Яков Кротов

420-е годы: семь раз упал - семь раз отжался или Иоанн Кассиан о смертных грехах.

1 поколение: Христос и грех

В конце двадцатого века почти в любом молитвослове, почти в любом катехизисе можно найти выражение "семь смертных грехов". Оно кажется неизменным спутником христианской веры, будь то вера католиков, протестантов или православных. Многие ревностные христиане считают, что современная психология напрасно не обращает внимания на смертные и прочие грехи, напрасно вообще не принимает того взгляда на человека, который сформулирован в сочинениях великих христианских богословов древности. С.Воробьев – психолог, ставший православным и после этого разочаровавшийся в прежнем своем занятии – писал в 1995 году: "Действие в научной психологии разворачивается в социальной плоскости, имеющей только два измерения; православная психология имеет выход в третье, трансцендентное измерение ... В атеистической психологии отсутствует само понятие греха".

Не обязательно, однако, быть православным или даже быть христианином, чтобы обрести представление о грехе. Христос пришел в мир, где каждый человек знал, что такое грех. Грех представляли себе примерно одинаково люди самых разных культур, благодаря чему стала возможна проповедь о Христе – Спасителе от греха. Греческие стоики – мыслители и подвижники – создали классификацию грехов и добродетелей (они предпочитали говорить о четырех добродетелях и соответствующем числе грехов – со времен Пифагора число "четыре" считалось выражающим высшую гармонию), учение о трех частях человеческой души, помогающее в борьбе с грехами. Но Иисус прежде всего обратился к народу иудейскому, который не знал такой утонченности. Говорил Иисус вообще о человеке, не объясняя, на какие части следует делить его душу, говорил вообще о грехах, не выстраивая их классификации.

Цифры, правда, Спаситель называл. Например. призывая людей к постоянному духовному труду, Иисус сказал, что если из человека выйдет "нечистый дух", но освободившееся место останется не занятым (разумеется, Духом Божиим – настолько "разумеется", что Христос этого не произнес), то злой дух вернётся, взяв "с собою семь других духов, злейших себя" (Мф 12, 45). Число "семь" названо уж верно не случайно, но Иисус, видимо, не имел в виду семь каких-то конкретных "духов", а использовал число "семь" как обозначение полноты (то есть, в человека войдут все пороки, какие только есть).

Правда, однажды Господь перечислил шесть пороков, которые "из сердца исходят": "злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления" (Мф 15, 19). Впрочем, то, что мы сегодня понимаем под "смертными грехами" умещается вполне в первую категорию – "злые помыслы", а все остальное – просто нарушение Десяти заповедей. А в Евангелии от Марка к этим порокам прибавлено еще восемь (а лжесвидетельство куда-то пропало). Выходит общим числом тринадцать: "Злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство" (Мк 7, 21). Во всяком случае, здесь нет ни уныния, ни чревоугодия, ни гнева, ни сребролюбия (которое ведь не равно "лихоимству"). составляющих существенную часть "семи смертных грехов". Хотя в других

2-9 поколения христиан: от апостола Павла до Константина Великого

Апостол Павел, проповедуя Христа грекам, пользовался представлениями греков о грехе – не представлениями философов с их четкой классификацией греха, а расхожими представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Он вываливает перечни грехов в полном беспорядке: язычники-де "исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы" (Рим 1, 29-31). Двадцать три скверных качества – а уныние, чревоугодие, гнев, сребролюбие все еще не названы. Да и эти скверные качества Павел относит целиком к нехристям: кто крестился, тот от них избавлен. Нет, конечно, распри были и среди христиан – в том числе, из-за Павла, но Павел никогда бы не сказал, что христиане "исполнены распрей". Так, слегка. Христианин спасен от греха, а если он грешит – то уже не христианин. Но таких грехов, которые выставляют человека за пределы Церкви, в первые три века христианской истории насчитывали всего три: отречение от веры в Христа, убийство и прелюбодеяние. Долго спорили, можно ли принимать в Церковь тех, кто так согрешил – пусть даже человек и раскаивается, и в конце концов, в третьем веке, согласились, что можно.

