В Таллинн мы приехали в тот июль 2010 года, когда Москва страдала от жары под сорок градусов и от гари. Ура! Прохлада!! Внучка даже сегодня слегка подмёрзла во время прогулки.
Московская жара способствовала разоблачению москвичей и москвичек. Что поражает: ниже шеи очень много летней красоты, много крепких и здоровых тел. Выше - зимние, мятые лица, если не больные, то нездоровые. В Таллине такого впечатления уже нет. Мятость московских лиц не столько от нездоровья (хотя закатать целый город в асфальт... "Москвич в асфальте"...), сколько от, извините, несвободы. Мы отдыхаем не в самых гламурных местах. Таллин, в прошлом году Барселона. Лица - другие. Есть независимость (не путать со святостью), когда человек уверен, что живёт в настоящем мире. Может, хуже или лучше нашего, может, беднее, но - настоящий. Такое выражение лиц вдруг прорезалось на фотографии белорусских партизан 1943 года, которую давеча репродуцировали: все одеты и вооружены вразнобой, но все одинаково уверены в себе.
На всех московских (в широком смысле - московитах) - другой отпечаток. Салтыков-Щедрин называл его неуверенностью, что в следующее мгновения тебя не пошлют на конюшню пороться. Хорошо жили до революции - теперь на лицах уверенность, что ты уже на конюшне и попытка прикинуться лошадью или конюхом, чтобы избежать порки.
Выдача оружия (за которую в 2010 году агитировал о. Иоанн Охлобыстин) дела не поправит. Это странное выражение лица и у высших лиц государства, и у человеков с ружьём, у самодуров-начальников, и у всех-всех-всех. Независимость - у барселонцев, таллинцев, у тех белорусских партизан - это то самое, что большевики клеймили как мелкобуржуазность, что нынче многие клеймят как индивидуализм, а это всего лишь несогласие на несвободу, не всегда добровольное и осознанное, обычно унаследованное, но всё равно действенное. Несогласие на несвободу не есть свобода, а как облагораживает... Вот от согласия на несвободу и ложь мы тут и отдыхаем... Прежде всего, конечно, от своего собственного согласия...
Несогласие на несвободу есть часть спектра, рядом с нею - смирение перед свободой. Может быть, большинство западных людей именно смирились со свободой. Была бы несвобода - они бы смирились с нею, это трудно сказать. Конечно, в самом свободном обществе предостаточно несвободы (греха), и с нею приходиться мириться. Вот здесь-то волосяной толшины граница между свободой активной и свободой пассивной. Может быть, многие западные люди инфантильны и предпочли бы жить за пазухой у царя, героя или Бога. Многие даже организуют себе такое проживание, келью рабства в монастыре свободы. Тяжела свобода, погружает в неизвестность, - смириться с нею есть нелёгкое решение. Вот оно и написано на большинстве западных лиц. Свобода не нами изготовлена, но что уж поделать... Симметрии с рабством нет - ведь свободу изготовили именно те, кто был рабом и восстал против этого.
* * *
В Таллине нет темнокожих, азиатов и работы. Если освобождается место дворника, на него есть желающие из коренных жителей.
Судьба русских в Таллине подобна судьбе землян на Марсе в одном из этюдов Бредбери. Земляне истребили высоких золотоволосых марсиан, но через несколько лет сами стали высокими и золотоволосыми. Русские в Таллине неотличимы от эстонцев.
Русские в Таллине - не русские. Их дети обращаются друг к другу "Миша", "Лёша", "Саша", а не "Мишка", "Лёшка", "Сашка". Не матерятся даже взрослые. Не слышно слова "блин". Так что Кремлю ещё работать и работать, чтобы поднять эстонских русских до своих высот.
* * *
ЛООХ
На парковке у пляжа под Таллиным останавливаюсь и говорю жене: "Смотри-ка, и в Эстонии есть блатные номера!"
Огромный чёрный мерседес-джип с номером 111 ААА.
Тут как-то внезапно из кустов к мерседесу подходят двое молодых господ обычного пляжного вида, не слишком толстые, не слишком худые, не высокие, но и не коротышки. Неудобно вышло: кажется, они могли слышать мои слова.
Один из них что-то говорит на эстонском. Не разобрал ни слова, но фраза заканчивалась фонемой "лоох".
Кстати, "идиот" по эстонски пишется тоже с двумя "о".
