|
БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ
Тринадцатый век, пожалуй, - век возвращения самоубийства в Европу. Конечно, самоубийства никогда не переставали, но в этом столетии их стали фиксировать и обдумывать. Отчасти нарастание информации о самоубийствах связано с «правовой революцией». Люди пошли в суды.
Простейший пример — рассмотрение парламентом Парижа в 1278 году дела о самоубийстве купца Филиппа Тестара. Столетний старик выбросился из окна. Если намеренное самоубийство — имущество конфискуется, труп подлежит наказанию. Если сумасшедший старик просто выпал — имущество наследуют родственники (и труп хоронят нормально).
Протоколы суда сохранили подробности. Проблема в том, что их можно истолковывать по-разному. Например, священник, который причащал Тестара, заявил, что спросил того о вере. Старик ответил почти вийоновскими стихами: «Ge croirai ce que vous vouroiz». Верую в то, во что ты хочешь. Твоя воля — моя вера. Человек XIII века цитировал эти слова как образец бессмыслицы, человек современный видит в них очень простой и острый смысл: на пороге смерти можно перестать лицемерить. В другой раз купец в самый торжественный момент богослужения, когда священник поднял к небу руки с Телом Христовым, тоже воздел руки, сцепив их вместе, и прокричал: «Двадцать семь фунтов, хочет этого Бог или нет!» Истолковали это так, что старик возомнил себя на рынке, - и жест, и возглас были из тех, что употреблялись тогда во время торговли. Значит, он не понимал, что он не на рынке, а в церкви. Гм! Похоже, что почтенный Тестар очень даже всё понимал, просто решил на склоне лет поразвлечься. Очень живенький был долгожитель, и один из свидетелей даже предположил, что он выпал из окна спьяну, потому что любил в свои сто лет и пожрать, и напиться.
Большинство самоубийств, конечно, и в XIII веке совершалось не от пьяного удальства, а от отчаяния. Термин «суицид» сочинил в 1179 году настоятель парижского аббатства Сен-Виктор Вальтер — он писал трактат против Сенеки, который стоически относился к самоубийству, и сравнил самоубийство с братоубийством - «фратрицидом» (Murray A. Suicide in the Middle Ages. 1998. 1, 38). Однако, до XVI века официальным термином оставалось «Отчаяние» - «Десперадо». В падуанской капелле Скравеньи Джотто изобразил самоубийство в виде женщины с петлёй на шее и надписью «Desperado». Причина отчаяния не имела значения. В 1249 году покончил с собой Пьетро делла Винья, юрист императора Фридриха II. Фридрих, проигравший важнейшую битву в своей жизни, обвинил делла Винья в заговоре, отправил в тюрьму и приказал ослепить. Несчастный разбил себе голову о стену. Через год умер и Фридрих. Полвека спустя Данте поместил императора в аду среди еретиков, а жертву императора — в аду среди самоубийц, в виде дерева, листья которого беспрерывно обрывают гарпии.
Психолог Александр Данилин остроумно предположил, что Данте отсылает к притче Христа о горчичном зерне: там растёт вера, тут — отчаяние, там ветви дают приют птицам небесным, тут — птицы преисподнии терзают ветви. Всё наизнанку. Самоубийца пытается взломать вселенную, стать вселенной, но всего лишь выворачивается наизнанку и становится замкнутым в себе больным антимиром (дерево — древний символ космоса) (Данилин А. Испытания души. М., 2010. С. 204-206).
Если верующий — это отчаявшийся, который обрёл надежду, последний, застрявший, который стал первым, то самоубийца — это первый, который стал последним, застрял.
Только кроме первых и последних есть ещё середина — те, кто хотел бы покончить с собой, но не решается. Вот такие люди, которых обычно большинство, и боятся самоубийц по тому же самому психологическому основанию, по которой самые рьяные антисемиты — из евреев, самые рьяные борцы с геями — платонические любители малолеток.
Сильно винить христианство за нехорошее отношение к самоубийцам не стоит. Более всего в средневековом отношении к самоубийцам шокирует обычай наказывать их останки: трупы мужчин волокли по улицам, трупы женщин сжигали. Но это ведь не христиане выдумали. Фома Аквинат в 1271 году сравнивает эти обычаи с античными: Аристотель в «Никомаховой этике» сообщат, что в полисах тела самоубийц подвергались обесчещиванию. Клар Миланский в XVI веке упоминает обычай таскать трупы самоубийц по улицам, но называет его «германским» (что в устах миланца означало ещё и «варварский»). На юге и западе Германии был другой обычай: тела самоубийц заколачивали в бочки и бросали в реку. Это древний языческий страх перед «незалежным» покойником, человеком, который умер «не по правилам», без должных обрядов. Его дух будет возвращаться к телу — так пусть это тело будет не у нас, а у других!
В 1261 году в английском аббатстве Болье (Beaulieu) под Фарингтоном поймали грабителя. Тот покончил с собой. Бейлиф приказал привязать тело к хвосту лошади и протащить от тюрьмы до места публичных казней, к виселицам. В результате бейлифа оштрафовали на 3 фунта, 6 шиллингов и 8 пенсов — деньги тогда огромные. Видимо, французская традиция показалась представителю короля нехорошей. Во Франции же самоубийц и таскали, и вешали — хотя лишь в XVI веке их стали вешать вниз головой, как особо гнусных преступников. Женщин, как было сказано, не вешали, а сжигали или закапывали заживо. Лилльский городской статут 1300 года предписывал обращаться с телами самоубийц так же, как с телами убийц. Мужские тела вешали, женские сжигали под виселицами. Велась в XIII веке и дискуссия о том, следует ли вешать тела священников, которые покончили с собой, но она как-то ничем не закончилась, а тональность дискуссия показывает, что — вешали. В XV веке в Италии упоминается даже отсечение головы трупу самоубийцы.
