Бывает ли бессловесная молитва? Молится ли ребенок, не умеющий говорить?
Мы не знаем. Возможно, не помним. Не можем проверить.
Мы знаем, что можем молиться без слов. Но молитва без слов и бессловесная молитвы — разные молитвы, как голый человек и обнаженный человек — разные. Первый еще не оделся, второй разделся.
Жесты есть и у животных, но только человека жест — часть слова.
Первый жест молитвы — поднятые руки. Может быть, это эхо детского движения: ребенок протягивает ручки, чтобы его взяли его на руки.
Вот этот жест в слове. Псалом 142 (перевод мой).
Господи, услышь молитву мою,
Послушай просьбы мои.
Отзовись верностью,
Справедливостью.
Не суди раба Твоего,
Перед Тобой все живые неправы.
Враг преследует мою душу,
Загоняет под землю жизнь мою,
Обитать во мраке
С мертвецами навсегда.
Дыхание мое слабеет,
Сердце во мне замирает.
Я вспоминаю древние времена,
Размышляю о делах Твоих рук.
Мои руки тянутся к Тебе,
Моя душа жаждет тебя как пересохшая земля.
Господи, скорее ответь, да не исчезнет дух мой,
Лицо Свое не отверни, да не упаду в пропасть.
Я надеюсь на рассвете услышать, что Ты верен мне,
Я подымаюсь к Тебе душой: покажи мне путь к выходу.
Господи, спаси от врагов,
Заслони Собой.
Ты — мой Бог, научи жить по Твоей воле.
Твой Дух — добро, выведи в землю правды.
Именем Своим оживи,
Правдой Своей высвободи из беды мою душу.
Верностью Своей уничтожить моих врагов,
Я раб Твой, убей всех, угрожающих моей душе.
Текст весь насыщен дублями: Бог верен молящемуся, молящийся верен Богу как раб, «эбед». В русских переводах обычно передают «хесед» как «милость», но это слово обозначает именно особый характер отношений Бога с верующим в этого Бога. В оригинале (и в этом переводе) настойчиво повторяется слово «земля», «эрец». Главная опасность: провалиться сквозь землю, в пропасть, в подземное царство мертвых.
Трещины на пересохшей земле сравниваются с приоткрытыми от жажды губами. Земля просит о дожде, человек просит о жизни. Человек до смерти напуган и поднимает руки. Вот он — первый жест молитвы. Человек словно впадает в детство: «Папочка, возьми меня на руки!» Эта молитва прямо следует из предыдущей фразы: в минуту опасности человек вспомнил, откуда он взялся, вспомнил о том, как руки Божьи создавали мир и человека.
Музеи набиты статуэтками – керамическими и металлическими – изображающими людей (обычно женщин) с поднятыми руками. Отсюда и фрески в катакомбах, и иконы с изображением Марии «оранты» — «молящейся», на греческим. Это жест ребенка – и в то же время это жест раба, это не настоящий ребенок, а взрослый, поневоле впавший в детство, вбежавший в детство как в убежище, признающий себя ребенком – но и рабом, конечно, «раб» иногда приравнивался к ребенку («отроку»). Это равенство беспомощности – и надежды на помощь Бога.
Обычно глагол «абад» переводят как «погубить», «истребить», но что греха таить, всё равно это призыв убить. Так ведь есть и знаменитая молитва на реках Вавилонских: поубивать детей, разбив их головы о камни. Куда уж террористичнее, ужасабельнее. Так ведь молится человек почти невменяемый, его вот-вот самого убьют…
Этот текст, при всей своей жесткости и свирепой звероподобности, очень человечен прежде всего искренностью. Главное же: это именно молитва. Великий сонет Шекспира («Зову я смерть, мне видеть невтерпеж») это именно поэзия: человек зовет смерть, но человек играет, он вовсе не верит в смерть, тем более, успокоительную («restful»). Псалом же – не игры, не «отыгрыш» проблем, а именно молитва с вздернутыми руками, потому что ну невозможно, припёрло.
