Кто за свободу в России
Социолог Бор. Дубин (Независ. г., 14.3.3, Вверх по лестнице, не ведущей никуда): идея молодости в России придавлена, высвобождается
лишь в короткие интервалы реформ сверху (60-е, перестройка). У совр. молодежи "гораздо сильнее выражены
дружеские поколенческие связи". Совок атомарен, разбит на "группки" (коллективизм не адекватен
дружбе). Культ дружбы как культ команды - совместного преуспевания. Расслоение классовое - все больше проигравшей
молодежи. Ресентимент, президентопоклонство. 40% молодежи жалуются на непонимание в семье (но нет данных ранних,
чтобы судить, как изменилось - я). Остается советской система образования, и "не только она. И правила
приема, и система образования, и система связей остались советскими". Взрослые инвестируют в детей, но
под этим "конечно, стоит и традиционное российское: "Нам-то ничего не надо, может, детям повезет увидеть
новую жизнь". При этом взрослый отказывается от исполнения своего долга роста и совершенствования, от самореализации.
Поскольку карьеризм все еще плохо, отводят от себя подозрения в нем. "Отказ от самореализации, недовольство
всем происходящим, надежда на счастливое будущее детей, конечно же, очень упрощают жизнь".
Жив совковый блат в образовании - теперь фильтр денежный. "С одной стороны на поток оставлено изготовление
за немалые деньги очень серых специалистов, с другой - у тех, кто денег не имеет, растет груз нереализованности.
Эта смесь для общества может быть очень неприятной".
У молодежи мало долгосрочных планов, установка на быструю карьеру. При этом остается феномен "молодых
взрослых" - кому за 40, в условиях геронтократии поставленных в положение молодых.
Политику молодежь оставляет старшим, в результате она воспроизводит путь старших, путь совка: "Общество
в постсоветскую эпоху чаще всего понимает себя как совокупность организаций, созданных людьми, которые вправе
посить помощи и рассчитывать на опеку".
*
Юнна Пинхасовна Мориц, замечательная поэтка (как она сама себя называет). Антисемиты и антизападники видят в ней свою за то, что она против кровопролития на Балканах и в Ираке, против псевдо-реформаторской демагогии 1990-х годов. Но её сила в том, что она против - всякой лжи, а не выборочно. Это ведь не о Буше или его лучшем друге, а обо всех мочащих:
"Хорошо сидеть на ветке
И
чирикать с высоты,
Когда трудится в разведке
Гений чистой красоты.
Он начистит всем паяльник,
Как великий Мойдодыр,
Умывальников начальник
И мочалок командир.
...
Теперь, глазам своим не веря,
Живём на зоне, где шпана
Приобрела свободу зверя
И святость воровского дна.
В итоге такова цена
За дар духовной похабели -
За яд надежд на пахана
И зажигательные цели.
Она, кажется, нигде отдельно не бранила отдельно "церковь антисопротивления" или черносотенство, для неё это мелко, но она - не с Солженицыным и Кублановским, а против них, и написала о духе всей этой гадости:
ДУХОВКА
Да бросьте, господа!.. Засилье масскультуры,
Цинизма торжество, упадок чистых сил?!.
Вы - духовенство той духовной диктатуры,
Которую сам чорт величьем оросил.
Духовности рецепт - вот адская отрава,
Под видом чистых сил навязывать враньё
Напыщенных пустот!.. Намного чище слава
Оторвы и шпаны, - танцульки и пеньё.
Духовности полны воинственные спеси,
Но песни их скучны, а лица их страшны
Серьёзностью, с какой в помпезном мракобесье
Они духовно зрят, чистюли сатаны,
Чистюли сатаны, глядят они брезгливо,
И моют вам мозги, и пудрят - будь здоров!
Избави боже нас от этого разлива
Духовности для кур съедобных и коров.
Я - несъедобна, нет!.. Не член я коллектива,
Что весь в духовку влез духовных поваров!..
Для кого-то важно, что деятели 1990-х годов - не деятели 1970-х годов, и страшно борются друг с другом те, кто защищали казнокрадство как проявление духа бодрствования, предпринимательства, и те, кто обличал казнокрадство как предательства идеалов коммунизма, святорусскособорности. Но для Мориц обе стороны - две половинки одной реальности, "где у тех, кому не спится, // Свет из задницы струится". Она вполне искушена в ресентименте, как и тысячи озлобленных советских людей, но, в отличие от них, она может помочь искушаемым ресентиментом, сказав:
"Собою и только собою,
Не мерой вещей, не судьбою,
Не другом, не даже врагом,
Ты будь недоволен и пытан, -
Не ходом событий, не бытом,
Не тем, что творится кругом.