Сегодня все это кажется странным. Где тонкости христианской психологии, где внимание к тончайшим движениям души? Всё это было, но не этому придавалось главное значение. Нравственность изначально была прежде всего средством спасения не единицы, а коллектива. Человек не должен взрывать изнутри семью, общину, страну, -- вот первое условие этики, без которого невозможно спокойное существование, когда можно разбираться с тонкостями личной психологии. Слова Христа о том, что "всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце свое" (Мф 5, 28) уже прозвучали, но еще не стали основой нравственности. Этика была прежде всего коллективной, а коллективу неважно, совершено ли прелюбодеяние в сердце, -- лишь бы в кровати не прелюбодействовали. Коллектив очень жестко следит за внешним, за внутренним следить важно только личности, а личностью еще надо стать. Только при коллективной, внешней этике имело смысл откладывать крещение как можно позже, как это было в обычае в Церкви II-III веков. Ведь если креститься достаточно поздно, то можно не иметь времени или сил на совершение греховного поступка. Нет, однако, такой глубокой старости, когда бы человек не успел согрешить в сердце.

10 поколение (начало IV века): Константин Великий и Антоний Великий

Современный человек легко понимает, какие отрицательные последствия имело превращение христианства в государственную религию. Церковь стала причастна власти, все недостатки христиан теперь умножались в сто раз, потому что у них появился рычаг – государственное насилие, благодаря которому прежние словесные баталии превращались в баталии буквальные. К концу IV века законом было предписано всем быть христианами, исчез обычай откладывать крещение на старость, и стали крестить детей. Почти исчезла возможность согрешить отречением от веры, потому что от этого греха удерживал страх – за отказ от христианства, как и за хулу на Христа государственный закон предписывал смертную казнь.

Отныне нельзя было отлучить человека от Церкви за убийство или прелюбодеяние, ибо в Церкви были все, целые народы, включая убийц и прелюбодеев. На бумаге отлучение от Церкви за такие грехи оставалось, на деле приходилось закрывать на них глаза. Такова была плата за то, что Церковь стала верой большинства, и эту плату Церковь платит по сей день. Нам не кажется абсурдным, что в тюрьму к убийцам, которые называют себя православными или католиками, приходит священник, причащает их как полноправных членов Церкви. Мы видим, что милосердие здесь важнее буквы канона.

XV-XVII века: классификация грехов по положению человека в обществе

С тех пор, как Церковь стала верой большинства, верой всех, на многие века в понятие греха вошли всевозможные отклонения человека от нормального поведения. Сложились особые чины покаяния для людей разных полов (ибо пол определял и социальный статус, и род занятий), разных профессий и сословий, ведь у каждой социальной группы были свои нормативы. Был отдельный список грехов для воинов, отдельный для чиновников, отдельный для крестьян и для купцов. Сейчас, когда и нормы профессиональные изменились, и о грехе мы думаем прежде всего как об ошибке в личной жизни, а не в профессиональном поведении, эти перечни кажутся немного смешными, они сданы в архив и новых не составляют. К XV веку в России были отдельные пособия для исследования грехов мужчин и грехов женщин, особо для священников (порознь для белого и для черного духовенства) и особо для диаконов, а к XVII веку даже выделили вопросы "женам вдовым". Были отдельные перечни грехов для вельмож, торговых людей и поселян, отдельный опрос "женам властельским" – как жена высокого начальника относится к подчиненным мужа. Все это были вопросы о поведении. Царя спрашивали: "Властелей, бояр и князей, и градских судей и наместников по правде ли еси поставлял?" Вельможу спрашивали, "не судил ли еси суд в криве или по посулом" и "не казнил ли еси челяди своей без вины". А у "челяди" интересовались, "пошлин или каких иных доходов напрасно не взимал ли еси". Купца спрашивали, "не божился ли еси на криве в торговли". Крестьянина спрашивали: "Чюжие скоти не бивал ли еси, или полосы не стравил ли, или не замял ли еси?" Если и расспрашивали о мыслях, то лишь как о подготовке к проступку перед обществом: "В чюжую землю отъехати не мыслил ли еси?" - спрашивали, когда Россию считали единственной нормальной страной в мире. Конечно, запечатленные на бумаги эти вопросы напоминают анкету какого-нибудь тоталитарного режима, и вопросу "Бывал ли за границей" (на оккупированной территории, в плену) точно соответствует вопрос: "В татарех или в латынех в полону или своей волею не бывал ли еси и с ними ял и пил?" Но, во-первых, в эти перечни грехов включались проступки, нормальные с точки зрения общества, а постыдные лишь с точки зрения Евангелия: "Не женил ли еси раба своево силно не по любви ему, или рабы замуж не дал ли еси не по любви?" ("рабами" называли крепостных, -- современники были честнее историков). Общество было достаточно равнодушно к насилию и произволу, но священник допытывался: "Сущих под властию твоею православных христиан на работу свою не нудил ли еси и насильством чево у них не имал ли еси?"

