Дело Меня: коммуникативное христианство

Отец Александр Мень был гений общения. Его присутствие снимало страх перед общением. Мне кажется, он был похож на Милтона Эриксона или кого-то вроде. Но! Христианство, которое он проповедовал, не было закрытым, но не было и вполне открытым. Он был модернее своей проповеди. Его христианство было открыто любым вопросам - это да, это казалось и сегодня кажется фантастикой. Но его христианство не задавало вопросов, а по-настоящему открытое христианство вопросы должно задавать. Сам Бог задаёт вопросы... Только мы Его плохо слышим... И Его вопросы совершенно не риторические, мы Ему в самом деле интересны...

Что такое «дело Меня»? Для сравнения: священник Андрей Сергеенко, его старший современник отца Александра, ровесник ХХ века, умер в 1974. Сергеенко служил на дому, очень скрытно. Был абсолютно несоветский (репатриант) и антисоветский человек. Но диссидентом не был. Потому что «диссидент» — понятие коммуникативное.

Под нос ругать Кремль или на кухне — не диссидентство. Диссидентство это обсуждение, это коммуникация на политические темы. Власть этого страшно боялась и боится, и правильно делает. Тысяча политиканствующих фигляров, которые только вещают, но не общаются — верная почва деспотизма.

Мень — коммуникативное явление. Как и человечность. Как Откровение. Как культура, интеллигентность, религия, любовь, секс, искусство. А есть заведомо антикоммуникативные явления — война, сектантство, изоляционизм, национализм, сексизм.

И в этом слабое место даже либеральных московских православных приходов, которые мы все хорошо знаем, благо их наперечёт (заметим, кочетковцы — твёрдые реакционеры, нимало не либералы вообще). Они либеральны, за что им честь и слава, но не коммуникативны. Коммуникация всегда — с кем угодно. Отец Александр Мень общался с кем хотел, поверх барьеров, которые в его время были куда барьернее нынешних. Он не обращал внимания. Потому что иначе — смерть душевная и духовная. Ну, не смерть, но тление. И те, кто считает Меня миссионером, этого не понимают — он прежде всего общительный, открытый человек. Его подражатели-продолжатели — богословы, миссионеры, публицисты, писатели — как на подбор, люди замкнутые. По разным причинам замкнутые на себе или на своём кружке, но итог один — коммуникативость тю-тю... А либерализм без коммуникативности как вай-фай без интернета.

А всё потому, что государства боятся. Мень боялся, конечно, но не мог себе отказаться в удовольствии быть коммуникативным. Наши же отказываются от открытости уже потому, что не чувствуют, что это удовольствие и блаженство.

Черта, которая в Тишнере напоминает Меня: «Он откликнулся на отчаяние тех лет, когда казалось, что всё бессмысленно. Что ежедневная жизнедеятельность абсурдна, а будущего нет. ... Показать, что труд осмыслен, если он диалогичен, если он перестаёт быть борьбой ..., а становится взаимопониманием» (24). Правда, не слишком мы восприняли этот урок, но именно этого придания смысла ежедневному труду не хватало большинству диссидентов. И не хватает. Слишком много говорили диссиденты о том, что жизнь абсурдна, что «кафка стал былью». Тоталитаризму именно этого и было нужно — убедить людей, что жизнь бессмысленна, что смысл только в насилии, но не в творчестве.