Богочеловеческая комедия
Использование "катакомбного христианства" для самовозвеличивания: круг свящ. Г.Кочеткова
См. "катакомбное христианство".
К "катакомбной Церкви" апеллировал свящ. Г.Кочетков, создавший в 1990-е годы внутри РПЦ МП движение консервативное, но отличавшееся претензией на "либерализм", упоминанием имён Бердяева и Федотова, а главное - созданием жёстких организационных рамок для мирян, наподобие консервативных же протестантских и католических организаций ("Опус Деи", неокатехуменат, "Хранители Радуги ", "Церковь Христа" и пр.). Совпадение с католическими и протестантскими формами либо не осознавалось Кочетковым, либо игнорировалось. Он предпочитал говорить о своём движении как о продолжении катакомбного православия:
"Сейчас в Москве прямую духовную преемственность сохраняют только [курсив наш. - Я.К.] две группы людей (если иметь в виду не только преемственность иерархии, но учитывать значение преемственности всей церковной жизни, включающей и общину мирян). Обе группы людей, ничего не потерявших в течение ХХ в. и не прятавшихся от самих себя в страшные годы гонений, являются именно общинами, члены которых живут как родные братья и сестры, как самые близкие люди, часто не будучи монахами и родственниками по плоти. Это - община Мечевых и община архимандрита Сергия (Савельева). Они до сих пор живут по сути так, как жили в 20-х годах. Они помогают друг другу, вместе молятся, причащаются, совершают трапезы любви (агапы) после Евхаристии, продолжают совершать таинство братотворения. Они служат Богу, людям и, главное, церкви, возрастая в любви и причастности Богу и ближним. Это - новая аскетика, новое иночество, не тождественное монашеству. Это - аскетика послеконстантиновской эпохи церковной истории" (Православная община. №48 (1998, №6). С. 42).
Заявление о некоей "традиции", восходящей к мечёвской катакомбе, является мифом, если не мистификацией. Если в Москве и существовали в 1998 г. какие-либо группы людей, претендующие на преемственность с Мечёвым или Савельевым, они никак себя не проявляли. К тому же Савельев и его община - если таковая была чем-то большим, чем кружок из нескольких человек - приняли Декларацию митр. Сергия и "катакомбниками" не являлись, подвергаясь репрессиям в силу общей антирелигиозной политики властей.
Кочетков предпочёл ссылаться на опыт о. Сергия Савельева, община которого существовала несколько месяцев и была разрушена в зародыше, но не опыт о. Анатолия Жураковского, община которого сумела просуществовать несколько лет. Пусть Жураковский погиб, в отличие от Савельева, зато Савельев не критиковал "Декларацию",
Сам Жураковский, как и Кочетков, делал чрезвычайный акцент на литургической реформе и на создании общин. "Обручение Христу через человека" (Материалы, 87). Церковь, как и брак, не выдерживает испытания повседневностью: "Тайна любви отлетела от мира, и общение человека с человеком перестало быть Богообщением" (Материалы, 88). Однако, Жураковский полагал, что сама община не должна ограничиваться "приходской" деятельностью, он считал, что "шире и лучше" говорить "христианская общественность" (используя, тем самым, терминологию Бердяева и др.; сам он прямо цитировал Вяч. Иванова). Он трезво оценивал ситуацию, в которой находился: "Сделать мы ничего не умеем и, вероятно, не сделаем" (Материалы, 86). В этом было его отличие от тех православных 1990-х годов, которые с самого начала принимал рекламный способ поведения, ещё до начала дела рекламируя его как уже состоявшийся невероятный и уникальный успех.
Возможно, Кочетков превращает своё знакомство с дочерью Савельева в знаковое событие - "передачу миссии". Значимыми для этого мифа являются
- акцент на исключительности ("только две группы") опыта (т.е., к примеру, опыт построения общины свящ. Александра Меня и др. отвергается),
- использование традиционалистского языка ("аскетика", хотя и новая)
- использование традиционалистских же методов сплочения коллектива (дополнительные и обязательные ритуалы "братотворения", придание особого значения трапезе после Евхаристии, превращение в обязательные тех элементов церковной жизни, который в предыдущие столетия либо отсутствовали, либо были делом индивидуального предпочтения). Аналогичные методы, хотя в разных количествах, используются и в приходах таких фундаменталистских православных священников как В.Воробьёв, А.Шаргунов и пр.