IV век: в поисках тайных грехов

Превращение христианства в господствующую религию, однако, имело и другие последствия. Христианин – настоящий христианин, не формальный – освободился от страха, что его будут пытать, требуя отречения от Христа. Убивать или блудить человек тоже не собирался. Казалось бы, человеку нечего было стыдиться перед обществом. Человек с чистой совестью уходил от общества общаться с Богом – не из-за разочарования в людях, и из-за очарованности Богом. Там, наедине с Богом, этот человек, однако, обнаруживал внутри себя целый огромный мир тайного греха, греха мысли.

Чтобы победить этот мир, открывшийся в уединении, надо было объединяться с подобными себе. Так монашество, начавшееся как отшельничество, быстро, в течение четвертого столетия, превратилось в общежительное монашество, в жизнь коллективную. Но это был особый коллектив, социум, в котором почти не обращали внимания на грехи против коллектива (разве что осуждали "тайноядение", когда монах ел тайком не в час общей трапезы). Тут все было сосредоточено на борьбе с грехом. разлагающим не коллектив, а члена коллектива. Более опытные помогали новичкам справляться с бурей, которая, оказывается, бушует в душе каждого человека – только не каждый заглядывает в собственную душу.

Первое поколение монахов уже знали практически все "тайные грехи". Стефан Фиваидский перечислял: монаху следует отречься от гордыни, зависти, тщеславия, злословия, многоглаголания, похотей очей, двоедушия, превозношения, малодушия, ярости и гнева, ропота и возмущения, своенравия, желаний чрева, смеха, развлечения, от желания насмехаться над человеком, соперничества, злонравия, худых мыслей, избегать печали, уныния, невоздержанности, робости, слатолюбия, бесстыдства лица, сребролюбия, притворства, желания чужого, алчности, лукавства, плотских похотей, лжи, упрямства, беспокойства, любви к суете мира, мысли о перемене мест, непослушания, злонамеренности, коварства. Легко было Стефану сказать "избегай всех этих грехов". Но как запомнить, чего именно избегать? У Павла было 23 порока, и то невозможно всех упомнить, а тут – сорок один! Нужна была какая-то классификация, не слишком пространная, не слишком короткая (и в этом смысле недостаточно оказывалось разделение всех пороков, которое провел апостол Иоанн: "похоть плоти, похоть очей и гордость житейская" (1 Ио 2, 16).

Середина IV века (11 поколение): классификации Аммона, Макария и Григория Нисского

Из многочисленных учеников Антония Великого, основателя монашества (который сам грехов не классифицировал) двое занялись классификацией грехов. Авва Аммон выделил четыре главных греха, авва Макарий – одиннадцать. Аммон выделил гордыню, злопамятство, осуждение, ненависть. Гордыня и ненависть есть и у Макария, но злопамятство и осуждение он не почтил особым вниманием. Он выстроил лестницу из одиннадцати пороков, в которой каждый следует из предыдущего: любовь к наслаждениям рождает нетерпение, а дальше одно за другим: уныние, пренебрежение, праздность, нерадение, жестокосердие, неверие, гордыня, ярость, ненависть. Этим одиннадцати ступеням порока противостоят одиннадцать ступеней добродетели: простота - послушание - вера - надежда - праведность - служение - смирение - кротость - радость - любовь - молитва. Схема не так проста, как может показаться. Достаточно заметить. что вере противостоит не неверие, а праздность, гордыне – не смирение, а радость, смириние же противопоставлено жестокосердию или, говоря современным русским языком, отчуждению и ожесточению против людей.

Четыре порока оказалось слишком мало, одиннадцать – многовато. Что четыре порока маловато, чувствовал и Аммон, почему он писал, что этим страстям предшествует чревоугодие, а завершает их – самооправдание. Получалось шесть пороков. Что до Макария, то он в разных своих сочинениях (впрочем, возможно, что эти сочинения написаны разными людьми и только приписаны Макарию) явно искал другие способы классификации пороков. То он разделял их на явные и "скрытые страсти души" ("коварство, гордыню, вражду, злонравие, хвастовство, ненависть и несмысленность" – ровно семь, хотя из семи смертных грехов, известных нам, тут лишь гордыня). То он выделил восемь помыслов "тщеславия, ненависти, кичливости, коварства, похоти, неверия, зависти и любоначалия", причем оба списка совпадают лишь наполовину. Разделение на явные и тайные грехи было еще неустойчивым и, с нашей точки зрения, далеко не всегда логичным. Например сребролюбие и корыстолюбие Макарий относил именно к явным грехам.

