, и даже тогда, когда
они лишь захотят, чтобы их простили, пускай они и побоятся подумать об этом и
попросить этого. Мы побеждаем предательство, когда перестаем упрекать Бога в предательстве
и видим, что Он - истинный и верный, верный нам и Себе до смерти, и даже до смерти
крестной.
* * *
Отношение к предательству тем сложнее, чем проще предательство. Бывают сложные
случаи П., когда даже тот, кто предан, не должен спешить с осуждением. Случай
Иуды, если решить, что он действительно разочаровался в Иисусе, именно таков (Иисус
говорил слишком резкие вещи, чтобы от Него можно было просто уйти - Иуда по совести
должен был остановить Его, как по совести следует передавать властям агрессивных
религиозных маньяков). Но вот простейший случай: гитлеровец Ладислав Низнанский
из разведки дивизии "Эдельвейс" предал Гитлера и стал двойным агентом,
работая на американскую разведку. В благодарность США устроили его после войны
работать на радио "Свободная Европа". Между тем, 21 января 1945 года
Низнанский не только организовал расстрел 146 словаков, но лично застрелил из
них более двадцати человек. Несколько людей ускользнули от гитлеровцев и свидетельствовали
против Низнанского на суде в 1962 году. Но суд проходил в Братиславе, части российской
социалистической империи, и США позаботились о том, чтобы Низнанского не выдали
на расправу. Лишь в 2004 г. девяностолетнего пенсионера лишили неприкосновенности
и начали судить снова - в Мюнхене. Но судят его не за предательство. Простота,
прямизна предательства измеряется расстоянием между предательством и собой. Если
предательство выгодно тебе, оно просто и простительно, если оно невыгодно, оно
подлежит простому осуждению. Если предательство к тебе отношения не имеет, оно
непонятно, сложно, и одобрение или осуждение его уже не имеет твердых оснований.
Современный читатель "Ада" скептически относится к легкости, с которой
Данте изобразил в аду своих политических противников, некогда бывших друзьями.
Предательства, совершавшиеся много веков назад в ходе ничтожных интриг, кажутся
не заслуживающими такого пафоса.
Опасность предательства в том, что количество доверия в мире - величина постоянная,
и каждое новое предательство объем доверие уменьшает навсегда. Например, детский
врач Леонид Рошаль во время русско-чеченской войны рубежа XX и XXI вв. несколько
раз выступал посредником в переговорах между террористами, захватывавшими детей
в заложники, и властями. Но в 2004 году во время трагедии в Беслане Рошаль не
только не пошел к террористам, которые называли его в качестве человека, вызывающего
доверие. Он (очевидно, по требованию властей) заявил, что террористы вообще отвергают
переговоры (Рыковцева Е. ТВ играет в прятки. // Новая газета. – 13 сентября 2004
г. – С. 9). На совести Рошаля, таким образом, оказалась не только гибель 160 детей
в Беслане (они погибли во время штурма), но и то, что в будущем не только Рошалю,
но вообще врачам уже не будет доверять никто из участников конфликта.
* * *
Юрий Нагибин в 1994 году изобрел слово «самопредательство», имея в виду поразительную
способность человека выдавать незаметно для себя самое своё сокровенное. Поразительно
и то, что самопредательство обычно проходит для всех незамеченным, неиспользованным:
«Если мы не ходим морально голые друг перед другом, то лишь в силу одолевающего
нас эгоцентризма. Каждый занят только самим собой, и при этом подавляющее большинство
из нас не умеет использовать себе на пользу самопредательство окружающих. Мы придумываем
людей себе на потребу, а идёт это нам во вред, потому что мы убеждены в собственной
проницательности и непогрешимости суждений. Но случается – очень редко – люди
угадывают то, что вы при всей беспечности тщательнейшим образом скрываете. … Так
бывает, когда люди испытывают к вашей личности особый, острый, до болезненности
интерес. Этот интерес может быть порождён только сильными чувствами: любовью,
ревностью, жаждой мести» (Нагибин Ю. Тьма в конце туннеля. М.: ПИК, 1996. С. 228.
Из повести «Моя золотая теща»).
Так что каждый сам себе лучший предатель, и когда нужен предатель, чтобы понять
другого - значит, другого не очень-то и ненавидят.
