Сквернословие — признак утончённой цивилизации, культуры, основанной на коммуникации и диалоге. Архаические («традиционные») культуры используют иногда диглоссию, когда, помимо родного языка, второй язык используется для богослужения. Именно таким образом дошло до наших дней слово «аллилуйя». В России коль сакрального языка играл и играет церковно-славянский язык, восходящий к болгарскому.
Сквернословия архаические языки не знают, они могут выделить определённую тематику как кощунственную, но они не стигматизируют отдельных слов и выражений.
Модерн начинается с появления «национальных» языков — языков для литературы. Функция «национального» (не «этнического», а «социального») языка двойная: расширить пространство коммуникации, преодолев границы региональных наречий, и одновременно защитить пространство коммуникации от «посторонних».
Более того, внутри «национального языка» происходит расслоение на «высокий», «низкий» и «повседневный» стили. У каждого стиля — свои пространства коммуникации, запретные для другого пространства. Отсекаются «сакральное» и «сквернословное». За счёт отсечения создаётся арго для «среднего класса», для «образованного сословия». Всё это неразрывно связано с количественным и качественным ростом грамотности, ведь происходит коммуникационная революция, далёкая от завершения и в наши дни, полтысячелетия спустя.
«Высокий стиль» сохраняется для многих ситуаций, но в целом его пространство постоянно сокращается. Это можно сравнить с модой (которая развивается абсолютно аналогичным образом): президент на официальных церемониях, при всём демократизме, всё-таки не будет щеголять в шортах с футболкой.
С низким стилем ситуация иная. Культура его выделяет, формирует, подвергает остракизму — и культура постоянно им играет. Такова «грубиянская» литература XVII столетия — столетия, когда и происходило становление трёх течений в европейских языках. (В России это сугубо западное, барочное явление известно лишь в виде украинского текста, подделки под «Послание запорожских казаков султану».)
Сквернословие — детское в языке, высокий штиль — старческое в языке. Сквернословие это ресурс, который молодит и обновляет. «Грязные слова» поэтому постепенно перестают быть «грязными», становятся нейтральной лексикой, но им на смену появляются новые «низкие» слова.
В России все эти процессы шли не изнутри, были навязаны европеизацией, протекали с опозданием и по сей день не укоренились вполне. Это помогает понять связь языкового расслоения со свободой. Именно свободные люди создают «под себя» три пласта в языке, для них это средство осуществления и развития своей свободы. В России сквернословие с 25 октября стало языком, маркирующим положение человека в садо-мазохистской системе номенклатурократии. Начальство материт подчинённых и тыкает им, подчинённые не могут ответить тем же. Между собой начальники сквернословят «на равных» — это признак принадлежности к одному классу.
Исторически это связано с правлением Сталина, бандита, уголовника и вора. В этой языковой ситуации матерщина и в других сословиях приобрела функцию пароля: материться означает демонстрировать ту же свободу, что у самого главного вора в Кремле.
В начале XXI века ситуация осложнилась двумя противоположными тенденциями. С одной стороны, активно реставрировались и углублялись тоталитарные порядки, ликвидировалась «оттепель» 1990-х годов, возвращалось совковое ханжество. С другой стороны, влияние Запада через кино, тексты, интернет продолжалось — влияние и на интеллектуалов, в первую очередь. При этом западные феномены значительно искажались из-за непонимания. Казалось, что американцы тыкают своему президенту, тогда как на самом деле американцы выкают своим новорожденным детям. Казалось, что четырёхбуквенные слова — норма в США, как могло показаться, что автостоянки в Америке строятся исключительно как места для перестрелок и взрывов. Знакомство с западной жизнью очень уж специфическое.
