После падения коммунизма в России неожиданно для многих встала проблема определения того, что такое фашизм. Появились многочисленные организации, использующие символы, в России традиционно считающиеся фашистскими. Многие публицисты заговорили о фашистских тенденциях в идеологии правящей элиты.
Можно отказаться от использования термина «фашизм» и искать новое слово для обозначения новых, во многом, явлений. У такого подхода есть одна сильная сторона: термин «фашизм» часто используется для локализации феномена, приуменьшения его значения, представления соответствующих тенденций как чего-то маргинального. Ведь исторически «фашизм» прежде всего — слово, обозначающее именно маргинальные группы в послевоенных Италии и Германии, группы, лишь рвущиеся к власти (назовём это «микрофашизм»). Во вторую очередь фашизм — это правящий тоталитарный режим, пытающийся насаждать единомыслие, расширять «жизненное пространство» нации, решать «расовую проблему» («макрофашизм»), подчинять личность государству, манипулировать демократическими и правовыми институтами ради идеалов национального сплочения, порядка, безопасности, процветания.
В принципе псевдодемократические тенденции можно обозначать самыми разнообразными терминами. Если нас интересует специфика тоталитаризма в той или иной стране, то на первый план выходят отличия фашизма от нацизма или фалангизма, сталинизма от брежневизма и т.п. В этом смысле было бы интеллектуально корректнее говорить о том, что в современной России сложился режим «путинизма», и определять его особенности.
Тем не менее, есть одна важная причина, по которой стоит использовать именно термин «фашизм» как обобщающее понятие. Дело в том, что этот термин уже активно используется в правительственной или околоправительственной пропаганде в России. «Фашизм», «экстремизм», «радикализм», «терроризм» — любой термин, которым в демократическом обществе обозначают антидемократические тенденции, в антидемократическом обществе обязательно будет использован для обозначения противника — то есть, демократии. Вор кричит «Держи вора!»
Такая пропаганда не так эффективна, как может показаться. Демократии Запада поддержали сталинизм в борьбе с гитлеризмом (коммунизм в борьбе с фашизмом), но сделали это далеко не безоглядно, не полностью (к счастью) и при первой же возможности свою поддержку аннулировали.
А вот внутри антидемократического общества власть может с намного большим успехом призывать охотиться на врагов демократии. Нужно большое интеллектуальное и личное мужество, чтобы признать, что фашизм может быть не маргинальным явлением, а маргинальным явлением, которое тайком поддерживается властью. Но нужна еще большая честность, чтобы признать, что сама власть не только поддерживает фашистов-маргиналов, но является по сути своей фашистской. Ведь это означает, что «антифашистское» движение должно не апеллировать к правоохранительным органам и правительству, а находиться в оппозиции к этим самым органам и к тому самому правительству, которое формально заявляет себя активным борцом с фашизмом.
Правящая в России элита с каждым годом все охотнее использует именно термин «фашизм» для обозначения своих врагов. Этот термин уже используется чаще, чем «коммунизм», хотя еще уступает термину «терроризм». В принципе, можно согласиться с тем, что правительство отслеживает фашистские тенденции в обществе — но только при условии, что общество будет вести себя симметрично и отслеживать фашистские (и террористические, кстати) тенденции в поведении правящего слоя. В данном случае принцип презумпции невиновности не работает. Ведь речь идет не о слабой личности, а о могущественном социальном явлении, сама сила которого искушает его употребить её не по назначению. Здесь обществу лучше проявить чрезмерную бдительность, чем чрезмерную доверчивость. Тем более, что речь идет не вообще о сильной власти, а о правящей элите посткоммунистической России, состоящей в основном из людей с коммунистическим прошлым.
Тревожным симптомом в этом отношении является то, что в течение последних лет правительство активно воскрешает антифашистскую демагогию советского периода. Следует вспомнить, что советский режим с самого начала и до кризиса 1990 года использовал антифашистскую пропаганду для собственной легитимизации. Одна вероятность того, что это может повториться, заставляет неодобрительно относиться к подобной пропаганде. Символичным можно считать заявление одного из правительственных деятелей о том, что, если бы председатель центральной избирательной комиссии России занимал аналогичную должность в Веймарской республике, то Гитлер не пришёл бы к власти.
Это заявление ведь означает прямой отказ от демократических принципов, циническое признание того, что выборы в стране фальсифицируются. Что до самого утверждения, то оно справедливо: если бы в Веймарской республике выборы регулировал тот же институт, который регулирует их в современной России, то к власти пришёл бы не Гитлер, а Сталин.
