Яков Кротов

Богочеловеческая комедия

Московская патриархия против катакомб в 1930-1980-е гг.

См. "катакомбное христианство".

 

Подростка Нечаева в храм о. Сергия Мечёва не водили - "непоминающие" (Нечаев, 2004, 48). Помолиться с открытым, ещё не посаженным "раскольником" - нельзя. Страшно при этом не непослушание как таковое, а его публичность, объединение в непослушании. "Праздник непослушания" - всегда выход из подполья, общинность свободы. А секретно и самые "лояльные" люди могли делать что угодно - вопреки Орвеллу, ГПУ под одеяло к мальчикам и девочкам не залезало, разрешать им баловаться чем угодно, лишь бы не напоказ.

Тоталитаризм был очень бихевиористской властью, он стремился контролировать не внутреннее, а внешнее (хотя это последнее - до тонкости, то выражения глаз). Нечаев вспоминал, что во время войны был в эвакуации в Тамбове (мальчиком), и что в городе не было ни одной церкви. "Мы никуда не ходили. Митрофан Федорович служил потихоньку дома" (Нечаев, 2004, 18). "Митрофан Федорович" - муж тётки Нечаева, священник Умнов.

Расплатой за "дозволенность" становилось омертвение. Нечаев вспоминал, что Игнатьев однажды, беседуя с патриархом Алексием Симанским, воскликнул: «Ну, помните, Ваше Святейшество, это было еще тогда... — ну, когда мы с вами живы были!» (Нечаев, 2004, 99).

УШЕДШИЕ ИЗ КАТАКОМБ

Первая "селекция" Церкви, организованная большевиками через поощрение "обновленчества", была с пропагандистской точки зрения проведена неквалифицированно: слово "обновленец" стало на многие десятилетия синонимом слова "стукач". Чекисты не скрывали, что производят аресты тех, кто спротивляется переходу к обновленцам. Обновленцы даже афишировали это, чтобы сломать волю "тихоновцев" к сопротивлению.

Историографы официозной Церкви охотно критиковали обновленцев за безнравственность, представляя дело так, что сотрудничество митр. Сергия Страгородского с властями не содержало в себе аналогичного доносительского элемента. Однако, появившиеся после 1990 г. материалы чекистских архивов рисуют иную картину.

Например, в начале 1937 года ГПУ арестовало во Владимирской и Тверской областях более 20 человек "катакомбников", лидером которых был находившийся в ссылке еп. Феодор Поздеевский. Самого Поздеевского (вместе с его двоюродной сестрой и иеромонахом Ананией) арестовали вновь и привезли на следствие во Владимир. Большинство арестованных были расстреляны осенью 1937 года.

Любопытно, однако, что такая судьба постигла не всех. О том, как сложилась судьба Серафима Голубцова, арестованного по этому делу, сообщает историограф рода: во время пребывания Голубцова в тюрьме о. Вениамин Воронцов «навестил Серафима и убедил его перейти в «Сергианскую» Церковь» – так что «Серафима выпустили на свободу после двух-трёх месяцев заключения» (Голубцов, 1999, с. 150). После этого Серафим Голубцов устроился в Иваново работать чертёжником, потом поступил на заочное отделение архитектурного института.

По тогдашним временам невероятно, чтобы священника пропустили к подследственному, вдвойне невероятно, чтобы обвиняемого выпустили, а уж чтобы церковника, уже побывавшего в ссылке, взяли на «интеллигентную» работу и приняли на учебу в институт – невероятно втройне.

Очевидно, что о. Вениамин Воронцов (с 1943 г.еп. Серафим, впоследствии Пражский митрополит) выполнял в данном случае задание чекистов, и что Серафим Голубцов был завербован ГПУ и только поэтому освобождён. Много позднее, в конце 1960-х гг. о. Александр Мень, духовный сын о. Николая Голубцова (старшего брата Серафима), так характеризовал о. Серафима: "Это был, как говорят на советском языке, "матёрый провокатор", человек, посадивший массу людей" (Мень. Воспоминания). Голубцов в ответ обвинил Меня в том, что тот якобы хранит в алтаре антисоветскую литературу и кладёт портфель на престол. Обвинение тем более неопровержимое, что - непроверяемое.

