В древности эту книгу называли «Откровение Ездры», «Апокалипсис Ездры», потому что в тексте Ездра спрашивает, а Бог открывает какую-то истину. Но это совсем другой жанр, нежели «Апокалипсис Иоанна» — это диалог. Классический диалог, наподобие диалогов Платона. Автор, однако, роль Платона-всезнайки отвёл Богу, а сам принял позицию Платона-сомневающегося, уступающего, почтительного. В итоге это разговор, конечно, с самом собой. Но и Екклесиаст — разговор со своей душой, «друзья Иова» тоже всего лишь тот же Иов, только вложивший свои ханжеские рефлексы в уста вымышленных друзей. Боговдохновенность — не конкретный жанр, а атмосфера, то, что иногда называют «воздух есть в тексте»
К сожалению, диалогичность эта сильнейшим образом затуманена традиционным делением текста по чисто механическому признаку, на «видения». «Видения» здесь, однако, сугубо вторичны — в отличие от видений Апокалипсиса Иоанна. Это всего лишь метафоры. Единственное исключение — после диалога идут, в самом деле, три видения. Но они настолько с диалогом не стыкуются, что их вполне можно считать отдельным произведением, смысл их совсем другой.
Смысл же диалога чрезвычайно интересен, даже уникален для Библии. Он ставит вопрос, который в ХХ веке стал очень популярен: могут ли спастись все? Как могут быть вечные муки за временные грехи?
Впрочем, ХХ век разный, а иногда и шизоидный. Он одновременно требовал спасти всех и призывал как можно мучительнее наказать Гитлера, Сталина (почему-то забывая о Ленине).
Диалог Ездры состоит из 24 пар «вопрос/ответ». Впрочем, грамматически есть ещё несколько вопросов и ответов совсем мелких, вторичных, уточняющих, которые нет смысла считать отдельными смысловыми частями.
Начинается размышление (а такой диалог с собой и есть размышление, «эссе» в самом чистом виде) с простого вопроса: почему евреям хуже, чем их угнетателям?
Что первые две главы нахлобучены на текст совершенно искусственно, видно ещё и из смысловой нестыковки. Первые две главы подробно объясняют, за что Бог наказал евреев: за маловерие. Автор «Диалога», однако, не так прост. Он ехидно подчёркивает: «Между сими хотя по именам найдешь хранящих заповеди Твои». Другие-то народы ещё хуже!
В сущности, на материале Израиля формулируется общий вопрос почему хорошим людям плохо, а плохим хорошо.
Вопрос очень древний, но ещё древнее наивная вера в то, что кто хорошо живёт, тот и хороший человек. Бог награждает хороших уже при жизни, наказывает плохих уже при жизни. Что ж, и через такую веру надо было пройти — у эволюции мысли и духа есть своя логика.
Следует крайне невежливый и глупый ответ: не лезь не в своё дело. Земной не может понять небесное. И несколько ярких метафор про море, лес, в общем, каждый сверчок знай свой шесток.
Ездра в середину этой неприличной тирады вставляет, однако, едкое: «Лучше было бы нам вовсе не быть, … чем страдать, не зная, почему». Мы ж люди, а не вода и не деревья. И задаёт второй вопрос: хорошо, евреи недостойны Бога, который их избрал. Но всё-таки они называются народом Божьим, их страдания разве не бросают тень на Бога? Что за хозяин, который не может защитить своего раба от хулиганов? «Мы сделались недостойными милосердия, но что сделает Он с именем Своим, которое наречено на нас?»
Бог не спорит и предлагает потерпеть: «А еще не пришло время искоренения его». И для внушительности прибавляет: ты хоть представляешь себе объём работ? Какое гумно понадобится для колосьев греха?
Ездра не спорит, а уточняет — совершенно платоновская манера: а сколько ждать? Я ж не Бог. Пока травка подрастёт, лошадка сдохнет. «Наши лета малы и несчастны».
Что делать, отвечает Бог, зло должно подойти к критической отметке: «Доколе не исполнится определенная мера». В этой реплике Бог проявляет Себя как не вполне вежливый собеседник, довольно высокомерный: «Слишком далеко заходишь? Не подымайся выше Всевышнего!»