Во всяком случае, Макарий, в отличие от Аммона, все время пытался сделать классификацию двухуровневой, чтобы группа в шесь-семь пороков разбивалась на меньшее число классов: "Людей, чьи души страстны, можно сравнить с различными источниками. Чревоугодников и пьяниц - с грязными источниками; сребролюбцев и корыстолюбцев - с источниками, полными лягушек; гордецов и клеветников, даже обладающих ведением, - с источниками, питающими змей. Слово бьет ключом в этих источниках, но никто не может зачерпнуть воды из них и вкуить ее, ставшую горькой".

Григорий Нисский, младший современник Аммона и Макария, предпочел одиннадцать грехов разделить на явные, "совершаемые в деяниях", и "тайно пожирающие челоевка и незаметно направляющие его на мучительный путь порока". Вышло шесть явных ("воровство и хищничество, прелюбодеяние и корыстолюбие, блуд и болезнь языка") и пять тайных ("путь зависти, неверия, злонравия, коварства, желания того, что не должно желать"). Но при этом терялась связь с иерархией добродетелей, которым ведь соответствовали одиннадцать сплошь тайных пороков.

Конец IV века: Восемь помыслов аввы Евагрия

Только ученик Григория Нисского Евагрий нашел золотую середину: восемь пороков, из которых каждый был связан с предыдущим. "Есть восемь основных помыслов, которыми объемлются все другие помыслы": чревоугодие, блуд, сребролюбие, печаль, гнев, уныние, тщеславие, гордыня. Евагрий смело отказался от попытки учителя разделять пороки на явные и тайные: чревоугодие, блуд и сребролюбие – пороки явные. За то Евагрий сохранил идею взаимосвязи пороков, объяснив, каким образом с чревоугодия начинается путь, приводящий к гордыне.

Особенно усердно Евагрий в своих сочинениях подчеркивал, что восемь пороков соотносятся с тремя частями души. От души словно отпадают куски – в строгой последовательности, каждый порок откусывает определенный кусок. Деление души на три части изобрели греки. Когда названия этих частей переводят на русский в сочинениях древних монахов, то используют по привычке церковнославянские термины: часть разумная, часть желательная и часть яростная (хотя даже переводчики все время сбиваются и склонны "желательное начало" называть "плотскими страстями", а "яростное начало" – "душевными страстями", что еще больше все запутывает). Эти названия вызывают легкую оторопь, потому что слово "ярость" в современном русском языке означает исключительно негативное качество. На самом же деле, греки о "ярости" говорили и в положительном, и в отрицательном смысле.

Понять эту классификацию нетрудно, тем более, что в познании человека, может быть, вовсе невозможно изобрести что-то небывалое. И мы сегодня говорим о разуме, воле и чувствах в человеке. Любой учебник психологии отдельно рассматривает интеллектуальные (рациональные) способности (память, способность к обучению и творчество), мотивацию (все та же воля) и человеческие эмоции. Пороки и есть расстройство той или иной сферы.

Из восьми пороков Евагрия первые три -- чревоугодие, блуд, сребролюбие – есть расстройство самой простой, эмоциональной сферы ("желательного начала"). Чревоугодие – расстройство чувства голода, блуд – полового чувства, сребролюбие – чувства самосохранения (святые отцы постоянно подчеркивают, что люди обращаются к деньгам из страха за будущее). Это сфера активности, и пороки здесь – ненормальная, гипертрофированная, неадекватная активность.

Евагрий подчеркивает, что эти пороки со временем ослабевают – потому что чувства притупляются, сказали бы мы сегодня. Старикам больше угрожают расстройства в сфере мотивации: печаль, гнев, уныние. Все три так или иначе есть реакция на невозможность человеку добиться того, на что нацелилась его воля. Печаль и уныние – воля ослабленная, гнев – воля слишком активная. Воля – сперва реакции, и пороки здесь – ненормальная реакция на внешний мир, неадекватное определение направления и средств движения.

Сфера разумного (интеллекта, рационального) – это сфера осмысления реальности. Человек может адекватно воспринимать реальность, чувства у него в порядке, ест и пьет в меру, реагирует не слишком вяло и не чрезмерно активно, но при этом его интеллект неправильно оценивает положение вещей и, прежде всего, положение себя среди других людей и перед Богом. Это – пороки тщеславия и гордыни. Можно их рассматривать как расстройства памяти (человек забывает Бога, забывает, как важны и хороши другие люди), можно – как расстройства способности обучения (тщеславие и гордыня вообще блокируют обучение).

В принципе, по всем трем категориям можно расположить и больше пороков – хотя бы те сорок один, которые перечислял Стефан Фиваидский в том же IV столетии. Евагрий даже удержался от соблазна определить число основных пороков в девять – по три в каждой категории. За то у него пороки выглядят как трехступенчатая пирамида, в которой гордыня – вершина. Появлялся смысл в классификации, становилось ясно, какие отступления от нормы какими средствами логично лечить. Наконец, легко было указать, что является нормой. Все это сведено вместе в следующей таблице.