Сам Воронцов в 1929 г. был арестован одновременно с катакомбниками Данилова монастыря, на свободу вышел после Голубцова. После "обращения" своего и Голубцова в "сергианство", Воронцов получил приход в Иваново. Он оставил служение сам, перешёл в какое-то светское учреждение, не был затронут репрессиями (как и Серафим Голубцов), а в 1943 году, ещё до встречи Сталина с митр. Сергием, был внезапно сделан епископом, сперва в Ростове-на-Дону, а затем в Чехословакии. Работа за рубежом в те годы, естественно, проходила уже под прямым надзором органов.

КАТАКОМБЫ И ОФИЦИОЗ: ОТТЕНКИ ОТНОШЕНИЙ

Репрессивный режим - и светская его часть, и церковная номенклатура - противопоставлял «катакомбность» и «лояльное» православие. Однако, различие это не было столь абсолютным, как хотелось бы режиму.

Были «катакомбники», считавшие всех «сергиан» не только раскольниками, но и еретиками. Были члены Московской Патриархии (особенно среди высшего руководства), которые с ненавистью и презрением обличали «катакомбников» как врагов Церкви, разрушающих ее единство.

Их представления о единстве носили прежде всего бюрократический характер: они обвиняли катакомбников в «раскольничестве» тот в точь как сталинисты обвиняли своих соратников по партии, когда хотели их расстрелять,  в  «левом» или «правом» уклонизме. Единство было превращено из добродетели общения в разнообразии в способ расправы с нежелающими подчиняться. При этом, как и в начале 1920-х годов, государственные органы целенаправлено репрессировали тех, кто казался лидерам Патриархии «конкурентом» самим фактом своего существования.

Тем не менее, в самой Московской Патриархии были иерархи и священники, относившиеся к катакомбникам с симпатией. Если эти симпатии не выражались слишком явно, руководство Патриархии предпочитало смотреть на них сквозь пальцы. Оно было готово терпеть «катакомбы» в собственной структуре, лишь бы эти «катакомбы» не оспаривали их полномочия. Так, в течение десятилетий был терпим свящ. Георгий Эдельштейн, несмотря на его диссидентские обличения в адрес Патриархии. Было достаточно того, что Эдельштейн постоянно подчёркивал: выходить из подчинения епископу можно только, если тот впал в ересь, а "сергианство" - не ересь. Тем самым Эдельштейн демонстрировал неприятие логики "непоминающих", которые не давали "каноничности" поработить себя.

Бывали случаи, когда иерархи Патриархии рукополагали священников для тайного служения. "Архиепископы Ярославский Иоанн (Вендланд) и Рижский Леонид (Поляков) совершали тайные рукоположения", - писал официозный историк В.Цыпин. Из таких ставлеников наиболее стал известен после 1991 г. свящ. Глеб Каледа, рукоположенный митр. Иоанном Вендландом в 1972 г. Причём, родители Каледы сами были именно "катакомбниками" (община Амбарцумова). Поддерживал связи с "катакомбниками" и, возможно, рукополагал их еп. Вениамин Новицкий. Он не участвовал в конфликте вокруг "Декларации", потому что до войны жил в Польше. Он не ушёл на Запад, был на 12 лет отправлен на Колыму, дружил с митр. Мануилом Лемешевским, который сохранял "внутреннюю" верность духу сопротивления и с классическим "катакомбником" о. Иваном Селецким, навещая до самой кончины последнего в 1971. Новицкий - единственный епископ, который в 1970-м году перед созывом собора призвал (хотя и не публично) отменить антиканонические постановления 1961 г., ставшие символом подчинения Церкви государству. Когда зарубежный епископ спросил, почему Новицкий не выступил открыто, тот ответил искренне: "Знаете, я пробыл 12 лет на каторге, на Колыме. Вновь начинать это в моем возрасте я не в силах. Простите!"