Теологи вообще полагали, что единственное наказание для самоубийцы — отказ в заупокойных молитвах. Молитва — каноническая земля Церкви. Между тем, широкие народные массы главное наказание усматривали в отказе хоронить на общем кладбище, оно же «освящённая земля» - но сам обычай явно древнее христианизации и связан с почитанием земли. В начале XIII века в одном из рейнских монастыре аббат стращал меланхоличную монахиню: покончишь с собой, закопаем в поле как собаку - «bestialiter in campo».
В таком контексте поистине удивительно русское отношение к самоубийцам — во всяком случае, к некоторым. Это поразительный культ княгини Евпраксии, покончившей с собой в 1237 году, когда ей сообщили о гибели мужа от рук монголов. Обычно Евпраксию называют «рязанской», но муж её был всего лишь князем небольшого городка на Оке.
Жития Евпраксии не существовало, её гибель упоминалась в древности лишь кратко, в паре фраз:
«Абие ринуся из превысокаго храма своего с сыном своим, со князем Иваном Феодоровичем, и заразишася до смерти. И принесоша тело блаженаго князя ... во область его к великому чюдотворцу Николе Корсунскому, и положиша, и его благоверную княгиню Еупраксею царевну, и сына их князя Ивана Феодоровича во едином месте, поставиша над ними кресты камены. И от сея вины да зовется великий чюдотворець Николае Зарайский, яко благоверная княгиня Еупраксея с сыном со князем Иваном Феодоровичем сама себе зарази».
Весь инцидент важен хроникёру XVI века лишь как объяснение названия Зарайска («заразить», «разить»). Не город за раем, а «Убийственниск» или «Умертвецк») и как часть сказания об иконе Николы Зарайского, якобы принесённой в XIII веке в этот город из Херсонеса через Ригу. Набожный автор не видит ничего особенного в том, что княгиня покончила с собой и, кстати, попутно совершила сыноубийство. Мелочь такая.
Если речь идёт о средневековой психологии, то объяснение тут, видимо, то, что знать не подлежала общему суду. Князь, княгиня, - это власть, а власть не судится по закону, а издаёт законы. Она вне правового поля, она его обладательница, и так не только в России, но и в средневековой Европе. Но ведь в XIX веке всё уже иное, а в 1824 году Дмитрий Веневитинов пишет поэму «Евпраксия». Правда, не оканчивает, самоубийство не изображено, обрывается на победном: «Они летят, татары смяты». 1859 год, Крымская война, Лев Мей — правда, алкоголик — пишет патриотическую поэму о Евпатии Коловрате, но всё же опускает подробность про ребёнка. Ему главное - «Рать ордынская дрогнула, тыл дала».
В советское же и неосоветское время происходит нечто удивительное — сюжет про маму, которая ребёнка на тот свет утащила, становится частью нового «патриотизма». Издательство «Малыш», 1989 год, Наталия Пушкарева обращается к «детям младшего школьного возраста», именно гибель ребёнка выдвигая на передний план:
«Русь крепка единством, Евпраксиюшка. Да не всегда теперь князья блюдут это единство, войны усобные затевают»...
Прямо как предвидит «развал Советского Союза».
Переговоры нужны только, чтобы оттянуть время для нападения:
«Пусть поспешат князья русские на нашу рязанскую украйну. Мы же пока переговоры затеем, богатыми дарами будем улещивать ворогов поганых. В шатры их поедешь ты, Фёдор. Мира проси! Но смотри — береги честь Руси, не роняй славы рода своего княжеского и рабски им не кланяйся!»
Лучше смерть, чем рабство!
«Нет, не будет рабом мунгальским сын князя русского! Не будет рабою их и жена его Евпраксия! Она прижимает к себе сына и, широко раскрыв глаза, делает шаг вперёд — в зияющую пустоту, к солнечному свету».
Правда, тут два нюанса. Во-первых, плохо быть рабом у монгола, хорошо — у русского князя. Во-вторых, как же всё-таки с моралью? Автор идёт по пути классической схоластики, выдумывая обстоятельства непреодолимой силы:
«Только ветер с заснеженных равнин слегка посвистывает в ушах да заходится на руках в тихом плаче маленький княжич. Евпраксии видно, как языки пламени лижут бревенчатые стены. ... Слышно, как взвизгивают деревянные ступени под ногами врагов. Злые, беспощадные волки надвигаются из темноты».
То есть, даже если бы не было самоубийства, мать и сын были бы обречены на мучительную смерть от огня или (и) насилия.
См. о культе Евпраксии в советской и путинской России.
Литература
Murray, Alexander. Suicide in the Middle Ages. 1. The Violent against Themselves. New Yoirk, Oxford: Oxford University Press, 1998. Pp. 485.
Minois, Georges. History of Suicide: Voluntary Death in Western Culture. Baltimore: Johns Hopkins Univ. Press, 2001. Pp. 387.
MacDonald, Michael; Murphy, Terence. Sleepless Souls: Suicide in Early Modern England, 1500-1800. 1991.
|
