У Эзопа и других античных баснописцев, как ни странно, нет пары «лис и заяц». Привычное для современного европейца место зайца занимают другие животные.
Например, лис и ёж как символы — у Архилоха и Исайи Берлина — мыслителя с широким кругозором и упёртого мономана. Однако, в древней басне другая пара: на лиса и кота нападает свора собак. У кота (ежа) одна-единственная идея спасения — он забирается на дерево. Лис как буриданов осёл колеблется между разными вариантами, и от этого приступа гамлетизма остаётся на месте и гибнет.
Впрочем, у Эзопа есть и пара лис/ёж, но совсем не в смысле Архилоха. У лиса застрял хвост, на бедолагу налетели комары, ёж предлагает их отогнать. Лис возражает: на место отогнанных, которые кусают вяло, прилетят новые, изголодавшиеся, пусть уж лучше эти насосавшиеся. Привет борцам с коррупцией!
Зато у Геродота зайчикам раздолье. Очень не набожный историк даже благодарит Бога за зайцев, потому что робкого зайца Бог сотворил плодовитым, а опасных хищников — наоборот.
Что, кстати, опять же басня про львицу и — нет, не зайца, а лисицу, заканчивающаяся знаменитым: «Зато я рожаю льва!»
У Геродота же именно заяц: «На зайца охотятся все — звери, птицы и человек, и поэтому-то [так!] он весьма плодовит. Это единственное животное, которое после зачатия одного плода зачинает второй. Поэтому-то один детеныш у него уже во чреве матери покрыт шерстью, а другой еще голый, третий зародыш только что образуется, четвертого зайчиха еще зачинает».
Надо помнить, что Геродот был тихий спокойный горожанин, на зайцев отнюдь не охотился, а просто любил расспрашивать людей, включая охотников.
В истории персидских завоеваний зайцы Геродота играют принципиальную роль. С них начинается возвышение целой династии: Киру заговорщики шлют секретные письма, зашив их в трупик зайца и посылая в качестве охотничьего трофея.
Когда уже внук Кира идёт войной на скифов и видит, как те перед началом сражения беззаботно бросают строй в погоне за пробегающим зайцем, персы в панике поворачивают назад — ну как можно сражаться с такими людьми, которые перед боем способны думать о зайцах. И, наконец, когда правнук Кира вторгается в Европу, ему является «великое и чудесное знамение»: лошадь рожает зайца. Геродот удивляется непонятливости Ксеркса: кто к нам прискакал как лошадь, ускачет от нас как заяц.
Заяц оказывается эдаким сухопутным голубем, в котором главное — стремительность и неуловимость. Качества незаменимые, чтобы сохранить свою жизнь, но не пригодные для того, чтобы уничтожить или хотя бы подчинить жизнь чужую. Вот ещё бы с беременностью разобраться… У Ахилла ахиллесова пята — пятка, у зайца ахиллесова пята — матка. И зайцы разбираются. Перестают рожать. Если ты заяц, всё плохо, и медлительность, и скорость. Так убьют, и так убьют. Если ты охотник, ничуть не лучше. Так убьёшь, и так убьёшь. Нужен третий путь. Например, быть Геродотом. Не стрелять, а читать. Не убегать, а писать. Может, детей и не будет, зато будут читатели, которые приравниваются к детям, если пишешь не порнуху и не учебник по строевой подготовке.