Многие консервативные церковные деятели разделяли монархические, антиэкуменические и антисемитские взгляды, присущих «карловчанам» и многим другим «катакомбникам». Они лишь боялись репрессий в случае публичного обнаружения таких взглядов.

Были и такие православные, которые не видели необходимости делать идола из единства Церкви, не были реакционерами, терпимо относились к тем православным, кто не входил в Московскую Патриархию, но сам не торопился к ним приткнуть. Наиболее известен из таких людей свящ. Александр Мень, который сам был крещен «катакомбным» священником в 1935 г. и в детстве не посещал патриархийных церквей. Позднее он познакомился с «мечевцами», но был разочарован их замкнутостью и равнодушием к проповеди Христа. Будучи сторонником реформ и освобождения, Мень, однако, считал необходимым решать вопрос не принципиально, а прагматически: в подполье, в оппозиции или в структуре Московской Патриархии удастся больше сделать для евангелизации? Его личная судьба сложилась так, что он сумел стать священником Патриархии, в ней он успешно проповедовал и пытался создать среду православных, способных к проповеди, общению друг с другом и с инославными.

В 1979 г. свящ. Глеб Якунин так описывал возможное сосуществование "катакомб" и "лоялистов":

"Идеальной формой бытия церкви в современных условиях должна быть структура, построенная по принципу школьного экспоната по физике: двух сообщающихся сосудов, наполненных жидкостью. ... В церковной структуре, построенной аналогичным образом, два сообщающихся сосуда - две церковные организации: официальная, зарегистрированная государством, и неофициальная - незарегистрированная. Такая динамическая структура позволяет церкви выдержать самое тяжелое давление со стороны государства, т. к. давление на официальную часть церкви лишь усилит и укрепит церковь незарегистрированную, поднимет в ней уровень религиозной жизни" (Доклад священника Глеба Якунина Христианскому комитету защиты прав верующих в СССР о современном положении Русской Православной Церкви и о перспективах религиозного возрождения в России", Москва, 15 авг. 1979; DCCDBR, vol. 11, с. 40, цит. по: Эллис, 192).

Якунин, однако, не видел среди российских епископов человека, который был бы способен рукополагать священников для катакомб и предлагал представителям зарубежного Православия начать такие хиротонии. Он отмечал, что территориальный принцип давно уже нарушен той же Московской Патриархией. Джейн Эллис с удивлением отмечала, что идея Якунина не вызвала ни малейшего отклика, а через несколько месяцев он был арестован.

Впрочем, в 1990-е г. зарубежные православные епископы действительно стали активно рукополагать для России священников, не подчиняющихся Московской Патриархии. Однако, идею "либерала" Якунина приняли на вооружение не либеральные православные "свободного мира", а православные фундаменталисты - "карловчане". "Либеральные" же православные - от митр. Антония Блума до Американской Автокефальной Церкви - предпочли компромисс с Патриархией, чтобы сохранить свою "каноничность". В результате в начале 2000-х годов они оказались беззащитны перед агрессией в страны Первого мира со стороны Московской Патриархией, подпёртой Лубянкой и щедрым государственным финансированием.

Анатолий Краснов-Левитин писал в 1990-м году, критикуя книгу Льва Регельсона о катакомбной церкви за чрезмерную критику Патриархии:

"Если бы православная церковь пошла бы по пути катакомбников, церковь в России была бы физически уничтожена. И Церкви в СССР не существовало бы. Были бы лишь разрозненные группы невежественных и крайне реакционных людей. В свое время пишущий эти строки задал автору риторический вопрос: "Интересно, где бы вы сами крестились в 1963 году, если б не было официальной церкви, - у катакомбников, которые, завидев молодого еврея, побежали бы от него, заподозрив в нем провокатора так, что только пятки бы засверкали"? (Краснов-Левитин. Труды и дни. 1990. С. 45-46).

