АМЕРИКА, РОССИЯ И НЕБО
Перечитал книгу Ульяны Шмеман об о. Александре Шмемане и обнаружил деталь, которую не заметил раньше. У Шмемана был брат-близнец Андрей. Близнец, но вот существенная разница:
"Андрей очень рано, еще подростком, увлекся русскими эмигрантскими делами, в центре которых стояла одна цель – вернуться в родную Россию. Александр же больше интересовался Церковью и верой" (С. 25).
Мать Шмемана "не понимала мучений" будущего священника и говорила:
"Почему ты не можешь просто молиться и ходить в церковь, как и все? К чему вся эта интеллигентщина?" Ей было проще понять желание Андрея ездить верхом, так как он хотел, когда вырастет, стать блестящим русским офицером в нарядном мундире с эполетами, орденами и т.п., и всё это для того, чтобы служить царю и вернуться в матушку-Россию" (С. 26).
Вот самая яркая иллюстрация к тому, "из-за чего произошла революция". Из-за подмены человеческого – государственным, личного – национальным, небесного – земным. Примечательно отождествления интеллигенции и настоящей веры, а не обрядоисполнения, противопоставление христианства (а под "интеллигентщиной" тут имеется в виду именно нормальная вера) – милитаризму. Ведь "служить" тут – не всякое служение, а военная служба.
И символическая развязка с Андреем Шмеманом:
"В 2005 году, в восьмидесятитрехлетнем возрасте, его верность была вознаграждена: президент Путин лично вручил ему русский паспорт … Андрея оставался эмигрантом без гражданства до тех пор, пока не появилась возможность официально принести присягу на верность своей единственной любви – России" (С. 44).
"Начнём как боги, кончим как свинья". Любовь – и получение пустой бумажки от такого персонажа как Путин…
Андрей Шмеман всю жизнь прожил на Западе без паспорта, без гражданства. В России он бы так не прожил и одного дня!
Серж Шмеман, сын о. Александра, в 2013 году – участник заседаний клуба "Валдай" на Селигере. Полезные западные господа помогают Путину выглядеть нормальным политическим деятелем.
Впрочем, судьба отца Александра тоже драматична. Нехорошая история с отцом Георгием Флоровским, который пригласил Шмемана в США своим помощником по семинарии – и вскоре помощник стал начальником, а Флоровский был изгнан из семинарии. Спустя четверть века возмездие: Шмемана отстраняют от лидерства в той самой церкви, которую он создал своими усилиями, отстраняют те самые епископы, которых он воспитал в той самой семинарии. И по сей день эту церковь лихорадит от скандалов. А причина – в кривом краеугольном камне: Шмеман пошел на контакт с Московской Патриархией – которой в этом деле руководили, естественно, контрразведчики – чтобы его церковь получила статус единственной, главной, настоящей Американской Православной Церкви. Разумеется, "мировое православие" этого статуса не признало.
За трагикомедией "любви к России", обернувшейся пожиманием рук Путину, стоит проблема несоизмеримо большего масштаба. В идее нации как гражданского союза изначально было и остаётся противоречие – единственной полноценной, настоящей нацией, соответствующей своему определению, является человечество. Неважно, к Америке любовь или к Нигерии, - любовь к "стране" есть любовь к части, причём любовь к части как к целому. Если "нация" французов или американцев охватывает всех граждан вне зависимости от этничности, то почему у этой нации такие чёткие границы и такие высокие входные барьеры? Обычный эгоизм, только групповой. Хотя, конечно, американский национализм в сто раз здоровее русского, тем более такого, для которого Путин – царь.
О странах можно сказать то же, что Лев Толстой сказал о людях. Дробь, у которой вверху – что страна производит, а внизу – что страна уничтожает. Америка уничтожает – в Ираке, в Афганистане – но Америка уничтожает в тысячу раз меньше, чем производит. Россия же уничтожает в тысячу раз больше того, что производит.
Счастье же отца Александра – что он был христианином настоящим. В этом христианстве нет места млению перед "Россией". Только радость быть гражданином Неба. Небо всё производит и ничего не уничтожает.