 
 

Часть души	Пороки	Средства исправления	Добродетели
Желательная, вожделевательная = греч. эпитимитикон = лат. конкуписцибилем = чувства, эмоции = душевные страсти	Чревоугодие, блуд, сребролюбие (так же скупость).	Голод (пост), труд и отшельничество. Евагрий со слов Серапиона Тмуитского: "Воздержание останавливает лукавые истечения желательного начала".	Целомудрие, любовь, воздержание.
Яростная, раздражительная = греч. димикон = лат. ирасцибилем = воля, мотивация	Печаль, гнев, уныние (так же памятозлобие, любовь к наслаждениям,ярость, нетерпеливость, малодушие, жестокость)	Псалмопение, долготерпение и милосердие Евагрий со слов Серапиона Тмуитского: "Любовь врачует воспалившиеся части яростного начала".	Мужество и терпение. "Яростное начало есть сила души, гибельная для помыслов".
Разумная  = греч. логикон = лат. рационабилем = ум, интеллект, рассудок, рациональное начало	Тщеславие, гордыня (так же высокомерие, превозношение, зависть, надменность, спорливость, ересь).	Чтение Священного Писания, бдение и молитва. Евагрий со слоов Серапиона Тмуитского: "ум, утоляющий жажду духовным ведением, очищается".	Благоразумие, разумение и мудрость "Если разумное начало является наиболее ценным из всех частей души, а оно качественно определяется только мудростью, то последняя является наипервейшей из добродетелей. Мудрый учитель наш называет ее и Духом усыновления (Рим 8, 15)".

 

Начало IV в. (13 поколение ): поправка Иоанна Кассиана

Схема Евагрия чрезвычайно понравилась Иоанну Кассиану Римлянину (который, кстати сказать, был марсельцем, а "римлянином" его считали только на Востоке – как в современной Европе иногда всех американцев считают нью-йоркцами). Иоанну очень понравилось число "восемь" как созвучное словам Спасителя о восьми духах (один, приводящий за собою семерых). Он только поставил печаль между гневом и унынием, а не между сребролюбием и гневом. В таком виде восемь пороков и вошли в аскетическую литературу Запада и Востока от Нила Синайского до Иоанна Лествичника (причем у Кассиана из восьми пороков четыре сохранили свои греческие названия - кенодоксия (тщеславие), ацедия (уныние), гастримаргия (чревоугодие), филаргирия (сребролюбие). Видно, к схеме относились с большим уважением и предпочитали пожертвовать внятностью, но сохранить как можно больше от первоначального вида. Кассиан оговаривал, что это лишь схема, что страсти нападают не все разом, не на каждого именно в таком порядке. Но оговорки лишь подчеркивали важность схемы: человек знал, что он не одинок в своих испытаниях, проходит то, что проходили до него – с Божьей помощью.

Конец VI в. (18 поколение): поправка Григория Великого

Схема Иоанна Кассиана на Востоке оставалась достоянием монахов. А вот на Западе папа Григорий Великий сделал ее частью катехизиса, только внес еще четыре поправки. Во-первых, он схему перевернул, сделав первыми пороки интеллектуальные, а чревоугодие и блуд поставив в конец. Во-вторых, он объединил печаль и уныние под словом "тристиция" (позднее, однако, все же возобладал термин "уныние" – "ацедия"). В-третьих, на освободившееся место он поставил зависть. И, наконец, гордость он сделал не одним из пороком, а главой пороков, общей их шапкой.

Это, между прочим, был довольно смелый шаг, потому что на протяжении нескольких веков христианские мыслители спорили друг с другом, какой из пороков является ключевым – или, что то же, в чем заключался первородный грех, первый грех. Один из первых христианских писателей, Татиан, считал, что диавол согрешил ложью и клеветой на Бога, изобразив Творца лживым и жестоким созданием. Иустин, Афинагор, Тертуллиан, Климент Александрийский и Амвросий Медиоланский считали, что первородный грех – это похоть и последующий половой акт. Киприан Карфагенский, Епифаний Кипрский, Григорий Нисский считали грехом диавола зависть к человеку. Возобладало, однако, мнение Оригена: диавол был высшим из ангелов, завидовать человеку повода не имел, а вот возгордиться собственными совершенствами мог вполне. Кирилл Иерусалимский, Василий Великий, Августин развили мысль Оригена, она стала общим местом. А сам Ориген спустя несколько веков после своей кончины был объявлен еретиком – кстати, как и Евагрий.