Есть агрессия от ненависти, как школьный буллинг, а есть агрессия от любви. Кажется, что «агрессия от ненависти» это нормально, «агрессия от любви» противоестественно, но всё не так просто. «Агрессия от ненависти» это вполне противоестественно, потому что ненависть противоестественна. Минус на минус даёт просто очень длинный минус.
Любой мужчина боится умных язвительных женщин. Такого же рода мужчин не боится, а женщин — очень. Сам по себе ум не страшен, сама по себе язвительность тоже, но в женщине... Словно тебя сейчас кастрируют. В качестве иллюстрации на ум приходит Анна Ахматова. Не Раневская, Раневская слишком весёлая и самоироничная. Ахматова, какой она предстаёт из мемуаров, с её «царственностью», это просто Диана с дипломом. Такой и собаки не нужны, сама с Актеоном справится и оглянётся, нет ли рядом Зевса с Гераклом, она их тоже по стенке размажет.
В литературе лучше отображён мужской аналог. Собственно, «ехиднами» Евангелие называет как раз мужчин. Классические типы: Иудушка Головлёв, старший Смердяков, Тартюф, отец Чехова, Фома Опискин. Если о князе Владимире сказано «благочестие его со властию сопряжено», то о таковых можно сказать «любовь их со властию сопряжена». «Эти» не пьют, не ширяются под небеса, вкалывают, зарабатывают, кормят, поят, холят и лелеют, но как же они изводят! Изводят, мурыжат, душу вынимают, и всё с таким ласковым прищуром, с остроумием да с проницательностью. Женщина-ехидна как кастрация, мужчина-ехидна как изнасилование. Его любишь, отдаёшься ему с готовностью, а он всё равно найдёт способ не дать тебе расслабиться и получить удовольствие.
Домашние тираны-садисты родом из детства? А какая разница! Их насилие такая же катастрофа как алкоголик-муж, который бьёт смертным боем. Может, даже хуже. Тот ударил, ты упала замертво и ничего не чувствуешь, а этот будут десятилетиями из тебя жилы тянуть, и сострадательно так, не подкопаешься.
Модно стало одно время говорить, что Иуда больше других учеников любил Христа. Ну да, поэтому Щедрин и назвал Порфирия Иудушкой. Тоже всё из любви, и не из лицемерной, а искренней. Просто любовь сверху вниз. С подвохом.
Наверное, такой подвох когда-то был средством защиты от опасности, реальной или мнимой. Средство окаменело и стало хуже опасности. Опасность угрожает убить, а средство уже тебя убило. А если не убило тебя, то убило или убивает — медленно и мучительно — любимого твоего человека.
Это лечится. Причём, тут именно самолечение лучше всего. Уничтожать ничего не надо: ехидство это всего лишь больная заботливость, язвительность это вывернутая наизнанку и заплесневевшая благожелательность. Ну вот и ввернуться в зад самому себе, зайти в тыл подсознанию, за ушко да на солнышко. Ну, конечно, с соответствующей гимнастикой духовной. Тут остановить себя на скаку, там войти в себя, горящего словно изба, тут символическую кастрацию языка учить, глядишь, жить легче станет. И не только окружающим. Да и окружающих не станет — никто тебя не окружает, дурашка, это не окружение и не осада, просто ближние.
Ослабленной формой язвительности (см. ниже) бывает скепсис. Критическое, аналитическое мышление на полном ходу ничуть не безопаснее токарного станка. Скепсис может легко выродиться в цинизм. Граница определяется органолептически: критическое мышление покритикует-покритикует, да и включится в работу, цинизм так и останется на месте лежать. Критическое мышление несёт в себе щепетильность: критик обязан не быть импотентом. Критика, не переходящая в действие, недостаточно критична. Если же по критике твоего чистого разума выходит так, что подключиться совершенно невозможно, сделай сам, лучше. Если же есть возможность, объединяйся, поучаствуй, лучше попробовать и провалиться, чем не попробовать и всю жизнь жалеть или, что хуже, всю жизнь ворчать «я же говорил».
Другое дело, что поразительно, сколько людей не готовы принять и терпеть среди себя людей с мало-мальски критическим умом, хотя по всем научным выкладкам они необходимы для успешной реализации проектов. Хоть политических, хоть церковных, хоть коммерческих. Причём, и к себе не примут, а если непринятый заведёт своё дело, проклянут и объявят сумасшедшим. Ни себе, ни людям.
Язвительный ехидн сам не работает. Только организует рабочий процесс. Начальствует. Царствует. Поэтому Ахматова — настоящая, не мемуарная — нимало не ехидна, а просто человек, в нечеловеческих условиях творящий.