[По проповеди в воскресенье 11 февраля 2024 года]
«Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час» (Мф 15:28).
Текст за литургией предваряется отрывком из апостола Павла, который призывает дистанцироваться от язычников с их идолами: верующий — двуногий дом Божий, храм Божий. «Какая совместность храма Божия с идолами?» (1 Кор 6:16).
Сильный риторический прием, свидетельствующий, правда, то ли о том, что люди относятся к себе легкомысленнее, чем к храму, что вряд ли, то ли о том, что люди из храма сделали идол, эдакий громоотвод, заповедник, где пасутся заповеди. В церкви на пол плюют, а мы живем не в церкви, мы можем и на пол плюнуть, и много чего может плюнуть, наплевать и растереть.
Иисус придерживается здесь той же самой логики. Это логика ханжества, фарисейства? Да, только тут видно, что ничего лестного для «избранников Божии» в этой логике нет. Ханжество бывает разное, это самое неагрессивное, ханжество отчаяния: давайте сперва с этими разберемся, научим их уважать себя, а не отделываться поклонами в адрес Храма и Бога. Разберемся с этими, перейдем к остальным.
Тем не менее, Спаситель переступает невидимую черту, которую сам же проводит. Симон и сейчас нимало не Израиль, это Сайда, третий по величине город Ливана.
Почему? В чем вера женщины? Да еще «большая», мега-вера, точнее, мегаловера.
Потому что женщина повторяет то, что когда сделала Раав. Владелица гостиницы в Иерихоне, которую апостол Иаков назвал наравне с Авраамом примером жизни по вере. Ну, с Авраамом ясно — он поверил, что даже, оставшись без сына, как-то получит бессмертие в потомстве. Авраам предает доверие сына, Рвав предает целый народ. В ее гостиницу приходят двое еврейских шпионов, она их легко вычисляет, предупреждает, что их ищут и им надо бежать, и говорит, что уверена: они возьмут Иерихон. Им их Бог помогает. Берите, только меня и моих родных пощадите.
Это вера? Да, и одновременно предательство. Мега-предательство. Целый город предала.
Иисус пришел в регион языческий, где Он и апостолы смотрелись так же дико как израильские шпионы в языческом Иерихоне. Конечно, какие-то евреи там жили, но все же тут израильтяне были маргиналы. Безымянная хананеянка повела себя именно как Раав: поверила, что Бог Иисуса, Бог евреев сильнее Эшмуна, бога целителя, покровителя Сидона. Греки считали Эшмуна местным Асклепием. Но женщина ищет исцеления у «сына Давыдова». В устах хананеянки это, конечно, просто максимально известная ей форма лести, в России она бы кричала «господин президент» и что-то в этом роде.
Женщина предает свой народ, свою культуру, своего бога, да и себя с дочерью, соглашаясь называться сукой с собачкой.
От отчаяния или от веры?
От великого отчаяния или от великой веры?
Если бы вера рождалась отчаянием, все были бы верующие. В каждом есть раскаленное ядро отчаяние, более-менее глубоко запрятанное от посторонних, да и от себя. Отчаяние само по себе ничего хорошего родить не может.
От веры, от веры.
Откуда вера?
Откуда отчаяние — всегда можно выяснить. Откуда веры — не выяснить. Какие-то поверхностные причины всегда есть, но чем больше их рассматриваешь, тем яснее, что никакие это не причины вовсе, а поводы. Ничтожные обстоятельства.
Спаситель не исцеляет ради исцелений. Его исцеления — точно расставленные вешки на пути к Воскресению. Чтобы поняли, о чем Воскресение. Исцеление этой девушки в этой расстановке отсутствует.
Точнее, отсутствовало. Шутка матери всё изменила. Она изменила карту мира. Поменяла Божий план. Бог не догматик, Бог очень даже реагирует на изменения обстоятельств — и единственное изменение, на которое Бог реагирует вопреки Собственным планам, это изменение человеческой души. Такое смирение, такая вера… Поставить себя в самый низ человечества, даже ниже низа, под стол, где бегают собаки и где Иисус как раб моет ноги апостолу Петру. Вот где встретились два смирения — Бога и матери.
На пути к Воскресению исцеления — чудеса, совершенные для нуждающихся, для больных, для голодных. Для тех, кто невольно стал жертвой обстоятельств. Униженный и оскорбленный не по своей воле, по чужой. Некоторых из них силком приводили к Иисусу. Униженных и оскорбленных, утруждающихся и обремененных много, но мало кто из них приходит к Богу. Большинство злятся и пьют, проклинают и сами кого-нибудь унижают и обременяют. Но это женщина — сама себя унизила, сама себя оскорбила, сама поставила себя ниже низкого, потому что любила — любила дочь. Она не дала злу уничтожить себя, не ответила на зло ожесточением, ответила на зло самоиронией: «Ну, дура я, дура, прости меня и исцели мою дочь!» И Господь улыбается: она сохранила в себе здоровье духа, тогда как все люди больны патологическим самоуважением, из которого ненависть, раздор, пренебрежение к другим. Иисус улыбается и поцеловал эту чудесную женщину чудом, и сделал ее вехой на пути к Воскресению.
Мы молимся перед причащением «ни лобзания Ти дам яко Иуда». Господь таинством причастия нас в ответ целует, а Иуду отвечал не поцелуем, а вопросом. Понесем поцелуй Божий дальше, будем целовать людей как нас целует Бог. Целовать людей прощением, целовать людей деньгами, целовать людей состраданием, а на все рассуждения о том, что надело быть разборчивее, что не все спасутся, не все приняли Бога, кричать Богу, вопить, визжать, чтобы окружающие переменили тон и стали упрашивать Бога: «Ну ладно, давай, люби направо и налево, лишь бы эти перестали нас донимать!» А мы перестанем, поблагодарим, а потом опять завизжим — потому что пока Воскресение не всеобщее, пока Бог не в каждом сердце, до тех пор надо успеть поцеловать каждого, где у кого болит.