Впрочем, это как бы не Бог говорит, а кто-то другой. Например, ангел. Но это не сильно улучшает ситуацию: такой невежливый слуга дискредитирует своего господина.
Ездра с глубочайшей иронией спрашивает: а разве мы не сделали всё, что могли, чтобы подойти к критической отметке? Мы так старались, так грешили! «Мы все преисполнены нечестием». Выше некуда! Из-за нас не наступает светлое будущее — вечность, и праведники томятся в сером шеоле. Давай-давай, хуже не будет!
Бог отвечает не без остроумия метафорой: ты за праведников не беспокойся, их черед придёт. Ну вот беременную ты же не будешь упрашивать родить до срока?
Преисподняя оказывается таким беременным животом, куда набивается всё больше праведников, живот пухнет, растёт…
Ездра хладнокровно прибегает к аргументу, который уже звучал: рожать — процесс естественный, а умирать и сидеть в кромешной серости процесс неестественный. Сравнил ад с беременной женщиной! То человек, а то серая дыра. И задаёт кажущийся невинным вопрос: скажи хотя бы, уже больше половины срока прошло? Беременность ада на второй половине, если можно так выразиться? «Сбывшееся более того, что будет»?
Да, конец близок, — утешает Бог яркой метафорой: гроза отшумела, остались лужи, всё сгорело, угольки тлеют. Ярко, только как-то чудно беременность превратилась в бурю и пожар.
Ездра пытается зайти с другого бока: а я лично доживу? Уж не знаю, до чего доживу — чего ждать-то?
Ангел попадает в ловушку, твёрдо заявляя, что сколько осталось жить отдельному человеку, это не сверхсекретно, а чего ждать, так пожалуйста. В утешение, однако, начинает описывать всякие беды перед концом света — вот это то, что мы привыкли называть апокалипсисом. Деревья будут плакать кровью, из Мёртвого моря в небо взлетят рыбы… Хорошая новость: угнетатели евреев накроются медным тазом, «страна, которую ты теперь видишь господствующею, подвергнется опустошению».
Ездра делает вид, что падает в обморок от ужаса, ангел в панике хлопочет, делает ему интубацию, пророк приоткрывает один глаз и умирающим голосом спрашивает: «А почему, когда все страдают, Божьи избранники страдают больше всех?»
В сущности, это первый вопрос, только более грамотный сформулированный. Не «почему хорошим людям плохо, а плохим хорошо», а «почему всем плохо, понятно, но почему хорошим людям хуже всех?»
Тут уже прямо-таки ядовитый сарказм:
»И если уже Ты сильно возненавидел народ Твой,
То пусть бы он Твоими руками наказывался».
Мол, с таким Защитником никакого Освенцима не нужно.
Первый ответ Бога опять провальный: молчи, дурак, за умного сойдёшь: «Не можешь познать судеб Моих, ни предела любви, которую обещал Я народу». Повторяется и аргумент «от беременности» — мол, не беспокойся, всё будет тогда, когда надо.
Бог повторяется, повторяется и Ездра: а поскорее нельзя? Ну чуть-чуть? И опять Бог повторяется, выкладывая сравнение с беременностью. Время похоже на человека, оно должно пройти путь от ребёнка до старика.
Ездра сбрасывает личину простодушия: допустим, что Бог бессилен против «естественного хода времени», но тогда уж скажи, мы ближе к молодости или к старости мира? «Мать наша, о которой Ты говорил мне, молода ли еще или приближается к старости?»
Теперь уже Бог позволяет Себе сарказм: а ты вот посмотри на многодетную мать, у неё старшие дети выше и крепче младших. А теперь посмотри вокруг — видишь, как людишки измельчали? Какой вывод? Так «те, которые после вас родятся, будут еще меньше вас».
(Это, между прочим, мы, ныне живущие, мельче тех, кто жил две тысячи лет назад… А как же акселерация?!)
Ездра не спорит и задаёт уточняющий как бы вопрос: кто осуществляет замыслы Творца? Бог не без самодовольства отвечает, что делает всё сам:
«И сотворено было все Мною одним,
А не чрез кого-либо иного;
От Меня также последует и конец,
А не от кого-либо иного».
