Богословие, которое раздувает слова о Боге в яростную склоку, доходящую до судов, ссылок, человекоубийства, — это богословие приказа. Можно назвать его также богословием новояза, богословием власти. Это богословие исходит из того, что содержание слов определяется сверху — Богом или полномочными представителями Бога, императором, гением, специалистом, экспертом и т.п. Приказали вкладывать в слово «сипулька» значение «женский шарфик синеватого цвета», значит, нельзя называть сипулькой шарфик зеленоватого цвета.
Такое отношение к слову распространено не только среди богословов. Оно является, вообще-то, базовым, бытовым, мещанским — и в то же время именно таково отношение к слову у математиков, физиков, инженеров, программистов, в общем, у людей «естественнонаучного» склада. Они любят и ценят реальность, они дают ей имена по праву первооткрывателей, и не считают это имя чем-то ужасно важным. Назвали сипулькой астероид — ну и ничего, могли и электрон сипулькой назвать, ничего бы в мире от этого не изменилось.
Однако, придя из лаборатории домой или хотя бы в столовую, учёный совсем иначе пользуется языком, если он не идиот. Он не приказывает поварихе называть пюре кашей, а кашу — пюре. Он соглашается: пусть вот это — пюре, а вот это — каша, а сипулек в меню нет и не предвидется. Если он увидит незнакомое блюдо, он поинтересуется, как оно называется, а не будет изобретать ему имя. Если пятнадцатилетняя дочка спросит его, что такое любовь, он не пустится в объяснения, а спросит: «А ты как думаешь?» Если сын спросит разрешения купить лук, он сперва поинтересуется, идёт речь о луке зелёном, репчатом или спортивном. Если он откроет какую-нибудь частицу не один, а вместе с коллегой (в наши дни учёных куда больше, чем элементарных частиц, так что одну частицу открывают коллективом в сотни человек), то имя частице они будут придумывать вместе. А не так: закатил глаза и нарёк: «Бозон!»
Ровно то же самое в богословии. Атеисту легче поверить в Бога, чем в то, что богослов верует в Бога. Разумно — ведь богословы обычно пишут так, словно не веруют вообще ни во что. Тем не менее, покончив с богословскими трудами, большинство богословов всё-таки поворачиваются к богословию задом, а к Богу передом. Есть Бог! Поэтому они и занялись богословием. Этим богословы отличаются от политэкономов, которые изучают деньги, потому что не имеют денег (а финансисты, у которых деньги есть, не занимаются политэкономией).
Есть Бог — причём, Бог есть и в отсутствие богословия, как температура есть и в отсутствие градусника.
Если бы Бога не было, богословие могло бы лишь приказывать: считать Богом то-то, верой то-то, мистикой то-то.
Если бы богослов был один-единственный, тоже можно было ограничиться приказами: этого ангела нарекаю так, сатану нарекаю так, а тебе, воипостазирование супрасубстанциональное, даю такое имя попросту для смеха, а то я устал.
Есть Бог, есть богословы, и не двое-трое, а тьма-тьмущая, поэтому богословие приказа и наречения. Именно потому, что Бог есть, богословие должно быть договором, а не постановлением и приказом. Договором не между людьми и Богом, а между людьми и людьми.
Вроде бы просто, но ведь тысячи лет люди жили в убеждении, что Бог сам выбирает язык, на котором о Нём говорить, что язык этот один-единственный, что как у Бога один Сын, так у каждого слова о Боге одно-единственное звучание со строго определённым содержанием. Дело богослова — не договариваться о том, как описывать Бога, а просто находить слова, заранее подготовленные Богом и спущенные с неба на землю, и вывешивать эти слова для всеобщего сведения. Никакие дискуссии тут неуместны. Америка, возможно, и не возражала бы, чтобы её назвали Америкой, а не Вест-Индией, но Бог против того, чтобы Его называли Аллахом, и кто Его называет Аллахом, тот сатанист и языковой террорист.
Вся история «святоотеческого богословия» как такового есть история приказного богословия. Все борющиеся стороны были одинаково неправы в своей глухоте, в нежелании договариваться о словах, в совершенно магической — языческой! — убеждённости, что каждое слово имеет строго определённое объективное содержание, и нужно установить это содержание, чтобы повелевать тем, что это слово обозначает. Чтобы вызвать демона, надо знать его точное имя, чтобы стяжать Христа, надо точно поименовать Христа, а кто неточен, тот антихрист. Именно антихристом и назвал Ария возбудивший против него дело архиепископ Афанасий Александрийский.
Совершенно та же извращённая логика, которая приводит обрядоверов в исступлении при мысли о том, что всё равно — двумя перстами креститься или тремя, писать «Иисус» или «Исус». Как уговоримся, так и будет правильно? Ну нет! Правильно так и только так, потому что это Бог определяет, а не люди договариваются.
Ну да, вот нечего Богу делать, кроме как определять, какими словами Себя описывать. Вообще-то Он занят совсем другим — спасением людей, откровением о Себе. Откровением, а не богословием! Откровение — как заря, богословие — как рассказ о заре. Нужно, чтобы рассказы о заре были все одинаковые, на одном языке, одними словами? Ну-ну... Нужно, чтобы рассказы о заре помогали встретить зарю и не перепутать её с закатом, а для этого важно не то, что думает рассказчик, а то, что думает рассказчик и что думает слушатель.
