От частной собственности к собственной частности

Кто скажет, что самое интересное это секс, деньги и власть, а Фридрих Энгельс то же самое назвал «семья, частная собственность и государство». Книгу Энгельсу, написанную в 1884 году, штудировали миллионы школьников Советской Российской империи.

У школьников, дозревших до Энгельса, на первом месте, конечно, был секс, а не деньги и частная собственность. Но гиперсексуальность проходит, очень часто частная собственность вырывается вперёд.

Именно об этом основная часть книги Бытия — трилогия о патриархах. Из этой трилогии люди, которые родители заставляли читать Библию, выцеживали и про любовь, и про Бога, но всё-таки это всё там глубоко вторично, а про государство Израиль вообще на третьем или тридцатом месте — хотя бы по той причине, что праотцы слыхом об Иерусалиме не слыхали, и жили в нынешней Палестинской автономии, где столицей был Сихем.

Конечно, какая-то морковь-любовь в этих рассказах присутствует. Например, трогательная история Дины, которая влюбилась в сына старосты соседней деревни (все эти старосты именовались громко царями). Поскольку согласия на брак не предвиделось, влюблённый похитил девушку — совершенно традиционный способ выйти из тупика, в который заводит ксенофобия, для которой и соседняя деревня чужее Китая. Однако невменяемые сыновья Иакова встают в позу и устраивают кровавую бойню, дикую даже по меркам того времени. В том числе, кстати, Левий — после этого должно быть стыдно возводить свою гениалогию к этому персонажу, от которого якобы происходили все священники Израиля.

История с Диной, однако, подтверждает правило: Иаков презирает собственных сыновей, ненавидит их, несколько раз даже заявляет, что у него не дюжина сыновей, а лишь двое (от любимой жены). Но он с ними не порывает. Ну вы же не выкидываете свой компьютер, если на экране вдруг появляется какая-нибудь непрошеная дрянь. Дрянь дрянью, а компьютер вещь, денег стоит. Эпоха праотцев — это эпоха, когда денег почти ещё не было, главной валютой была скотина, но самой надёжной валютой были люди. Жёны, дети, рабы и рабыни. Не земля, а именно дети. К тому же рассказы о праотцах это рассказы о скотоводах, о пастухах, о кочевниках. Да, Бог обещает им землю, но земля нужна, чтобы по ней кочевало потомство. Скотоводу нужно очень много земли — в отличие от нынешних евреев, которые умудряется от одной лаборатории получать больше денег, чем Авраам от своих стад.

Отсюда феерические для современного (и не только) человека повторяющиеся истории про то, как тот или другой патриарх буквально подкладывает свою жену под какого-нибудь большого человека. Авраам такое проделывал дважды — с фараоном и с царём филистимлян. Поступал он так по одной и той же причине: ему казалось, что сына жена больше не родит, так что её оставалось использовать как взятку.

Отсюда и главный, даже единственный сюжет трилогии о патриархах: тесно! С одной стороны, детей должно быть как можно больше, с другой — куда ж их девать и как их прокормить! Бездетность — кошмар, ведь дети — это я сам. Это абсолютно детское отождествление себя с окружающим миром. Ребёнок не имеет никакой частной собственности, кроме вселенной. Солнце — часть его тела, брат и отец — имущество его. «Нет, весь я не умру» — точнее, а чему во мне умирать? Есть сын — есть я. Наследник — это моя вечная жизнь, моё продолжение, моё воскресение. В результате у Авраама последовательно сменяют друг друга четыре наследника: сперва это племянник Лот, сирота, но с Лотом происходит разрыв, второй это раб Авраама сириец Елиезер — и вот тут Авраам ворчит, потому что племянник это всё-таки кровиночка, а тут сириец… Третий — сын рабыни Измаил, и, наконец, явление четвёртого, Исаака. Причём автор очень последовательно выдерживает схему, после появления каждого нового наследника сообщая о судьбе предыдущего. Тут Елиезеру достаётся особенно унизительная роль: он ищет жену Исаака, наследнику окончательному.

Современный читатель выискивает в рассказах о патриархах религию, веру — хотя бы в виде доверии. Но вообще-то эти рассказы в основном — о недоверии, о вечных склоках между самыми близкими людьми. Если вражду Измаила и Исаака ещё можно объяснить — они дети от разных матерей, то чем объяснить вражду близнецов — пусть разнояйцевых, но близнецов — Исава и Иакова? Рассказ подчёркивает их сходство — один повторяет поступки другого, только одному Бог помогает, а другому нет, и помощь выражается в одном: у Иакова на семеро сыновей больше. Так больше ничего и не надо! Сыновья — это как банки, как инвестиционные фонды, как нефть или информация в наши дни. Только вот для отца хорошо, чтобы сыновей было побольше, а для сыновей — наоборот. Брат это лишь конкурент, лишний претендент на пастбище. Мальтус считал, что планета не прокормит сотни миллионов человек — а эти скотоводы считали, что Ближний Восток не прокормит и пары тысяч. В отличие от Мальтуса, они основывались на опыте, и препечальном. Может, евреи и не бежали в Египет от голода при Иакове, но рассказ об этом бегстве воспринимался как достоверный именно потому, что от периодического массового голода умирали тогда и евреи, и не евреи.

В условиях скудости главным ресурсом становится ум в его очень неприятной разновидности — хитрость. Все три патриарха — типичные плуты или, говоря научным языком, «трикстеры». Благочестивые мошенники. Герои лжи во спасение, причём отнюдь не только своего спасения и не в убыток другим, что принципиально. В греческой литературе им соответствует такой почтенный персонаж как Прометей — который ведь хитростью украл огонь для людей, как хитростью Иаков украл благословение у Исава.

Единственный, кто вроде бы не обманщик, это Иосиф Прекрасный. Он крайне неприятный персонаж, начиная с первого своего появления, когда подросток Ося стучит папе на сводных братьев. Он не только доносчик — он глупый, высокомерный подросток, не скрывающий своего презрения к окружающими. При этом обаяшка. Но не хитрец нимало. Тем не менее, в истории Иосифа трикстер есть, только это трикстер с большой буквы — сам Господь Бог. Бог хитростью помогает евреям спастись от голода в Египте — и хитрость в том, что один еврей как вирус внедряется в Египет, а за ним все остальные. Сочинитель истории сам, наверное, улыбался в бороду, когда писал, потому что тогдашний Египет был закрыт для евреев как сегодняшняя Америка для пуэрториканцев. Или как сегодняшняя Польша для сирийцев. Или как сегодняшняя Россия для всех. Но Бог захотел — и евреев не только пустили, но даже слёзно просили прийти.

Конечно, идея книги Бытия, что Египет — лучшее место для евреев, несколько противоречит идее книги Исхода о том, что еврей — это лишь тот еврей, который бежал из Египта. Историки, собственно, поэтому предполагают, что рассказы о праотцах и об Исходе первоначально не были связаны друг с другом, бытовали среди разных еврейских племён и лишь через несколько веков кто-то их соединил в одно целое. Вполне возможно! Боговдохновенность Библии не в том, что она видеорепортаж с места события, а в том, что она камертон, звук Божьего Бытия, задающий тон бытию человеческому. Вот чтобы услышать этот тон, хорошо бы понять условность библейского текста, — без этого не увидеть то безусловное, что выше Библии, но что в Библии проявляется больше, чем в любой другой книге человечества. Бог подстраивается как вирус — и в результате начинается длительный процесс выздоровления, когда человек доходит до понимания того, что единственный грех это обращаться с человеком как с вещью, а единственное добро — быть собственной частностью, иметь частную жизнь, которая одна достойна вечной жизни.