Серьёзные слова — значит, Бог в курсе всех деталей. Учтём! Ездра и задаёт Богу вопрос технический, словно наниматель стройбригады — прорабу: «Когда начнётся конец времени?» Бог, однако, отвечает не хуже любого прораба: невозможно определить, где конец начала переходит в начало конца.
«Рука человека — начало его,
А конец — пята его.
О другом, Ездра,
Не спрашивай Меня».
Хорошо, Ездра делает вид, что просто уточняет: какие события указывают на начало конца? Конечно, где граница между головой и пяткой вопрос сложный, но где пупок можно ведь указать?
Ну, это пожалуйста! Следует ещё один триллер-апокалипсис. Сперва будут катастрофы и войны, а затем зло будет истреблено.
И тут Ездра с методичностью шахматиста подвигает пешку, которую он выдвинул в самом начале, на ещё одну клетку: мир создан для блага евреев, почему же они страдают? В чём их избранность, в чём любовь Бога к ним проявляется-то?
Вот здесь Бог и проговаривается. В рай не должны войти недостойные, отсюда испытания.
Это критическая точка, разрыв тысячелетнего шаблона. Оказывается, быть евреем и любимым Божьим народом — мало. Ничего не гарантирует. Испытания!!! Тесты! ЕГЭ!
Любовь — и экзамены…
Апостол Павел не писал в гимне любви, что любовь не экзаменует, но только потому, что это самоочевидно.
Бог поспешно напоминает, что Адам вообще-то согрешил, люди не белые и пушистые сферические лошади, так что, увы…
Ага, поддакивает Ездра, а как же праведники? Почему они должны сдавать экзамены?
Бог приосанивается: так праведники воскреснут к вечному счастью, а грешники будут вечно мучаться. Испытания и показывают, кто праведник, а кто нет. Чтобы войти в бесконечность рая, надо пройти через игольное ушко земных страданий:
«А входы будущего века пространны, безопасны,
И приносят плод бессмертия.
Итак, если входящие, которые живут,
Не войдут в это тесное и бедственное,
Они не могут получить,
Что уготовано».
Талант автора в том, что это перекличка с метафорой роженицы. Чтобы родиться к жизни на земле, надо протиснуться через… Ну, в общем, протиснуться через вагину (если русский патриот рождается, то через влагалище).
Всё, Бог попался в мышеловку. Ездра засучивает рукава и переходит к основной части допроса.
Оказывается, зло разное бывает. Есть зло как наказание грешникам, а есть зло — испытание. Негативное и позитивное. Негативное — вечное, а позитивное — временное. Ну-ка, ну-ка!
Именно в этом месте, кстати, еще в раннее Средневековье из рукописи кто-то вырвал несколько листов — ну как же, там было очень интересно всё написано, сохранил на память — и их нашли только через тысячу с лишним лет в совсем другом монастыре. Так что в синодальном тексте до сих пор дыра в полторы тысячи слов, десятая часть книги. Поэтому, отменяя смертную казнь, следует всё-таки её сохранить для таких вот посетителей библиотек. И в аду пусть они вечно вклеивают вырезанные страницы на место!
Видишь, ли говорит Ездра Богу, который доволен собой как слон и расслабился — проблема не в том, что праведников мало. Как-то некрасиво получается. Эта мысль уже звучала, и Ездра добавляет важный оттенок: вообще-то праведников стопроцентных вообще нет:
»Найдется ли кто из живущих, чтобы не грешил,
Или найдется ли кто из родившихся, чтобы не нарушал Твоего завета?»
Бог отвечает почти то же, что отвечал раньше насчёт количества и качества, но добавляет новую — не слишком умную — мысль: мол, золото ценится дороже глины, потому что золота мало. Не слишком умно, потому что выходит, что изначально предполагалось производство кучки бриллиантов, а большинство людей всего лишь отходы производства. Ездра и отвечает страстной, жаркой отповедью: что ж за садизм такой! Ты что, издеваешься? Мы что, мухи-дрозофилы, на которых опыты ставят? Что за селекция, как в Освенциме на вокзале? Если мухи, тогда зачем было наделять человечностью («разумом»)?
Это, пожалуй, одно из лучших мест в книге:
»Разум возрастает вместе с нами, и из-за этого мы мучимся,
Так как сознательно идем к гибели.
