«Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь» (Ио 10:16)
Возможно, нет более популярной и менее понимаемой фразы. Она стала девизом экуменического движения, что не так значимо, потому что это движение представляет очень малую часть христианства, с каждым годом сокращается. Важнее, что оно стало лозунгом тех псевдо-христиан, которые в Бога не веруют, но не прочь считаться верующими, потому что религия это фундаментальная ценность, здоровый консерватизм и прочие гадкие перед Богом вещи. Любопытный ранний пример такого «гипер-экуменизма» — дочь Сталина. Она крестилась у православного священника, но в суть веры не вникала, она даже не отличала подрясника от ризы, о причинах крещения писала так:
«Весной 1962 года я крестилась в православной церкви в Москве, потому что я хотела приобщиться к тем, кто верует. Я чувствовала эту потребность сердцем: догматы мало что значили для меня».
Священника затравили гебешники, Аллилуева вырвалась в Индию, оттуда в Англию и США, где и скончалась. Религии она меняла чаще, чем место проживания. Умер крестивший ее священник, она перестала ходить в церковь:
«После его смерти я перестала ходить в церковь, потому что никто так не служил, никто так не говорил с людьми, как он. Везде выступала мирская, лицемерная сторона церкви, а не истинное чувство».
Поиск «истинного чувства» очень типичен. Не истины, а именно «истинного чувства».
В США Аллилуева дочь крестила в православной церкви, но ходить стала в протестантскую:
«Мне казалось в то время, что протестантские церкви Америки стояли ближе к человеку и к его практическим, повседневным запросам и трудностям. Я писала уже давно, что не вижу непроходимых границ между различными религиями мира; тем более — внутри христианства. Теологи, конечно, могут меня осудить за «ересь», но в Америке в этом отношении существует полнейшая свобода и полная терпимость».
Аллилуевой нравилось в «англиканской» церкви (очевидно, речь идет о епископальной):
«Несчастье со мною, однако, состоит в том, что я вижу Бога не только в церкви, и даже часто предпочитаю видеть Его не в церкви… Не церковная я по натуре. Но моя вера возрастала с каждым годом».
В церковь Аллилуева ходила ради дочери:
«В англиканской церкви не было формализма, не было нетерпимости к иным, а было истинное братство и экуменизм. Я просто хотела, чтобы Ольга знала и любила Бога. Было бы странно тянуть ее к грекам и заставлять слушать службу на незнакомом языке; да то же самое и с русской церковью. С детства она знала, что есть разные церкви и разные виды служб, и привыкла к этому факту, развившему в ней позже большую терпимость. Церковь Всех Святых сыграла в ее воспитании большую роль. И я хотела, чтобы хоть один из моих детей был бы с детства обучен христианству, узнал бы с ранних лет о любви Бога и о поддержке, какую дает вера.»
Вера — для поддержки. Помощь в воспитании детей. Не более того. И отчаянный антиклерикализм:
«Я всегда чувствовала себя плохо, когда на меня начинали «нажимать» духовные пастыри, тянуть, тащить, подсказывать и обучать. Я знала глубоко в сердце, что мой Творец любит меня и помогает мне и что для этого совсем не всегда нужны церковь или поп».
От протестантов Аллилуева перешла к сайентологам:
«Христиане-сайентисты являются отличными психологами, и их работа состоит в установлении оптимистического взгляда на жизнь. Мне они помогли превозмочь трудные времена одиночества, когда я чувствовала себя отвергнутой и обкраденной в моих самых лучших намерениях и чувства».
Но в конце концов — в католичество:
«С русской церковью на Западе я не чувствовала связи, из-за ее раздробленности, из-за вечных политических разногласий между се различными «юрисдикциями». Каждая церковь восточного православия была, по существу, маленьким национальным клубом, свято охранявшим свою этническую обособленность. Для меня же христианство — это всеобъемлющая всечеловеческая вера, охватывающая все расы и национальности, весь мир. Такой верой было римское католичество. ... Мне нужна была вера, способная охватить все человечество, весь земной шар, вера без «национальной гордости», без «патриотизма», без «побед» одного народа над другим.».
Впрочем, в итоге Аллилуева объясняла вполне в духе нью-эйджа:
«Но я не «церковная» по натуре, и хожу в церковь только тогда, когда чувствую особый «зов». Тогда я иду в любую церковь любой деноминации, и это, конечно, «ересь».
К этому еще разумно прибавить пять браков и столько же романов. Налицо неспособность к установлению прочных отношений с людьми, включая собственных детей. Причина кажется очевидной: тяжёлое детство, раздавленность отцом. Но ведь у миллионов людей со вполне счастливым детством, с нормальными родителями — те же самые проблемы и, часто, хотя не всегда, тот же способ их решения: потребительское отношение к миру, объявление любых отношений — догматизмом-формализмом, имитационная любовь «ко всем людям». Иногда с привлечением религиозной лексики, иногда нет.
Это может показаться «единым стадом», но это, прежде всего, не стадо, потому что никаких пастырей такие люди не терпят и ни с какими овцами объединяться не желают. Они отторгает и людей, и Бога, они боятся любого контакта, это своеобразная коммуникационная агорафобия. У Аллилуевой это рвотная реакция на отца-деспота, случай крайний, но деспотизма в мире много, пусть и не в столь финализированном виде. Тогда человек и отторгает всякую организацию и самоорганизацию, избегает всяких обязательств, всякой солидарности, разве что односторонней, как помощи себе, несчастному .Вот тогда девиз «одно стадо и один Пастырь» и становится прикрытием жизни одинокой овцы, видящей в любом пастыре, начиная с Бога, как и в любом человеке, в любой овце конкурента и угрозу себе. Обжегшись на Сталине, дуют на Христа.