Таким образом, определение того, что такое фашизм, всегда вынуждено колебаться между чересчур узким наполнением (фашизм как сугубо итальянское явление первой половины ХХ столетия) и чересчур широким (фашизм как антидемократические тенденции в демократическом обществе). «Зауженное» определение фашизма в современной России работает очень локально. Оно позволяет разыскивать группы, использующие фашистскую и нацистскую символику, терминологию, лозунги, требовать их запрета и наказания. Настораживает, однако, с какой неохотой власть преследует «микро-фашизм». Это может объясняться либо тем, что власть нуждается в микрофашизме как пропагандистском пугале, либо тем, что власть сама склонна к фашизму.
Благоразумие требует, видимо, все-таки не пренебрегать термином «фашизм» для обозначения происходящих в России процессов. При этом от «классического» фашизма берётся один существенный признак: антидемократические идеи объединяют правящий слой с большинством населения. Если советский коммунизм провозглашал демократические идеалы в самый разгар массовых репрессий, то фашизм не стеснялся отвергать эти идеалы. Падение коммунизма в России было сперва понято как торжество демократических идеалов. Но демократические идеалы оказались в кризисе вместе с коммунизмом, с которым они для жителей России были связаны в течение всей их сознательной жизни. Знакомство с демократией реальной оказалось шоком, потребовало слишком больших интеллектуальных и нравственных жертв, ответственности личной и социальной. Население предпочло откат к прежней социальной безответственности, неправовому и псевдодемократическому государству, хотя и без прежней пропагандистской упаковки.
Новая пропаганда и политика, однако, не будучи коммунистической, оказались именно фашистствующими. Антикоммунизм современного российского общества — это фашистский антикоммунизм, антикоммунизм ни в коем случае не демократический. И «верхи», и «низы» общества, что характерно для фашизма в его «среднем» наполнении, подчиняют право, этику и политику идее выживания, агрессии ради самозащиты. Специально в стороне оставляем вопрос о росте национализма. Это явление до сих пор не стало доминирующим, почему и термин «фашизм» более актуален в современной России, чем «нацизм».
Конечно, при таком определении фашизма и при таком определении сущности происходящих в России процессов, оценка будущего оказывается очень невесёлой. Ведь борьба с фашизмом при этом оказывается не борьбой с маргиналами, борьбой, при которой можно апеллировать к власти. Борьба с фашизмом оказывается даже не борьбой с правительством, правящей элитой. Борьба с фашизмом оказывается борьбой с большинством собственных сограждан, а тут уже и слово «борьба» совершенно неуместно.
В этом и заключается кошмар всякого фашизма: он ставит своих противников в положение более тяжёлое, чем положение противников любого политического режима. Это столкновение не с той или политической программой, не с отдельным социальным слоем, это противостояние социальной деградации, внутреннему опустошению традиционных политических институций. От демократии остаётся лишь оболочка, внутри которой население прячет свои страхи, безответственность и агрессию. Этому, собственно, нельзя «противостоять», этому нельзя «быть в оппозиции». Но определять это, не принимать этого и не жить в этом — возможно и должно.
Не нужно постоянно жить в фашистской стране, чтобы увидеть фашизм изнутри. Достаточно в неё приехать. Конечно, посторонним труднее поверить в то, что фашизм опять «случился». Человечество едино, если в одной стране фашизм — это как раковая опухоль в одном из органов тела. Легко ли поверить, что у твоей печени или твоего горла рак! Но иногда нужно в это поверить, хотя бы для того, чтобы, наконец, перестать прожигать жизнь и сходить к врачу. Западные люди долго крепились. Лишь к концу правления Путина они стали часто говорить о фашизме в России. Например, Джонатан Димблби писал в 2008 г.:
«Когда я ехал по России, мне чем дальше, тем больше хотелось выразить сущность путинизма словом 'фашизм'. Я сдержался: во-первых, мне известно, что этим словом сегодня бросаются все, кому не лень, и, во-вторых, потому, что я понимал, насколько оскорбительно было бы слышать это слово тем, чьи родители и прародители миллионами погибали ради спасения мира от фашизма в войне, которую русские называют 'великой отечественной'. Но у понятия фашизма, в попытках распознать который ломало и ломает голову множество политологов, есть некоторые отличительные черты. Одна из них — это, конечно, авторитаризм; вторая, бесспорно — придание национализму статуса высшей добродетели; обязательно и присутствие манипуляций с избирательной системой, направленных на сохранение внешней оболочки демократии при удушении её естества; и нетерпимость к серьёзной оппозиции; и, самое главное, возвышение сильного лидера, поддерживаемого мощной гвардией, набранной из бизнес-элиты 'корпоративного капитализма', или, если вспомнить придуманное Эйзенхауэром определение, 'военно-промышленного комплекса'. Так вот, путинизм всеми этими чертами обладает. И не только этими».