Пусть рыдает род человеческий,
И радуются полевые звери;
Пусть рыдают все, кто родился,
И веселятся четвероногие и скоты.
Ибо им гораздо лучше, чем нам,
Так как они не ждут суда;
Им неведомы ни мучения,
Ни блаженство, обещанные им после смерти.
Что нам пользы в том, что мы будем снова жить,
Но будем жестоко мучиться?
Ведь все, кто родился, пропитаны беззакониями,
Полны грехов и отягчены преступлениями».
Бог отвечает короче и не очень убедительно: мол, разум как раз дан, чтобы не грешить.
Ездра не отвечает напрашивающимся упрёком — что ж это за разум такой замечательный, если он дал сбой? Кто лажанулся — Адам или создатель Адама? Это была бы тупиковая ветвь спора, троллинг. Ездру интересует не прошлое, а вечное. Он сам понимает, что разум — суть человечности — какой бы он ни был, а всё же лучше бесчеловечности, существования кирпичом или муравьём. Вот этим разумом и начинает ощупывать будущее.
Начинает основной раздел Ездра издалека очень типичным вопросом: а вот до общего суда, до конца света, что ждёт праведников и грешников?
Ну, тут можно столько всего напридумывать? Следует описание того, что позднее стало называться «мытарствами», прохождениями через загробные тесты. Пока это не столько тесты, сколько оценки за тест, которым оказывается земная жизнь. Семь наказаний («путей») для плохих людей, семь приятностей для хороших. На всё это даётся семь дней. Чёткое расписание.
Ага, кивает Ездра, семь дней это хорошо, но тогда… А праведники в эти семь дней могут не просто наслаждаться, а упросить Бога помочь тем, кто ещё жив? Своим детям, друзьям, детям друзей, друзьям детей друзей?
Нет, грустно отвечает Бог. Потому что есть вещи, которые можно поручить другим, а есть — которые нельзя. Можно послать сына в магазин за пивом, но пиво пьёт каждый сам.
Ага, кивает Ездра… И наносит удар «от Библии»: а как же Авраам торговался с Богом за жителей Содома? Молитва заступничества вообще в Библии — норма.
Бог быстро парирует: это всё только в этой жизни. Пока живы.
Вот тут Ездра повторяет мысль, которая уже звучала — про то, что лучше бы не родиться, не быть человеком. Но он добавляет к ней новое измерение, в сущности, впервые формулируя идею грехопадения всех в одном Адаме:
«О, что сделал ты, Адам?
Когда ты согрешил,
То совершилось падение не тебя только одного,
Но и нас, которые от тебя происходим.
Что пользы нам, если нам обещано бессмертное время,
А мы делали смертные дела?»
Тут ведь подхватывается идея, что единство людей ограничено земной жизнью — но как же тогда с единством людей в Адаме? Выходит, помогать другим в вечности нельзя, а портить другим всю жизнь можно?
Ездра заканчивает вопрос восклицанием:
«Мы не помышляли в жизни, когда делали беззаконие,
Что по смерти будем страдать».
Бог не отвечает сухо, как следовало бы, если бы Бога выдумали люди: «Ну и зря».
Бог отвечает, подхватывая:
«Это — помышление о борьбе,
Которую должен вести на земле родившийся человек,
Чтобы, если будет побежден,
Потерпеть то, о чем ты сказал,
А если победит,
Получить то, о чем Я говорю».
Жизнь — это не размышление про себя, дело не в том, что я думаю или не думаю внутри своей головы. Жизнь — это ответ другому.
Бог отвечает цитатой из Торы, где Моисей предлагает евреям выбирать между жизнью и смертью:
»Избери себе жизнь,
чтобы жить».
Формально это цитата из Второзакония:
«Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое» (30:19).
Жить жизнь. «Хай хайа» — жизнь для жизни. «Зоэн зэн» по-гречески. Да, имена «Зоя» и «Хая» означают именно «Жизнь». Латинское имя «Вита» тоже есть, но очень редко встречается.
Тут и звучит сильно изменённая цитата:
«Это та жизнь, о которой сказал Моисей, когда жил,
К народу, говоря:
«Избери себе жизнь,
чтобы жить».