В какой ни окажешься яме,
Ты выкуп заплатишь люблями,
Люблями и только люблями, -
Иначе ты будешь рабом,
Затравленным, битым, убитым
Событьями, пошлостью, бытом
И всем, что творится кругом".
*
Правозащитники России обычно думают о себе как о политиках, что уже показывает, что они - и плохие правозащитники,
и плохие политики. Если оценивать нашу правозащиту по соотношению вложенных средств и отдачи, она - очень халтурна.
Крупные процессы - против гонителей сект, против гонителей Сахаровского центра - были с треском проиграны, не
только в судах, но и в глазах общественного мнения. Халтурщики от искусства, халтурщики от православия, халтурщики
от правозащиты бьются друг с другом, ожидая себе аплодисментов. Так и бьются халтурно!
Главный порок диссидентства тот же, что у человечества в целом: эгоизм. Тот
же, да в концентрированном виде. Абсолютное неумение и нежелание смеяться над
собой. Диссидентское движение за сорок лет не нашло в себе сил и вдохновения хотя
бы на минутку посмеяться над самим собой - только злоба в адрес как угнетателей,
так и угнетённых. Филателисты и архитекторы, верующие и философы, - все хоть изредка
блещут самоиронией, но не диссиденты. Единственное исключение - покойный Сергей
Юшенков, но он потому так же не диссидент, как Салтыков-Щедрин не Шендерович.
Кто лишь злобно высмеивает другого, тот - на спине и шевелит лапками. Это верчение
на месте, когда глаза - кверху, на врага, ему же подставлено беззащитное пузо.
Причём отсутствие чувства самоиронии - не признак серьёзности, а признак ресентимента,
озлобленности и замкнутости.
Человек сарказма не в силах вырваться за пределы плоскости, которая ему самому
ненавистна. В этом смысле Шендерович, едко высмеивающий Путина, и Путин, едко
отбривающий своих врагов, люди совершенно одного духа. Не случайно саркастические
оппозиционеры так легко оборачиваются столпами режима - Михаил Соколов, Леонтьев,
Минкин.
В западной демократии очень много самоиронии. Пресловутый "рационализм"
- это именно та отстранённость, которая есть суть именно самоиронии, а не иронии.
Разум подсказывает то, что не всегда скажет запальчивое сердце: "Ну что ты
кипятишься?! Сейчас дым повалит из ушей и носа. Ты не свободы ищи, ты огнетушитель
поищи, Перикл!" В фундаменте западной демократии Эразм и Монтень.
*
Юр. Левада (Новые Известия, 22.1.2003): жажда стабильности без свободы веде
к имитации - стабильности, уверенности, доверия. В прошлом уже были такие имитации
- сталинская стабильность, брежневская. Ныне стабильность - иллюзия, основанная
на безальтернативности власти, "хотя на самом деле монополия - признак слабости,
а не силы" (пример Ельцина, слепленного из отходов). Сколько же понадобилось
(и еще понадобится) людям, чтобы понять, что их Создатель - не монополист, а Единственный
Любимый, готовый наделить их властью в любом количестве, да уже и наделивший.
Откуда и все наши проблемы.
Он же в "Иностранце" 21.1.3 - все хорошо, кроме прогноза -
ну, не учёных это дело! То он считал, что до нормализации жизни 250 лет,
а теперь - 350. Антизападничество наше фиктивное, притворное - жить хотят
не в Китае. "Примерно 55 процентов населения считают себя православными".
Издевается над казнокрадством под прикрытием разговоров о протестантской
этике: "Из западного образа жизни мы берем тягу к благосостоянию,
... а вот стремление к собственному упорному труду и собственной инициативе
существует пока только как декларация". Резкий отпор (не названным
по имени) Гайдару и Чубайсу с их призывами опираться на свои силы: "Ну,
что можно сделать собственными силами? В городах люди работают на крупных
предприятиях, поднять их не удалось. В деревнях фермерство находится в
убогом состоянии. Что можно сделать своими силами: Взять да убежать? Можно,
но трудно, почти некуда бежать."