* * *
18 июля 1980 года свящ. Дмитрий Дудко выступил по телевидению с покаянием в
антисоветской деятельности. Он лично никого не предал, но он принял то, что советская
власть считала главным: ложную картину мира. Он поступил так же, как герой романа
Орвелла "1984". Уже после смерти Дудко его сын писал: "Конечно,
никто не должен обманываться - он был посажен в тюрьму за проповедь Слова Божьего".
Но тут же вспоминал слова отца: "Если меня, - говорил он, - судят за то,
что я священник, то я готов умереть. Если же меня судят за то, что я антисоветчик,
то я готов остаться только священником". Дудко, оказывается, каялся именно
в том, чего не совершал - в "антисоветских высказываниях". Сын превращал
его предательство в жертву через позор: "Сохранить веру, сохранить паству,сохранить
возможность служить у Престола Божьего. ... Я думаю, что Бог его жертву примет.
Полагаю, что это именно жертва, причем жертва за Него, за Христа". Но чем
же жертвовал Дудко, если он не отказывался от проповеди Слова Божьего, если он
отказывался лишь от антисоветизма? И как он мог отказаться от антисоветизма, если
он не грешил антисоветизмом? Как вообще возможно словосочетание "жертва за
Христа", абсурдное с точки зрения богословия? Оно возможно именно как самооправдание
тех, кто ежедневно идет на безнравственный, превосходящий допустимую и необходимую
меру компромисс с государственной властью. Самооправдание предателя нуждается
в риторическом преувеличении. Оно, с одной стороны, возвеличивает себя, с другой
- агрессивно унижает того, кто сохранил верность. Поэтому свящ. М.Дудко бранит
"диссидентов", определяя их как "тех, кто своей задачей ставили
борьбу не столько за Церковь, сколько против государства, против советской власти"
(11.8.2004, http://www.mospat.ru/print/news/id/7450.html).
* * *
Предателем может быть не каждый, к сожалению. Священник Дмитрий Дудко - предатель,
его сын, священник Михаил Дудко - нет, хотя сын намного последовательнее отца
придерживался ориентации на государственную власть, которая породила в 1920-е
годы сперва "обновленцев", а затем "сергианцев". Но сын никогда
иной ориентации и не придерживался - во всяком случае, не выказывал той строптивости,
которой прославился отец.
Предательство тем и опасно, что порождает систему, в которой уже и нет нужды
предавать, в которой и нечего предавать, в которой человек вырастает в убеждении,
что белое - это черное. Но человек, лишенный возможности предать - не человек.
Диктатура это знает, поэтому она заставляет людей предавать, хотя в этом нет никакой
политической или административной надобности. Предательство культивируется как
норма ежедневного поведения просто для того, чтобы господствовать именно над людьми,
а не скотом.
Предательство не всегда лишает человека индивидуальности. Если бы это было
так, предателей бы не было - каждый боится потерять себя. Потому и предают, чтобы
сохранить себя в своем своеобразии, и преуспевают. Свящ. Дмитрий Дудко незадолго
до смерти вдруг взял и выступил с похвалой Льву Толстому, вызвав немалое смущение
в той среде, частью которой он после предательства стал, и которая ценила в нем
черты стандартные, например, пассивный монархизм, умение сочетать смирение перед
властью с безвредной для власти оппозиционностью.
Защищая умершего в 2004 году Дудко от обвинений в предательстве, автор одного
некролога заявил, что предательство есть вид юродства. "Путь юродства связан
с видением глубин зла, в котором лежит не только мир твоего врага, но и твой собственный
мир". Частный случай более широкого аргумента в защита сотрудничества с ГПУ:
пройти через личный позор ради общего спасения. Победить личную гордыню, предав
учеников. И эту чекистскую демагогию выдают за специфически русский путь. Нет
уж: юродство, возможно, и бывает с русским оттенком, но натянутое на иудин грех
оно превращается в совершенно безнациональную маску и ложь.