Вот в этой ситуации грузинский телеведущий Георгий Габуния 7 июля 2019 года сказал:
«Добрый вечер, дорогие телезрители. Вы смотрите главный телеканал Грузии «Рустави-два». Мы начинаем передачу «Постскриптум», а я ведущий этой программы Георгий Габуния. В первую очередь я хочу передать огромный, огромный привет нашему большому другу президенту России Владимиру Владимировичу Путину. Вовочка! С...ка ты подзаборная, г…но ты собачье, п….да ты моржовая. На нашей красивой земле не место такому убогому со...нию, такому ур...ду как ты. Ты — вонючий оккупант. Пошел ты в ж…у, Володя! Иди на х…й вместе со своими рабами. Е…л я твою мамочку. Ой, твоя мама мертва! Ой как жаль! Ой, не говори… Да пусть горит она в аду вместе с тобой и с твоим отцом. Срать хотел я на вашу могилу. Аминь».
История началась с того, что Кремль сумел организовать в Грузии очередную ползучую инервенцию под видом религии: в Тбилиси органиовали «межпарламентскую ассамблею православия»: съезд политиков, якобы представляющих православие. Почему «якобы»? Россию представлял депутат путинской думы Сергей Гаврилов, коммунист. Он, коммунист, представлял православие. Он, русский политик, 20 июня 2019 года сел в кресло спикера парламента Грузии. Закария Куцнашвили, депутат от правящей в Грузии в 2019 году партии «Грузинская мечта», заявил потом, что это была «техническая ошибка». Другие грузинские политики возмутились, начался митинг, жестоко подавленный «Грузинской мечтой». Вежливо выразилась депутат Тинатин Бокучава: «Сегодня стало очевидным, что «Грузинская мечта» на самом деле является «Русской мечтой». «Мечта» Бидзины Иванишвили — это мечта Владимира Путина, когда в кресле, в котором должен сидеть спикер грузинского парламента, сидит российский депутат. Большего оскорбления и плевка в душу нашего народа и государства просто не существует». Путин в ответ приказал блокировать воздушное сообщение с Грузией.
Текст далеко не прост. Например, он заканчивается как молитва — то есть, его истинным адресатом является Бог, Страшный Судья. На это указывает и упоминание о геенне огненной. В русском сквернословии есть устойчивая идиома «хр...н моржовый», но женского варианта этой идиомы нет, так что налицо обыгрывание идиомы — обыгрывание утончённое.
Кремлёвская пропаганда подняла вой в лучших сталинских традициях. Габунию назвали «пи...ром», заявили, что текст писал Саакашвили, что мать Габунии, известная телеведущая 1970-1980-х годов, его осудила. Всё это была диффамация.
Самым интересным было выступление Дмитрия Быкова, который вдруг выступил в защиту диктатора, которого неоднократно как бы критиковал. Иногда. Сперва приветствовал как скромного, деловитого, а потом критиковал. Тут Быков повторил главный тезис Кремля: мол, Габуния унизил себя тем, что прибег к такой лексике. Быков постарался подчеркнуть, что не защищает Путина, но вышло ещё хуже:
«Любой житель России почувствует себя оскорбленным — не потому, что любит Путина, а потому, что любит родной язык и не терпит, когда на нем произносятся мерзости. Это не просто мат — мат бывает вполне эстетичен. Это именно мерзости, и произнес их не человек».
Это совершенно иррациональное приписывание жителям России некоей позиции, приписывание в духе конферансье из «Мастера и Маргариты»: «Публика требует». Это попытка сформировать аксиому — Габуния-де произнёс «мерзость». Попытка неудачная, а к тому же перешедшая в прямую неправду: мат эстетичным не бывает. Ничего мерзкого в тексте Габунии не было уже потому, что житель Грузии, которой Путин принёс множество бед, часть которой оккупировал, многих жителей которой приказал убить, имеет полное право говорить о России и её диктаторе что угодно, и мерзостью будет отрицать за грузинами такое право и даже, пожалуй, обязанность.
Что делает реплику Габунии «мерзостью»? Быков не случайно не уточняет. Обижаться за ругань в адрес Путина жители России не обязаны, ведь Путин не их законный представитель и правитель, а насильник-деспот. Остаётся одно: Быков возмутился тем, что жителей России назвали рабами. Но тут остаётся вспомнить украинского писателя: «Неча на зеркало пенять...»