Адам Михник (Газета выборча. 29 сент. 2004 г., цит. по "Новой Польше",
№11, 2004, С. 25): "Неужели Брежнев воскрес? Так и кажется, что
мы вновь слышим его голос". Михник поддержал было Путина, и протрезвел
лишь, когда коснулось лично его: Путин обругал польские газеты за "антироссийскую
направленность". Про себя Михник знает, что Путин лжет, про других
- верил. Гордыня умеряется гордыней, в данном случае: Михник и Путин могли
бы продолжать сосуществовать, но Михник слишком горд, чтобы простить ложь
в свой адрес (хотя достаточно смиренен, чтобы простить ложь в чужой адрес),
а Путин слишком горд, чтобы не лгать, защищая свою власть, своё величиё.
*
Яша Кесслер, профессор английской и современной литературы Калифорнийского
университета, Лос-Анджелес, писал в редакцию "The Wall Street Journal"
11 янв. 2005 г.:
"Формирующееся в Москве корпоративное бюрократическое государство -
это не что иное, как постмодернистская форма фашизма, т.е. не основанная на каком-либо
идеологическом учении. Только раньше поезда должны были ходить по расписанию,
а сегодня нефть и газ должны добываться в достаточном количестве. ... Когда-то
Ленин в шутку сказал, что капиталисты продают ему веревку, на которой он их и
повесит. Усмешка Владимира Путина, по всей видимости, означает, что придет время,
когда даже крупнейшие мировые компании выстроятся в очередь за российской нефтью,
в которой он их и утопит. Без сомнения, это и есть деспотизм, не нуждающийся в
уловках тоталитаризма".
Русская интеллигенция
Юрий Рыжов, академик (аэродинамика). Входил в номенклатуру: в 1992-99 был послом
во Франции. Констатация запоздалая, но это лучше, чем никогда: "Политика
в стране закончилась". Правда, добавляет: "Верю - не навсегда".
Веру лучше поберечь для более важных дел. Разумно о происходящем как переименованиях:
"Всё те же спецслужбы: КГБ - в плане силовом и ЦК КПСС - в идеологическом.
Похоже, обе эти силы, сохранив антигражданскую ориентацию, лишь поменяли названия
- ФСБ и администрация президента". "Подмораживание" страны относит
к делу Никитина (Рыжов Ю. Штурм мозгов. // Новая газета. - 27 января 2005 г. -
С. 1).
М.Кругов, автор очень дельных и трезвых статей, разоблачающих правительственную
пропаганду, в "Новой газете", выступил со статьей, где решил сформулировать
целую "новую философию, созданную бизнесменами" (Новая газета, 20 янв.
2005, с. 18) - эдакий манифест либерализма для сплочения демократов. Идей основных
три: свобода - принадлежность частной жизни, например, интеллектуал не может написать
книгу без свободы; справедливость - принадлежность общественной жизни, а суть
свободы - право исповедовать идеологию, необходимую для себя. Под "идеологией"
Кругов имеет в виду, кажется, не "мировоззрение", а именно идеологию
- жесткую комбинацию идей, программу, не считающуюся с внешним миром, а планирующую
его переработку в соответствие с идеями. Оригинальность концепции в заявлении,
что свобода и справедливость несовместимы, и все беды кремлевского режима - от
попыток их соединить.
Характерный технократический подход. Свобода и справедливость могут и должны
быть характеристиками как частной, так и социальной жизни. Человек - не винтик,
не изолированная единица, и чем более человек мыслит и действует, тем неразрывнее
в нем частное и социальное. Крипто-советская власть вовсе не пытается соединить
свободу и справедливость. Она последовательно сопротивляется обеим и манипулирует
словами, чтобы уничтожить суть. Свобода и справедливость - лишь средства созидания
и проявления человечности, сострадательности. Без этого они превращаются в идеологию
волчьей стаи - именно то, что и расцвело в России с 1917 года, а с 1990 года облеклось
в новые формы. И объединены именно в том, что одинаково презираемо и крипто-советскими
"правыми", и "левыми" - в законе, в праве.
*
Эстрадный певец Юрий Шевчук: "Закручивание гаек, несвобода прессы,
но больше всего меня бесит какая-то внутренняя цензура на центральных каналах
и в некоторых СМИ Бесит возвращение бывших комсомольских чиновников, задолюбие
наших продюсеров, шоуменов, политиков. ... При советской власти нас глушили маршами
с утра до вечера, сейчас - попсой, теми же маршами, только с другими ритмами.
Та же тупость, скудоумие, нивелирование высочайших чувств, утилитаризм. Безусловно,
все это - следствие консерватизма, который наступает в стране" (Шевчук
Ю. Когда наступит год человека. // Новая газета. - 27 дек. 2004 г. - С. 2).
Критический отзыв о кремлевской режиме хорошо, однако, показывает недостаточную
демократичность позиции, с которой ведётся критика.