Предательство вообще - один из самых распространенных грехов советских людей,
их главный способ поддержать равновесие с хаосом, в который они погружены, и поэтому
они очень озабочены примирением с Иудой. Один публицист (сам, насколько мне известно,
из штатных стукачей в православной среде еще с 1960-х) подчеркивал, что покойник
имел детский характер, был наивный-наивный… А кто сказал, что Иуда был примитивным
расчетливым циником? Мало ли кому Иисус мог доверить деньги. Наивность – не облегчающее
обстоятельство, скорее уж, отягчающее – у взрослого человека это искусственно
поддерживаемая форма эскапизма. Назвали покойника и "знаменитым московским
священником". Да уж, знаменитостей советская власть породила много... Пастернак
еще мягко выразился: "Быть знаменитым - некрасиво". Иуду тоже можно
назвать "знаменитым последователем Христа". В другом некрологе упор
был сделан на то, что покойник боролся не с властью, а с безбожием – а разве безбожие
не большая опасность, чем даже советская власть? На что нужно железным голосом
ответствовать, что нет – безбожие не так опасно, как ложь и агрессивность. Почему
так опасно вообще бороться сегодня прежде всего с абортами, с пьянством, с потребительством
– они не так убийственны и развратны как несвобода, трусость, властолюбие, они
– пена на волнах царства кесаря.
См. в книге "Неновое средневековье": Предательство
как технология.
* * *
Александр Архангельский в "Известиях" - ну не может человек защитить
Парфенова иначе, как через агрессию: мол, Парфенов больше "сделал для мирного
процесса (имеется в виду - в Чечне - Я.К.), чем все правозащитники вместе взятые"
(Известия, 15.6.4). Чем? Тем, что взял в дикторши чеченку, "европеизированную
мусульманку" (хотя эта дикторша на вид - не мусульманка, не европейка, а
обычная советская дикторша). Конечно, если дикторша хорошо произносит слова -
так и надо брать, не взирая на национальность. Но отказывать в месте из-за национальности
- такая же расистская глупость, как воспевать взятие на работу по национальному
признаку. Так представляют Сталина сионистом, поскольку при нем был Каганович.
А уж что там произносила эта чеченка, я и сам припоминаю... В общем, с таким же
успехом можно было бы заявить, что Каиафа больше сделал для истории христианства,
заплатив Иуде 30 серебреников, чем Иисус с одиннадцатью апостолами. Что неоднократно
и утверждалось. Не Каиафами - этим наплевать на тонкости. Иудами.
*
Светлана Тарасова (Еж. журнал, 13.8.2) описывает жуликов, которые нанимаются сдавать экзамены за других. Наказать
их не за что, закон карает лишь использование поддельных документов, а "в данном случае подложным является
не документ, а лицо, его предъявляющее". С Иудой все прямо наоборот. Гибель Иисуса - подлинный факт, а
вот предательство или, точнее, предающий - подложен. Предавая, Иуды аннулирует собственное лицо и становится
копией какого-то не имеющего существования зла.
*
В феврале 2008 г. "Новая газета" опубликовала материал о человеке, который признался, что был стукачом. Правда, признался, чтобы получить политическое убежище в Норвегии. Возможно, специально и записался в стукачи, чтобы потом этим козырять в Европе. Психологически, впрочем, очерк очень правдоподобен. Человек с высшим образованием и без определённых занятий, который и до стукачества, видимо, нигде более нескольких месяцев не удерживался. Авантюрист, рассчитывающий, что если позвонить в сто дверей, то хотя бы в одной пустят переночевать, а там и квартиру подарят. Причём расчёт этот не такой вздорный, как может показаться. Вот этот человек пошёл в стукачи, заранее зная, что предаст Лубянку - поедет в Норвегию и там попросит политического убежища именно как раскаявшийся стукач. Не злой и не добрый - авантюрист не может себе позволить иметь определённые психологические черты, он "песочный человек", принимающий те формы, которые приятны человеку, с которым он общается. Впрочем, скорее бодрый и приятный, как и Павел Иванович Чичиков, потому что уныние и грусть ни в ком не порождают желания помочь. Определяющая черта поведения - непостоянность и поверхностность. Проблема в том, что эти черты могут преобладать и в нормальном (не ищущем личной выгоды за счёт других) человеке. Более того: в обществе Частного времени эти черты более, чем в любом другом, кажутся нормальными.