*
Замечательно в Шмемане развитие. Кажется, решающим стало личное знакомство с Солженицыным. До этого слабым местом Шмемана была Россия-россия-россия. Он никак не мог отвыкнуть прилеплять Россию к христианству, а это так же некрасиво и неприятно, как жвачка, прилепленная к дверной ручке. Шмеман постоянно обвинял эмигрантов - особенно новых - в упертости, кружковщине, идеологичности, но слово "Россия" делало его точно таким же. После того, как он хлебнул Солженицына, это пропало. Он заговорил в полный голос (в дневнике), стал спокойно наслаждаться собой и быть собой - а был он парижанин, американец, христианин.
Трагикомично и "православие" Шмемана, страшный провинциализм, всерьёз полагающий, будто "автокефалия" что-то означает, что Православие - это именно русские в Америке, а все прочие греки националисты и более ничего. Впрочем, это у Шмемана на эмоциональном уровне, а рационально и духовно он отлично знает правду.
Сила Шмемана в том, что он ценит "промокаемость" (так он всё-время называет "проницаемость", "отзывчивость"). Для него самое суровое - сравнить другого человека с "монадой", у которой нет антенн для восприятия другого мира. Сам он, правда, постоянно оборачивается именно такой монадой - он абсолютно глух к реальным русским людям, что и неудивительно - ведь его "Россия" абсолютно выдуманная абстракция. Он обвиняет диссидентов в еврейскости, много в чём, и, возможно, он часто прав или по отношению к некоторым прав, но чего стоит эта права - правота постороннего, да ещё к тому же правота человека, который клюнул на Солженицына и так и не нашёл в себе силы признаться в самообмане и обмане других - даже, когда Солженицын довёл до самоубийства друга его детства Морозова.
Идолопоклонство безумно ослепляет. Сперва Шмеман принял (пусть по наследству, но принял) Россию как идола. Потом, уже легче, он преклонился перед Солженицыным как служителем этого идола. Но пока Солженицын был в России это не конфликтовало - материально - с его христианством. Когда же Солженицын оказался на Западе, он захотел, чтобы Шмеман приехал к нему отслужить литургию, исповедовать, причастить. И Шмеман - согласился, предав не только свой "канонический долг", но предав главное и самое важное в себе - ощущение Литургии как явления Царства. Солженицын поступил со Христом точь в точь, как он поступил с американским президентом, а потом с российским, отказавшись к ним приезжать, потребовав, чтобы они к нему приезжали. Только земные владыки оказались защищённее от этой гордыни, чем Христос. Шмеман привёз Христа "на дом" Солженицыну, словно пиццу. Поступил как шаман, предав всё, что он писал о святыне.
Это предательство было неизбежно - оно было лишь продолжением той изначально ложной ситуации, в которой находилось и находится "большая Церковь" по сей день. Шмеман в дневнике часто сокрушается, что выступает шаманом для эмигрантов, которые сугубо формально крестятся, венчаются, отпеваются. Он даже не подозревает, что у него есть выбор, что он может (и должен) отказаться. И он пытался соединить радость Царства Небесного с деньгами царства кесаря, - ибо царство кесаря в современном мире не только и не столько государство, сколько "быт", "национальное", "коллективное".
Шмеман - барин и одновременно мещанин. Когда я начинал его читать, мне стало как-то неожиданно (потому что бескорыстие всегда неожиданно) радостно, что вот - у человека есть Париж, дом, роскошные американские пейзажи, незагаженные совком, каждое лето озеро... Не всё испакостил большевизм и совок!
Но чем дальше, тем больше в записях Шмемана совершенно непереносимого брюзжания на современность - правых и левых, евреев и арабов, американцев и русских. Вздорные кадетские восторги по поводу того, что англичане "защищают свою честь", воюя с Аргентиной, "обезьяньей республикой".
Лучше бы он оставлял консервные банки на берегу своего любимого озера, чем оставлял такие записи в своём дневнике! Мещанство, видимо, и есть то же барство, только лишённое крепостных. То, что барин цедит сквозь зубы, мещанин шепелявит.