(1) Не вполне демократична иерархия ценностей: на первом месте - свобода слова,
а не политическая свобода как таковая. Шевчука бы устроило возвращение к ситуации
1995 года: с фальсифицируемыми выборами, с фальшивой конституцией, с войной в
Чечне, но со свободой слова.
(2) Неточность в определении режима как "консервативного": отдавая
понятие "консерватизм" режиму, консервирующему советское прошлое, критик
лишает себя продуктивной платформы для выражения своих взглядов, работает на имидж
режима, который охотно именует себя "консервативным", надеясь раствориться
в шеренге консерваторов настоящих, европейско-американских.
(3) Радикальность дискурса расходится с отказом от радикальности в поведении.
Шевчук тут же рассказывает, как он выступил на концерте на Майдане во время свержения
крипто-коммунистического режима на Украине, но подчёркивает, что не критиковал
Януковича, не выступил в поддержку Ющенко, а был нейтрален, призвал к дружбе России
и Украины. Следовательно, и в России в случае необходимости выбора между прямой
поддержкой свободы и компромиссом под видом "миролюбия", Шевчук предпочтет
последнее. Что и подтверждается: он не участвовал в демократическом движении 1990-х
гг. ни в одной из тех форм, которые на Западе вполне приняты среди людей его статуса
(подпись под воззваниями, выступление на митингах, участие в пикетах или демонстрациях,
отказ принимать какие-либо награды или льготы от критикуемой власти).
*
Кинорежиссер Иван Дыховичный: "Все люди, которые хотят что-то сделать,
должны быть очень сбалансированными. С одной стороны, они должны иметь свою гражданскую
позицию, но они не должны очень трагически реагировать на всё". Дыховичный
поясняет свою мысль на конкретном примере: его беспокоит в поведении российских
властей "решение повернуть страну назад", а в реакции на это людей
- "появление рабского сознания, холопства". "Я ничего не получал
от власти, хотя это и было возможно, а поэтому ничего и не жду от неё. Просто
когда ты понимаешь, что проживешь меньше, чем уже прожил, то очень не хочется
оказаться в финале там, откуда мы так тяжело выбирались. ... Нужен воздух. А в
системе тоталитаризма его не бывает много. Очень раздражают поиски врагов за рубежом
под предлогом борьбы с террористами. Это банально, но безопасность ухудшилась,
коррумпированность не знает границ, и мы боимся системы больше, чем любых бандитов.
... Боятся в основном того, что система возродится в том же виде, с партбилетами
и прочей ерундой, но этого не будет. Но не важно, будет ли она в костюме от Cavalli,
или "Красной швеи", она всё так же будет пытаться урвать всё больше
и подавить всех, кто будет просто" (Большой город. - 5 ноября 2004 г.
- С. 7.
*
ОТ КАТЫНИ ДО ИРАКА
Ежи Помяновский отмечал, что Катынь уникальна не размером зверства, а засекреченностью. Засекреченность была парадоксальной. С одной стороны, Лубянка убивала всех свидетелей преступления, до которых могла дотянуться. В 1947 г. в Лондоне был убит главный свидетель, Иван Кривозерцев, ушедший во время войны на Запад. С другой стороны, главные документы о преступлении не были уничтожены, а хранились у генсеков в пакете с номером 1. Помяновский предположил, что пакет не был уничтожен ради возможности шантажировать тех, кто подписывал приказ о массовом убийстве (Помяновский Е. Последняя загадка Катыни // Новая Польша. №1. 2007. С. 62). Среди них был Микоян, умерший в 1978 г., Молотов, умерший в 1986 г.
Правдоподобно и предположение Помяновского о том, что первоначально Сталин не собирался скрывать этого преступления, наоборот – был готов афишировать его. В ситуации союза с Гитлером это было бы вполне естественно и укладывалось бы в большевистскую традицию демонстрировать зверство в подтверждение воли пролетариата. Однако, союз с Западом вынудил быть осторожнее. Хотя из сегодняшнего дня понятно: Запад как политическое целое простил бы, как простил и голодомор, и Чечню, и всё-всё-всё.
Психологически обладание такой тайной становилось символом величия генсека. В нормальном обществе власть приобретает законную силу через демонстрацию себя, через явление народу. В деспотическом обществе власть демонстрирует себя, скрываясь от демонстрации. Таинственность становится символом величия, когда жизнь основана на вере в ничто, на использования убийства, небытия и смерти в качестве главного орудия выживания.