Непостоянство легко принять за динамичность, поверхностность - за оберегание своей глубины. Стукач остерегается заводить глубокие и постоянные отношения со священником или прихожанами, хотя очень старается завести отношения такие, при которых можно поговорить о личных делах, запросто забежать попить чайку, попраздновать день рожденья, взять книжку почитать. Исповедоваться пореже, ездить в паломничества почаще. Но ведь не только стукачи так себя ведут, и стукачи потому возможны, что так себя ведут многие совершенно порядочные люди. Порядочные, но не зрелые и не желающие созревать. Более того: стукачам раздолье не всюду, а именно там, где кружковщина, легковесность, партийность. В монастыре стукачу делать нечего, его туда и не пошлют. Это не означает, что приход, община должны быть монастырём. Это означает, что у дружбы, энергичности, открытости, деловитости есть свои отвратительные подмены. От них прекрасно лечит щепетильность - стремление дать чуть больше, чем хочется и чем необходимо. Есть ещё верность и постоянство, но они, пожалуй, не лекарство, а сама жизнь.
*
Предать может лишь свободный человек. Например, Сталин, хотя и окончил семинарию, не предавал Церковь, потому что в семинарию пошёл не по доброй воле. Это был единственный способ выбраться из нищеты. Предали Христа те, кто сделал Церковь государственной, те, кто насильно загонял в Церковь, кто не оставлял людям выхода из неё.
*
*
Группа русских литераторов обратилась к французскому литератору, которого пригласил в Россию Глеб Павловский, с просьбой не приезжать: мол, Павловский нехороший человек, сторонник деспотизма, он пользуется бедственным положением русских интеллектуалов, заставляя их работать на себя, пропагандируя режим.
Синедрион воспользовался бедственным психологическим и финансовым состоянием Иуды...
Кстати, литераторы упомянули, что Павловский был диссидентом, а что Павловский сломался на Лубянке и отрекся, - упомянуть забыли. Но это всё время забывают.
*
Предатель всегда лишь дополнение к тому, в руки кого он предаёт. Иуда - приложение к Каиафе. К сожалению, даже многие христиане, понимая греховность предательства, пользуются услугами предателей. Считают зазорным быть Иудой, но считают нормальным быть Синедрионом. Это не означает, что ответственность предателя меньше. Это означает, что грех деспотизма больше даже, чем грех предательства, потому что деспот нанимает предателя, не наоборот.
*
Польский "Впрост" писал 11 января 2009 года о книге Яна Гросса "Страх. Антисемитизм в Польше после войны. История нравственного падения": "Гросс спускает на нас целую лавину жестоких фактов и подробностей, из которых следует, например, что поляки действовали без подсказки немцев, что погромы имели не только расовую и религиозную, но и, хуже того, экономическую подоплёку" ("Новая Польша", №2, 2009, с. 31).
Сугубо европейская система ценностей. "Хуже", если грех основан на голом корыстолюбии. "Лучше", если на идеализме, пусть извращённом. Просвещение, образованность - смягчающее обстоятельство.
Так в России алкоголизм считается обстоятельством, смягчающим вину преступника. "Выпимши был".
Евангелие подчёркивает, что Иуды был корыстолюбив, полагая, что это несказанно углубляет вину Иуды. Современные образованные люди, воспитанные на "просвещении", этого не понимают. Для них корыстолюбие - показатель низкого уровня развития, обстоятельство смягчающее. С дикаря какой спрос! Жадина попросту не очень вменяем. Предательство Иуды в рамках просветительской идеологии объясняют тем, что у него были идеи, пришедшие в конфликт с идеями Христа. На русский манер описал Иуду Булгаков - человеком, опьянённым любовью и немножечко жадностью. В любом случае, опьянённый - значит, не такой уж виноватый.
Грехи различны, можно выстроить иерархию грехов, но причины греха не образуют иерархии. Пьянство, жадность, гордыня (а образованность, ведущая к насилию, есть проявление именно гордыни), - все они хуже друг друга.
Чем более образован человек, тем глубже его предательство. Предательство всегда есть нарушение договора, чаще неписаного. Кто ничего не обещал, предать не может. Образованный человек более обещает, потому что он более знает и - коли не покончил с собой - принял это знание.
Скандалист - это звучит гордо!
Главное самооправдание предателя - он борется со скандалистами.
