25 ГОД: ЛЮБОВЬ, САМОУБИЙСТВО, БЕДНОСТЬ ГЛАЗАМИ ВАЛЕРИЯ МАКСИМА
Один из современников Иисуса - римлянин Валерий Максим, автор сборника поучительных историй, составленного около 30-31 гг. Валерий брал истории у предшественников и подвешивал к ним от себя мораль. Этим и интересен. Например, у него есть отдельная глава "О бедности" (затем следует "Об умеренности", "О брачной любви").
Главу о бедности открывает красивый афоризм: "Всё имеет человек, ничего не желающий" ("Omnia nimirum habet qui nihil concupiscit"). "Ничего" - это о дамских украшениях, мораль подвешена к анекдоту о матери Гракхов, которой одна соседка хвасталась украшениями, а та показала на детей и назвала их своими лучшими украшениями. Однако, ведь нельзя сказать, что мать Гракхов не хотела иметь детей? Так что мораль Максима либо не имеет отношения к делу, либо умнее, чем кажется на первый взгляд. Противопоставляется не бедность - богатству, а богатство мужского духа (Гракхи - символ героизма) - богатству бабьих побрякушек.
"Блаженны нищие духом" вполне созвучно этому взгляду на мир: "нищие" Гракхи боролись с засильем богачей, защищая бедняков, "нищие духом" защищают от богачей Бога.
Примечательно, что в качестве "украшения" ("орнамента") выбраны двое мучеников демократии. Смерть - высшее доказательство добродетели, и не только политической. Вся главка "О супружеской любви" - перечисление того, кто из супругов умер ради другого. С главкой о бедности это эссе увязано главой "О скромном достатке", которая в основном - о бесприданницах или о тех, у кого было совсем небольшое приданое, но всё же нашли себе мужа, причём очень достойного. Брак окружён с одной стороны бедностью, с другой - смертью. Готовность расстаться с деньгами или расстаться с жизнью - вот чем поверяется глубина чувств, включая любовь. При этом самоубийство оказывается высшей добродетелью - и не только в том случае, если совершается ради любимого.
Один из редких эпизодов, которые Валерий приводит из собственного опыта - самоубийство некоей гречанки с острова Кеос, который он посетил, сопровождая Секста Помпея на пути в Азию, куда тот был послан губернатором в 25 году. Девяностолетняя аристократка пожелала отравиться в присутствии знатного господина, чтобы сделать свою эвтаназию более величественной. Тот, руководствуясь человечностью ("humanitatis"), пришёл, пытался отговорить матрону от её намерения, но та осталась непреклонной, выпила яду и стала рассказывать о своих ощущениях - вот ноги холодеют, вот грудь... Тут она разрешила им уйти, что они и сделали, обливаясь слезами.
Самоубийство женщины было для римлян непривычным зрелищем - в отличие от самоубийства мужчин. Самоубийство как смертная казнь - странно для нас, читающих о самоубийстве Сенеки, а для римлян как раз норма. Дюркгейм считал казнь Иисуса самоубийством Иисуса, исходя из того, что Иисус мог свободно избежать казни - римляне считали самоубийство смертной казнью именно потому, что не могли вообразить, чтобы свободный человек стал убегать. Свобода есть свобода умереть, а не свобода убежать от смерти. Тут древний римлянин ближе к древнему еврею, чем к современному французу-агностику.
Впрочем, Дюркгейм лишь описывал окружавшую его реальность: самоубийство есть результат утери связи личности с обществом. Иисуса окружала другая реальность, в которой самоубийство чаще было результатом связи личности с обществом. Что одно общество сменилось другим - не случайность, не прихоть фортуны (объяснение такое было бы вполне в духе Валерия Максима), Иисус тут не случайность, а самое "недостающее звено", без которого и в современном мире самоубийство оставалось бы высшим проявлением социальности, а смерть - не жизнь - была бы высшим проявлением любви.