Таинственность объясняет ещё одну существенную черту большевизма, включая его современную постмодернистскую ипостась путинизма, - лицемерие. Помяновский верно отмечает, что сталинизм был во много раз лицемернее гитлеризма (который вообще не слишком лицемерил, разве что скрытничал), но не даёт этому объяснения. Лицемерие в обычной жизни ассоциируется со слабостью, с необходимостью подделываться под настроение другого человека. Лицемерие же деспотизма, подобного большевистскому, есть проявление силы, которая скручивает весь мир в тряпку, которая всё деформирует (ибо формировать, творить, она не в силах). Это лицемерие людей, потерявших лицо, не имеющих лица. Кремлёвские лидеры лицемерят и бесконечно примеривают разные одежды, стили, фразы, как человек-невидимка у Уэллса вынужден был одеваться и белить лицо, чтобы стать видимым.
Любопытно предположение Помяновского о том, что Сталин хотел уничтожить не вообще поляков (в Катыни погибла пятая часть захваченных русскими поляков), а польскую интеллигенцию – как была уничтожена интеллигенция чувашей, украинцев и т.п. Проблема в том, что вряд ли бы офицеры и духовенство, если бы они выжили, оказались бы очень опасны для сталинизма. Интеллигенция – не те, у кого образование и моральные идеалы. Интеллигенция, скорее, негативное понятие – люди, не принимающие насилия в качестве нормы. В этом смысле польское католическое духовенство (не говоря уже об офицерах) – не интеллигенция, потому что их представление о жизни основано на допустимости и даже обязательности насилия (под именем «послушания», «дисциплины», «воспитания») как средства жизнеустроения.
По этой же причине фильм Анджея Вайды о Катыни, нашумевший в 2008 году, изначально относится к культуре не интеллигенции, к традиции не гуманизма, а к традиции государственнической, национальной, патриотической. Этим Катынь отличается от Холокоста. Она не ставит вопроса о Боге и человеке, о допустимости зла и насилия. Катынь в традиции польской мысли осталась вопросом вторичным.
Возмущение этим преступлением осталось внешним, направленным против преступника, но не против сути преступности. Возмущение Катынью не помешало стеснительно скрывать трагедию в Едвабне, где поляки громили евреев безо всякой помощи гитлеровцев. Возмущение Катынью не помешало польским властям (и польским интеллектуалам) видеть в Путине деспота, но деспота, который необходим для России, видеть в деспотизме Кремля средство обуздать русский бунт. Возмущение Катынью не мешает полякам посылать своих солдат и офицеров в Афганистан и Ирак. Значит, они так ничего и не поняли о человеке, о свободе, о государстве, и у себя в стране, у себя в семье, у себя в религии они не преодолели заразы, которая породила нацизм и большевизм – заразы насилия. Сталинская вертикаль ничем не отличается от нынешней.
Насилие есть насилие есть насилие. Мечты о том, что насилие можно как-то позитивно использовать – в церкви пусть насилие дисциплинирует, в России пусть насилие обуздывает хаос, в армии насилие пусть служит отечеству – это всё пустые фантазии. Одно и то же насилие «дисциплинировало» Россию и убило поляков, увечило души (а иногда и тела) в реакционных католических семинариях и убивало патеров в концлагерях. В конце концов, Освенцим стал Освенцимом только потому, что это был (и есть) крупнейший железнодорожный узел для переброски не цыплят и каруселей, а военных, солдат.
Ничего удивительного, что в России многие люди проявляют радикализм и непослушание власти, признавая факт преступления в Катыни. Это не мешает им оставаться лояльными к власти в главном – взгляде на человека как на средство жизни, а на безопасность – как на цель жизни. Это объясняет феномен Александра Яковлева, одного из лидеров советского режима, боровшегося за предание катынского преступления гласности, рассекретившего множество документов о преступлениях большевизма, но до конца жизни остававшегося вполне лояльным ко Кремлю и к новому воплощению старого российского духа несвободы, коллективизма, империализма.
Многие, а пожалуй, и большинство из тех, кто в сегодняшней России гордится тем, что посмотрел фильм Вайды и одобрил его, остаётся сторонником и насилия, и государственничества, и секретности. Легко скорбеть над гибелью «цивилизованных» польских офицеров и патеров. Трудно выйти на площадь ради таджиков, узбеков, чеченцев, да и ради тех соотечественников, у которых квартплата уже больше пенсии. Легко скорбеть над Катынью и радеть о безопасности России. Трудно понять, что безопасность сегодня – то же, что нации и классы сто лет назад: фундамент, на котором строится очередной этаж бесчеловечности.
|