Александру Подрабинеку, нашему замечательному правозащитнику и журналисту, сообщили, что "правозащитное сообщество" им недовольно и что он "скандалист".
Для меня и Подрабинек, и Санникова, и Ковалев - правозащитное сообщество. Упреки Подрабинеку, что он "скандалист" - слишком часто я слышу такие упреки в собственный адрес. Впервые скандалистом обозвали ребенка, который сказал "А король-то голый". Причем лукавство в том, что "скандалист" - всегда в адрес другого, ищущего правды, когда я ищу правды, то себя-то я не считаю скандалистом. А самое лукавое - пытаться разделить "правильное" правдоискательство от "неправильного" количественно - вот, мол, ты один скандалишь, так ты не прав, а я с сотней человек вместе скандалю, так я прав.
Единственное оправдание "правозащитному сообществу" - что его не существует. Кто предал Самодурова, уволив в разгар судебного его преследования, не дотерпев нескольких месяцев - "правозащитное сообщество"? Нет, лично Ковалев и другие попечители Сахаровского центра. Самодуров же - тоже часть "правозащитного сообщества". Ну, предали - бывает, все равно Ковалев остается Ковалевым, человеком дельным, умным, лидером. Предательства, увы, страшны именно тем, что они совершаются сплошь и рядом. А самое страшное предательство - это непрощение предательства. Бывает и такое, увы...
Экономист Михаил Хазин:
"Об интеллигенции. Ключевая её черта, базовая, имманентная, за которую интеллигент готов драться зубами, — это отказ от ответственности. Интеллигент может давать советы, делать выводы, даже должность занять (мы таких много видели в начале 90-х) — но только с одним условием: никакой личной ответственности! Соответственно, любой из интеллигентной среды, кто такую ответственность на себя взял (например, начал делать карьеру в какой угодно области), — предатель".
Любопытны аксиомы, из которой исходит автор. Только успешная карьера – показатель ответственности. Интеллигент по определению не может сделать карьеры, хочешь быть человеком – выйди из интеллигентов.
КОГДА ПРЕДАЮТ ЛЮБОВЬ
В детском саду наконец-то освоили киносъемку. Видеомонтаж не освоили, режиссуру тоже. Счастливым мамам на 8 марта показывали их детей. Ребенок за столом, камера свысока, слащавый закадровый голос задает вопросы:
"Какое любимое платье твоей мамочки? Как мамочка тебя называет, когда хвалит? Что мамочка говорит тебе на ночь? Почему ты любишь свою маму? Почему твоя мамочка самая лучшая?"
Все дети - советские. Аккуратно сложив руки, сообщают, что мама ест то-то, говорит то-то. Мама хорошая, потому что меня любит. Мама хорошая, потому я ее люблю. Мама лучшая, потому что всегда убирается.
Внучка закрыла лицо рукой и мрачным голосом бурчала "не знаю", "потому что потому".
Закрыла, как я сегодня выяснил (она приболела, я ее пас), не намеренно. Бурчала тоже не намеренно. Тем дороже, что она интуитивно отгородилась от аттракциона "деточка, предай нам твою мамочку!"
Предательство не всегда - предательство на смерть, но всегда - раскрытие тайны. Когда мужчина с приятелями за бутылкой пива начинает обсуждать жену или хотя бы тещу. Когда в ФБ сообщают, что говорит мама, когда хвалит.
Для того и создают любящие друг друга тайный язык жестов, слов, прозвищ, вполне подобный по функции воровскому жаргону, чтобы их любовь освещала и согревала окружающих, оставаясь тайной для всех, включая Бога. Да, на заре любви, напротив, целоваться прилюдно - наслаждение. Но это наслаждение и для тех, кто всего лишь влюблен. Да, торжественное публичное признание в любви - в американской ли столовой с вручением бриллиантика на ободке или в российском "Дворце бракосочетания" - не предательство любви, а просвет, когда человечество имеет возможность увидеть любовь и благословить. Но чем глубже любовь, тем короче этот просвет, тем осторожнее и деликатнее любящие в том, что язык русской дипломатии называл некогда "внешними сношениями". Потому и проповедь Любимого Бога начинается влюбленным криком на площади, словно пытаемся доораться до концов земли, а приходит к тихому шепоту, мимолетному взгляду, короткой записке.
|