Пикантность же ситуации придало то, что Быков сам в начале 1990-х годов был арестован и провёл несколько дней под арестом по обвинению в употреблении матерщины на страницах газеты «Собеседник». Кроме того, Быков позиционирует себя как православного верующего, хотя и дистанцируется от всякой организованной религиозности.
Почему интеллигент и/или православный, аристократ не могут материться? Могут, но тогда они по определению выбывают из соответствующего кластера. Более того, они выбывают из этого кластера, если не матерятся, но лишь заявляют, что материться допустимо. Таким заявлением они снимают табу, на котором покоится цивилизационные явления — «аристократия», «верующие», «интеллигенция». Это далеко не единственное табу — например, пользование носовым платком тоже характерное табу, причём табу, обязательное для аристократа или интеллигента, но не для духовенства.
В конечном счёте, в русской культуре остаётся один-единственный текст, где матерное выражение уместно: «Телега» Пушкина. Даже в «Москва-Петушки» матерщина вовсе не обязательна, не говоря уже о произведениях Д.Л. Быкова или однофамильца В. Ерофеева.
Конструктивная роль табу на матерщину в том, что проверяется способность человека ограниченными языковыми средствами коммуницировать всё, что он считает необходимым. Это сравнимо с сочинением баллад, где ставятся ограничения на размер и рифмы или задаются определённые темы. Именно поэтому главный аргумент в защиту обсценной лексики: «иначе нельзя» — является абсолютно ошибочным. Можно, в том-то и дело. В этом смысле именно в России снижение порога в отношении мата и его публичного использования есть свидетельство не американизации, а просто одичания.
Как обычно, лучше всех о матерщине выразился Пушкин: «Если уж ты пришел в кабак, то не прогневайся — какова компания, таков и разговор; <...> А если ты будешь молчать с человеком, который с тобой разговаривает, то это с твоей стороны обида и гордость, недостойная доброго христианина».
«Христианин» тут ироничное обозначение крестьянина. Кабак — место крестьянское. Матерщина имеет чёткий локус: географическое обозначение (кабак) есть обозначение социально-культурного локуса (крестьянство, не затронутое вестернизацией и подвижками в языке).
(Заметим, что матерщина запретна для христианина в буквальном значении, потому что для христианина запретна любая ругань, любой гнев, любое раздражение.)
Вводя матерщину в свои тексты, Пушкин вводил в текст крестьянский локус. Не более и не менее. В «Годунове» матерщина — цитирование, характеристика персонажей из крестьян. Ни Годунов, ни бояре не матерятся. В «Телеге жизни» матерщина — способ коммуникации с кучером, который ведь крестьянин.
Матерщина, таким образом, оказывается принадлежностью социального положения. Когда Лев Толстой матерится в разговоре с Чеховым, описывая своё распутное прошлое, он надевает на себя маску солдата («солдатская брань») и маску крестьянина. Толстой ведь был офицер и помещик. На светском приёме он был в другой маске — и, разумеется, не матерился. Не матерился при детях и при женщинах. При интеллигентах матерился, потому что это была социальная роль, Толстому глубоко непонятная и чуждая.
Видимо, он воспринимал Чехова и Горького не как аристократов (что верно), не как солдат (тоже верно), оставался последний вариант — простолюдины, для которых мат нормальная часть лексики.
Что вызвало возмущение в матерщине Габунии? Не её содержание, а её локус. По телевизору материться недопустимо. Телеведущий — это специфическая социальная роль.
Проблема в том, что социальные роли могут быть взломаны. Вторжение России в Грузию — это взлом социальных стандартов. Взлом длительный, тянущийся. На взлом отвечают взломом, на разрыв шаблона (российско-грузинская дружба) Габуния ответил разрывом шаблона.
Вот употребления матерщины Быковым и другими сочинителями современной России — никак не оправдано. Это всего лишь показатель писательской слабости, неумелости. Чтобы не потерпеть поражения, неумелый шахматист сметает фигуры с доски и бьёт доской по голове противника. Человек не умеет написать нужные слова — как умел Толстой — и начинает постить смайлики разных сортов. И эти люди учат цивилизованную часть человечества хорошему тону!