«Матфея и Фому, Иакова Алфеева и Симона, прозываемого Зилотом,» (Лк 6:15)
Список безо всяких деталей, разве что к именам двоих мужчин добавления уточнения, чтобы не спутать с тезками (Симоном Петром и Иаковом Воанергес).
Зачем перечислять имена? Это что, донос или эпитафия? Количество символическое, имена значений не имеют, разве что те первые три, которые Марк вслед за Иисусом использовал для своеобразной шарады: почему небо рычит и плюётся камнями.
Затем, что это, как ни странно, Церковь, а в Церкви каждое имя не просто имеет значение, а как Имя Божие — только и имеет значение. Потому что имя это человек, человек это имя. В Имени Божьем сияние и непознаваемость, в имени человеческом кишки и идеи. В Имени Божием бесконечность и любовь, в имени человеческом события и беспамятство. В Имени Божием В Имени Божием непознаваемость и откровение, в имени человеческом подгузники и костыли, прозрения и ошибки.
«Церковь» как греческое «екклесиа» дичь один раз упомянута в евангелиях, у Матфея (16:18), причем там явно задним числом имя «Кифа» (камень в фундаменте) нагружено совсем не тем смыслом, что у Марка (камень, падающий с неба). Так создавал Иисус церковь или нет? Если создавал, то какой Он ее задумывал?
Церковь, синагога, умма, кагал, или с продуктивнейшим русским корнем: собрание, собирание, собор, сборище, — все это неуклюжий способ обозначить человечество. Не то бесчеловечное человечество, жалкие восемь миллиардов с хвостиком, копытцами и рыльцами сообщество, которое населяет планету, а то человечество, которое создал Бог, которое человечно, бессмертно, бесконечно. Этого человечества миллиардами не сосчитать.
Бог создал все человечество и торговаться не намерен: либо все, либо никто. Как Ему это удастся, один Бог знает. Каждый отдельный человек твердо должен знать одно: Церковь невозможна, спасение, рай и вечная жизнь для кого угодно, но не для него, так что, если вдруг ты оказался внутри Тела Божьего — а человечество это Тело Божие — то умри от радости и воскресни от благодати, от того искусственного дыхания, которое делает нам Бог.
Церковь — это человечество в Боге, поэтому Церковь это беспредельная единичность личности, бесконечная уникальность каждого. Это собрание не здесь и сейчас, а всюду и навсегда, поэтому каждый контакт между человеком и человеком драгоценен и неповторим, невоспроизводим.
Чудненько, а как это в нашей обыденной жизни будет?
Да как Бог доведет, используя несколько уже устаревшее выражение. Церковь — собрание, но вот в этом событии Церковь — это Иисус прогоняет от Себя учеников. Идите, мол, проповедуйте. Причем, тут даже ни слова про то, что Господь их разбил на пары. Это неважно. Важно, что они одновременно, как сказано в ст. 14, «чтобы с Ним были и чтобы от Него уходили проповедовать». И с Ним, и от Него.
Таково сердцебиение бытия. Чтобы быть вместе, надо расходиться.
Означает ли это, что всякие иерархии, уставы, традиции, нормы — чушь собачья, человеческое, а не Божие?
Конечно, нет. Человеческое это всегда Божие, если оно подлинно человеческое. Человеческое никогда не противоположно Божьему, оно всегда из Божьего.
Просто обстоятельства разные. Жизнь разная. И в этом разнообразии нормы — как крюки у альпинистов, которые вбиваются в трещины скал, традиции — как веревки у альпинистов, иерархии — как что там еще у альпинистов… В общем, у альпинистов куда больше всяких штучек и дрючек, чем у верующих, потому что альпинизм — в гору, а христианство одновременно и в гору, и с горы, к тем, кто еще не в Церкви. Круговорот веры в природе. Объявлять, что Церковь — это просто сесть и помлеть, и никаких обязательств и традиций, так же опрометчиво, как объявлять Церковью проржавевшие, опасные для жизни традиции и нормы. Надо смотреть, надо обсуждать, надо примериваться и примиряться как с человеческим несовершенством, так и с Божьем совершенством — и, знаете, с людьми легче примириться, чем с Богом, потому что Бог не поступается ничем, а всё и всех тянет к Себе, на Себя, в Себя.