Димбли вспомнил, как в 1968 г. американский писатель Гор Видал в ответ на расправы полицейских с демонстрантами в Чикаго, изобрёл слово «крипто-фашизм». Криптофашизм отличается от фашизма не как закрытый перелом от открытого, а как желание выпить от выпивки. Любая власть хочет стать тоталитарной, фашистской, но не всякий народ поощряет это желание. В России — поощряет. Димбли ещё мягко выразился: «Русские не обманом затаскиваются в этот 'дивный новый мир', а идут в него сами, с готовностью и открытыми глазами». Он приводит пример «низового» фашизма: интеллектуал сокрушается, что «раньше» никто не смел появиться на улице в шортах, милиция бы остановила...
Ещё на одну параллель между именно современными настроения в России и атмосферой Германии 1920-1930-х годов указывает польский литератор Рафал Земкевич:
«Поведение современных россиян поразительно, точь-в-точь, напоминает поведение немцев в тридцатые годы. Все зло от того, что нас унизили, что мы проиграли войну, а проиграли мы из-за евреев, извращенцев и врагов народа, которые подло ударили нас в спину, но это ничего, потому что, к счастью, у нас есть Вождь, который возродит наше могущество. Мы встали с колен, снова строим самые мощные в мире танки и самые лучшие бомбардировщики, и мы им всем покажем!» (Земкевич Р. Недругам-москалям. «Interia», Польша, 23.5.2008)
В то время, как русский большевизм трансформируется в русский нацизм, пропагандисты Кремля с новой силой используют старый сталинский приём, обвиняя в фашизме всех окружающих. Вот агентство «Регнум», активно ведущее кремлёвскую линию на возвращение России бывших земель, поддерживающее сепаратистов Абхазии и Приднестровья (лидер агентства М.Колеров руководил одно время работал Кремле именно как руководитель соответствующего пропагандистского направления) издаёт книгу Александра Дюкова «Второстепенный враг: ОУН, УПА и решение «еврейского вопроса» (Москва, 2008 год). Юрий Шевцов, директор Центра по проблемам европейской интеграции, пишет к ней послесловие (http://www.regnum.ru/news/1005998.html). Центр находится в Минске. Минск, конечно, знаменит как центр европейской интеграции! Самая свободная страна Европы! В этом послесловии — весь букет сталинской пропаганды против Украины (и не только). Европа, оказывается, зазевалась и не видит угрозы нацизма в Украине, Литве, Эстонии, Латвии, потому что увлеклась «борьбой с «Газпромом». Интересно, что за это невинный газовщик, с которым приходится бороться? В начале 1960-х вся Москва трепетала из-за серийного убийцы, который представлялся газовщиком; тогда слово «Мосгаз» было тем же, что сейчас «Газпром» для свободы.
Ещё одно традиционное копыто сталинской пропаганды — европейские страны названы «либеральными» в кавычках, а в другой раз «демократические страны», опять в кавычках. Понятно — настоящий либерал, как известно, один, и он в Кремле, страдает, потому что после смерти Ганди ему не с кем поговорить. Статья Шевцова оригинальна не тем, что повторяет мифы о сотрудничестве украинских повстанцев с нацистами, не тем, что в ней ни звуком не упоминается антисемитизм Кремля, не тем, что автор вздыхает: «Почти бескровная попытка военного переворота в августе 1991-го» поставила, увы, «крест на сверхдержаве». СССР для автора — святое, он удивляется, почему это украинцы воевали «против всех, и прежде всего против СССР и польских антинацистских сил». Её оригинальность в том, что к проявлениям нацизма причислены «чешский неонацизм, традиционная польская русофобия».
Ничто так же свидетельствует о нацистской природе русской власти как её нападки на Украину: «Верность Украине и украинскому народу. Это красиво звучит для националистического уха, но это означает отказ целой национальной культуры от абсолютных моральных ценностей. Отсюда — один шаг до идеологии собственно расизма». Не спешите думать, что для Дюкова «абсолютные моральные ценности» — это непротивление злу силою, «не убий», что он родовитый космополит. Он же обличает украинцев за то, что УПА «воевала с советскими партизанами или стреляла в спину наступающей Советской армии». Нет, для него «абсолютные моральные ценности» — это право и обязанность убивать тех, кто неугоден «сверхдержаве», кто стоит на пути кремлёвского катка.
Нацизм не есть стройная идеология, наподобие марксизма. Это, скорее, мироощущение. Нацистов всегда не очень много, они побеждают, когда отвечают на определённый спрос, сам по себе не нацистский. Это спрос на уверенность в завтрашнем дне, на единство народа, на стабильность. В случае с нацизмом Германии — это и спрос на правительство, которому можно доверять, пишут историки, однако позволительно усомниться: откуда немцы знали, что Гитлеру можно доверять больше, чем другим политикам? Пока его не выбрали, это было совершенно неясно, а когда его выбрали он первое, что сделал — произвёл революцию 14 июля, то есть, обманул доверие избирателей.
Остаётся ещё один спрос: на достойное государство. На великое государство, равное другим великим государствам.
Все три спроса — на величие, стабильность, единство — налицо и в России, во всяком случае, со времён революции.