Правда, эти записи Шмемана относятся к годам, когда он уже был смертельно болен, но ещё не знал этого. В последние восемь месяцев он не писал ничего, а самая последняя запись - просветлённая и святая. Кажется, он был настроен долго стареть, и это заставляло его брюзжать, когда же рядом оказалась смерть, а не старость, всё злобное схлынуло.
Шмеман так и не смог ясно выразить, почему он не может однозначно сказать "я против женского священства". Он слишком видел антихристову природу клерикализма, чтобы соединиться с ним в отвержении женского священства. Однако, он был слишком включён в клерикальную жизнь, чтобы сказать и, главное, подумать правду.
*
*
Шмеман в 1970-е годы видел (как в 1920-е г. митр. Вениамин Федченков и Бердяев, как в 1930-е - мать Мария Скобцова) внутреннее тождество советского режима и досоветского, тождество, которое позволило большевикам победить и которое привело в 1990-е годы к образованию неосоветского режима - с православизмом вместо коммунизма в качестве идеологии:
"На нас надвигается новое средневековье, но не в том смысле, в каком употреблял это понятие Бердяев, а в смысле нового варварства. Православные "церковники", в сущности, выбрали и, что ещё хуже, возлюбили - Ферапонта. Он им по душе, с ним всё ясно. Главное, ясно то, что всё, что выше, непонятнее, сложнее, - всё это соблазн, всё это нужно сокрушать. В культуре начинается торжество ... "нео-нео-славянофилов". Расцвет упрощенчества, антисемитизма. Давно пора понять, что на свете существует очень сильное, очень могу чее явление: религия без Бога, религия как средоточие всех идолов, владеющих падшим человеческим "нутром", как оправдание этих идолов. Тут глубочайший соблазн. Ферапонт - действительно аскет, молитвенник, подвижник, традиционалист и т.д. И расхождение между Ферапонтом эмигрантским и Ферапонтом советским - чистая историческая случайность. Большевизм уже и сейчас - национальная русская власть, как суть эмигрантского национализма и антикоммунизма - большевистская. И у того и у другого большевизма только один враг - свободный человек, особенно же свободный "во Христе". то есть единственно подлинно свободный. Подспудная ненависть ко Христу, судящему вечно "Церковь" и "великого инквизитора" в ней" (Шмеман. Дневники. С. 18-19. 26.3.1973).
*
Ксенофобия Шмемана
: "Моё убеждение в трагизме униатства: потеряли Православие, не стали католиками. Как часто, поэтому, ошибочно их обращение - если они идут, например, к карловчанам, так это именно от их "католического подхода к православному обряду". В Православии ищут того рабства, которое ослабело в католичестве, но в котором всегда жило униатство - рабство обряду, рабство легализму" (Шмеман. Дневник. С. 37. 3.10.1973).
Шмеман вспоминает, как сдавал экзамен Тиллиху в 1954 г.: "И уже тогда думал: безбожное, демоническое богословие" (Шмеман. Дневник. С. 40. 15.10.1973).
"Переворот в Греции - и опять по телевизии какой-то архиерей в омофоре приводит к присяге нового диктатора. На Кипре Макарий низложил трёх архиереев, а они - его. Споры о старом и новом стиле! Закрывать или не закрывать Царские Врата! Какая всё это жалкая карикатура!" (Шмеман. Дневник. С. 49. 28.11.1973).
О приехавшем из России православном: "Русский мальчик, вносящий поправки - уверенной рукой - в карту звёздного неба. Это не самомнение, не гордость и даже не самоуверенность. Это плод подполья, необходимости годами и в одиночестве, в некоем безвоздушном пространстве, вынашивать идеи" (Шмеман. Дневник. С. 54).
*
"Опасен псевдостарец, столь расплодившийся в наши дни и сущность которого в духовном властолюбии. На это псевдостарчество толкает сама система, делающая из каждого священника "духовника" и маленького "старца". В Православной Церкви почти уже нет монахов, которые бы не считали своим священным долгом через два года после пострига писать трактаты об Иисусовой молитве, о духовности и об аскетизме .... Нет и священников, которые бы не считали себя способным в пять минут разрешить все проблемы и наставить на путь истинный" (Шмеман. Дневники. 27.9.1973. С. 35).