1990-й год был, однако, последним, когда можно было противопоставлять "катакомбы" и "легальное" православие как антисемитизм и толерантность. Через несколько месяцев после того, как Левитин написал процитированные выше строки, его младший друг о. Александр Мень - воспитанник катакомбной традиции - был убит. В последние месяцы перед гибелью Мень много говорил о бурном росте антисемитизма среди православных.

Антисемитизм в катакомбах не исчез (хотя в Церкви, у истоков которой оказался о. Глеб Якунин его, естественно, не было), но в "легальной" Церкви этот антисемитизм расцвёл не меньше, так что приходы, где мог бы креститься еврей, можно было пересчитать по пальцам.

К началу XXI в. нравственное и богословское одичание распространилось и в "лояльной" Церкви, между тем как в "катакомбах" либерализация проявилась в повышении общего культурного уровня. А вот тем, кто был ориентирован на сотрудничество с государственной властью, либерализация на пользу не пошла. Образованнее стали, да образованность была использована во зло. Не всеми, конечно же, но чем активнее человек ориентировался на государство - тем более совершалась его нравственное разложение. Когда в 2006 г. неправительственный нацист Баркашёв "принял постриг" в Истинно-Православной Церкви митр. Рафаила, который выступает за единство православных, петербургский священник МП Вл.Фёдоров заявил, что недопустимо "ради формального единства мириться с ксенофобией, антисемитизмом, шовинизмом, агрессивностью, шарлатанством ... это будет против духу Евангелия". Ему напомнили, что Баркашов был ангажирован и в мероприятиях МП, что именно в Петербурге расцвёл с 1990-х гг. под прикрытием митр. Снычёва антисемитизм и ксенофобия, Фёдоров ответил: "Не могу объяснить" (Мурсалиева, 2006).

Сама возможность обличений в "невежестве" показывает глубину нравственного падения обличителей. Ведь они - из числа тех, кто притязает отвечать за духовное просвещение народа. Их издевательства над "катакомбниками" не только попреки в адрес "сучца в чужом глазу". Такие упрёки напоминают издевательства тюремной "наседки", который добился того, что у сокамерника отобрали пайку, сам есть за двоих и издевается: у тебя в животе бурчит. Поделиться пайком согласен - если тот приползёт на коленях и попросит. Впрочем, даже если приползёт - не даст, а объяснит: кто на коленях, тот должен сам кормить того, перед кем на коленях стоит.

Между невежеством "катакомб" и одичанием православных после 1990 года существует важное различие: первое - не агрессивно. Достаточно сравнить поведение "катакомбницы", боящейся "числа зверя", с поведением "членов канонической церкви". Вот как описывали поведение упоминавшейся выше "матушки Великаши":

"Каждый день с утра совершала 666 поклонов. Прочитала в Библии, что число 666 – имя нечистое, число зверя. И решила, что надо 666 поклонов сделать, чтобы обезопаситься от него. Молилась так. Сначала шесть поклонов положит, а потом спичками считает: после каждой сотни спичку в сторону отодвигает. Причем не кушая, «на голодную утробу», говоря по-местному. Ну, ей кто-то объяснил, что во дни великой пятидесятницы, от Пасхи до Троицы, а также во все субботы и воскресенья коленнопреклонные молитвы не совершаются. Она подумала-подумала и говорит: «Если что я неправильно делаю, то Бог меня простит. А как я била поклоны, так и буду до конца своих дней. Каждый день» (Сизов М. Никольские засеки. // Газета "Эском", 2003).

"Канонические православные" 1990-х годов под лозунгом борьбы с числом зверя желали (и добивались) государственных мер: изменить название маршрута автобуса, запретить показ фильма и т.п.