Это фундаменталистский эскапизм - на вызов персонализации даётся ответ коллективистский, но под лозунгами "персоналистского" коллективизма. Этой раздвоенности психики, которая сама от себя и от других маскирует отношение к миру, соответствует и двусмысленное отношение Кочеткова к церковным властям. В любой религиозной конфессии есть и диссиденты, и члены, исповедующие лояльность администрации любой ценой (у католиков, к примеру, первые представлены лефевристами, вторые "Опус Деи"). Но только в Московской Патриархии, помимо абсолютных лоялистов, есть и фракции, которые исповедуют одновременно и лояльность, и диссидентство - лояльность на уровне практическом, диссидентство на уровне теоретическом. Теоретически Кочетков иерархию критикует жёстко:
"В ней [Церкви] все чаще и чаще, все наглей и бессовестней проявляют себя силы, которые не только не хотят жить по Любви, но которые аже не маскируются, даже не хотят делать вид, что они руководствуются Любовью! Им кажется, что чем они жестче, чем страшнее для другого, тем они лучше выполняют свой долг в церкви" (Православная община. №48, 1998. С. 22 ).
На первое место Кочетков выдвигает не собственно верность иерархии, а верность идеальным "ориентирам", выдвигая в качестве таковых именно катакомбные традиции:
"Господь захотел так провести Свою Церковь в наше время, в самом конце ХХ века, чтобы в ней было всего несколько ориентиров, держась которых можно было бы пройти через все трудности церковной жизни ... Всего несколько ориентиров! На них ориентируемся и мы с вами. Для нас имена некоторых святых ХХ века, мучеников и исповедников, некоторых богословов и мыслителей стали такими вехами" (Православная община. №48, 1998. С. 23 ).
Кочетков призывает к бескомпромиссности, воспроизводя дискурс антисергианцев:
"Как бы ни хороши были соображения церковной политики, даже лучшей, не преступной, не двурушнической, не коллаборационистской, не фундаменталистской ... они никогда не могут быть последним словом в Церкви. ... Как часто мы с вами, дорогие братья и сестры, бываем готовы пойти на компромисс, как часто мы бываем готовы уйти с этого пути Любви - сначала на довольно благородные соображения церковной политики, а потом дальше, дальше, дальше. Сначала человек хочет быть просто как все, а потом эти все, на которых он ориентируется, становятся все хуже, хуже, все более похожи на людей мира сего. Как часто и мы с вами, начав с благородных движений сердца по созданию и возрождению общинной жизни, не выдерживаем и отворачиваемся от них" (Православная община. №48, 1998. С. 22).
Тем не менее, он всё-таки последовательно лоялен. Аргументация в пользу лояльности намного короче, чем аргументация против иерархии, и вторит логике, которой объяснял поведение Бухарина Кестлер ("Слепящая тьма") и которую исповедовал свящ. Дмитрий Дудко, когда предал собственные идеалы: "Сила Божия в немощи совершается". Предательство есть верность. "Ориентиры" Кочетков подыскивает строго избирательно - тех людей, упоминание которых не вызовет раздражения у его церковного руководства. Катакомбников, которые у лидеров Московской Патриархии на дурном счету, игнорируют. В этом смысле он действительно продолжает традицию - правда, не о. Сергия Мечёва, из Патриархии ушедшего, а Савельева, который одновременно называл свое церковное руководство (всё) "мошенниками", "атеистами в рясах", говорил: "Оставим этих людей", но имел в виду лишь установление "духовной", "символической" дистанции между собой и мошенниками. Он предсказывал, что обретение свободы из-за коррумпированности церковной власти может обернуться "обращением вспять", гибельным для народа, но исключал возможность ухода из-под "атеистов в рясах":
"Родной мой человек, когда ты слышишь, что тебе внушают внешние формы борьбы
за церковь, связанные хотя бы с малейшим отступлением от духа Любви, не поддавайся
этому внушению, так как оно неизбежно затянет тебя в еще большую тину грехов" (Православная община. - 2000 г. - №56).
Вопрос о том, возможна ли "внешняя форма борьбы", не связанная с отступлением от духа Любви, Савельевым не рассматривается. Он оказывается неспособен и занять нейтральную позицию неосуждения, бесстрастного принятия чужого выбора как не имеющего отношения к выбору собственному и, тем более, к абсолютной истине (позиция, которую занимал о. Александр Мень).
