Cр. История кощунств. Самодуров.
Рыклин М. Свастика, крест, звезда. Произведение искусства в эпоху управляемой демократии. М.: Логос, 2006. 208 с.
Дело "Сахаровского центра" сыграло роль лакмусовой бумажки: многие
православные люди, в 1990-е годы выступавшие с позиций разума и свободолюбия,
сочли своим долгом выступить против "кощунников". Логика таких выступлений
иногда строилась в стилистике стёба. Например, Д.Быков заявил, что разгром выставки
был всего лишь "художественной акцией" в духе самих выставляемых художников.
Чаще просто переписывалось прошлое: А.Кырлежев описал случай Тер-Оганьяна в
1998 г. так: художник якобы "рубил топором иконы", в ответ на что "православные
активисты" его "обвиняли ... в кощунстве, после чего художник"
бежал за границу (Кырлежев А. Либерализм между актуальным искусством и православием
// http://www.ej.ru/experts/entry/286, 28.2.2005).
Кырлежев умолчал, что против Тер-Оганьяна было заведено уголовное дело. Учитывая,
как стали сажать в России после 1993 года, его отъезд представляется вполне разумным.
Главное же: не просто православные "обвинили" художника в кощунстве,
но "православный интеллектуал", отнюдь не черносотенец, публично и безнаказанно
оскорбил его действием прямо на выставке, первым продемонстрировав, что такое
псевдо-либеральный православизм в гламурном варианте.
Такие православные "либералы" воспользовались традиционными для советской
пропаганды методами. Вместо того, чтобы обсуждать вопрос о допустимости для христианина
погрома, они стали обсуждать вопрос о допустимости оскорбления христианских чувств
в "публичном пространстве". Кырлежев при этом апеллировал не к закону
светскому, не к закону Христову, а к некоей "реальности": мол, раз происходит
возвращение религии в "в общественное пространство", раз наступает "постсекулярная
эпоха", значит, художники теряют прежнее право на свободное творчество.
Так в провинции, которая на всё смотрит в свете холопского коллективизма, аукаются
рассуждения западных интеллектуалов. Западный человек с возмущением и тревогой
предупреждает, что религия идёт в наступление на секуляризм, российский интеллектуал
хладнокровно призывает уступить религии дорогу.
Российский интеллектуал хочет, однако, выглядеть не пропагандистом православных
бен-ладенов, а все-таки западным интеллектуалом, только "умеренным",
умеющим и на елку либерализма влезть, и съесть рыбку со стола казённого православия.
Кырлежев не упускает случая побранить Запад за то, что там якобы уже люди "не
могут публично демонстрировать свою религиозность". Э то характерная для
новояза передержка, ведь самое большее, о чем идет речь, это запрет демонстрировать
религиозность в пространстве государственных учреждений. Оправдать такую
передержку можно разве что тем, что все громадные российские пространства есть
лишь помещение одного-единственного государственного заведения.
Считать, что люди, подобные Кырлежеву, "изменили", "предали"
свободу, нет оснований. Ведь даже в начале 1990-х годов их защита либерализма
была сугубо очень поверхностной. Они не выступали, например, против гонений на неправославных,
против законодательного ограничения свободы совести. В конце десятилетия они сделали ещё и
формальный шаг в сторону от либерализма к традиционной советской демагогии. Зазвучал вопль в стиле Жириновского:
мол, а если бы так обошлись с мусульманскими святынями?! Кырлежев унизил себя
до того, что обвинил организаторов выставки "Осторожно, религия" в безыдейной
продажности: мол, они поступали радикально, чтобы привлечь внимание западных грантодателей,
а не из любви к искусству ("речь идет только об интересах (политических,
идеологических, финансовых и прочих). И тогда не надо прикрывать борьбу за свои
интересы высокими либеральными идеями").
По этой логике цинизма надо обвинить самого Кырлежева в том, что его рассуждения
о "десекуляризации", о необходимости уважать интересы не только личности,
но и "группы" (Московской патриархии) написаны по заказу Лубянки. Но
трагедия России в том, что тут не тайная полиция изгоняет либерализм из либералов,
тут либералы зовут тайную полицию на борьбу со свободой личности.
Кырлежев подчеркивает, что защищает черносотенство не потому, что одобряет
его, а потому, что его боится:
"Православные в нашей стране и так настроены достаточно
антилиберально в политическом, экономическом, идеологическом плане, и "выставочный"
конфликт только убеждает их в том, что они имеют дело с абсолютно антихристианской
и враждебной системой ценностей. ... Православные – наступают, а либералы – очень
глупо, но агрессивно сопротивляются".
Трактовка выставки "Осторожно, религия!" как "сопротивления"
клерикализму - неверна, это было намного более сложное явление. Впрочем, Кырлежев
пишет в жанре "сам я Пастернака не читал, но скажу": о художественной
выставке он судит по текстам. Но более глубокая проблема в другом: какое же сопротивление
Кырлежев считает умным?
В годы первого застоя, когда этот автор формировался, большинство "либералов"
придерживались метода, известного как "фига в кармане". Кырлежев, правда,
переименовывает этот метод в "уважение к Другому", ссылается на западных
апологетов "приватности", но приватность он понимает прежде всего как
необходимость публично уважать власть - коллектива, правительства, патриархии.
При этом апологет индивидуализма выступает не от себя лично: он подписывается
как представитель целого фонда с громогласным названием "Либеральная миссия".
В условиях "ограниченной свободы" печати, научного исследования,
религии язык оказывается под пятой государственной власти. Слова, содержание которых
на Западе определяется интеллектуалами, автономными от светских и церковных властей,
в России изменяют свой смысл: ведь большинство населения по-прежнему являются
государственными холопами, хотя зависимость их часто замаскирована. Жириновский
или Кырлежев формально - свободные интеллектуалы.
Из-за притяжения государства "приватизация" в России стала обозначать
банальное казнокрадство. "Приватизация религии" в России стала обозначать
обычное приспособленчество, когда либерализмом считают умение пребывать с силой,
сохраняя независимое выражение лица.