В таком виде смысл выражения меняется.
Речь не идёт о выборе между жизнью и смертью, между благословением и проклятием — причём, «благословение» это вовсе не вечная жизнь, о которой в Торе ни звука, это жизнь потомства.
Речь идёт о том, что жизнь человека — не существование одуванчика или бабочки, хотя мы любим себя сравнивать со всякими скоротечными феноменчиками. Если ты человек — живи настоящей, человечьей жизнью! Выбери человеческую жизнь, чтобы не жить скотски! Вы ж всё время боитесь, что вы персонажи в компьютерной игре — ну так вот, вы не персонажи, это не игра, но и последствия соответствующие!
Примечательно, что после идут слова, чрезвычайно близкие к евангельским из притчи о богаче и Лазаре:
«Но они не поверили ему, ни пророкам после него,
Ни Мне, говорившему к ним».
В Евангелии:
«Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк 16:31).
Совершенно не исключено, что автор книги знал эту притчу (в которой, кстати, нет ничего специфически христианского). В 3 Ездры это не единственная перекличка с Евангелием. Но возможно, что эти совпадения объясняются просто общим временем написания, общим культурным пространством.
Теперь Ездра обороняется, повторяя в очередной раз про количество: может, было бы разумно, если бы Бог не ждал смерти грешников, а давал бы им укорот при жизни? А то выходит, что на десять тысяч грешников выживает один праведник.
Довольно мрачная, даже человеконенавистническая оценка. Мол, на меня одного десять тысяч мерзавцев.
Коль Ездра повторяет, то и Бог не считает нужным искать новый аргумент и повторяет про количество и качество.
Следует очень длинный монолог Ездры: подробно описывается, как человек рождается, как его мать кормит молоком, какой Бог великий… Всё это логично, если автор подводит Бога к мысли о том, что Бог людям не только отец, но и мать. Именно такова логика следующего вопроса:
»Поистине, нет никого из рожденных, кто не поступил бы нечестиво,
И из исповедающих Тебя нет никого, кто не согрешил бы.
В том-то и возвестится правда Твоя
И благость Твоя, Господи,
Когда помилуешь тех,
Которые не имеют существа добрых дел».
Это изящно выразил Бердяев: этика начинается с вопроса «Каин, где брат твой Авель», а заканчивается вопросом «Авель, где брат твой Каин». По Ездре, этика начинается отцовским вопросом: «Ты почему двойку принёс?», а заканчивается материнским вопросом: «Ты компот будешь?»
Бог уверенно отвечает, только не совсем на заданный вопрос: мол, Я и не беспокоюсь о грешниках, вот они и страдают вечно. «Милость» тогда сводится к чисто негативному поведению: забыть о существовании подлецов. Но Ездра-то просил забыть не о подлецах, а о подлости. Бог опять ведёт себя как мужик: а чё, я ж их не бью, пусть гуляют себе по аду! Ездра же просит материнской заботы и попечения.
Теперь Ездра вновь возвращается к идее, высказанной в самом начале (в этом смысл диалог имеет «хиастическую», симметричную композицию): о грешниках хорошо бы позаботиться по одному тому, что они образ Божий. Раньше он говорил о евреях — мол, их проблемы — пятно на репутации их Бога, а сейчас раздвигает рамки.
Бог отвечает красиво:
«Настоящее настоящим
И будущее будущим.
Многого недостает тебе,
Чтобы ты мог возлюбить создание Мое более Меня».
Правда, тут явно не вполне идея «настоящего человека», но всё равно красиво. Главное, звучит слово «свобода» — крайне редкое в Библии, между прочим, у евреев мало было абстрактных понятий:
«Они, получив свободу,
Презрели Всевышнего».
Насильно мил не будешь.
И долго ещё этой свободе творить зло, вздыхает Ездра.
Бог ещё увереннее отвечает, что время даётся не свободе зла, а свободе добра:
«Ты не любопытствуй более,
Как нечестивые будут мучиться,
Но исследуй,
Как спасутся праведные».
Ездра вновь повторяет мысль и образ из начала диалога: но хорошо ли, что праведники — как капля в океане?
Бог отвечает призывом молиться и питаться одними цветами. Отличное сравнение молитвы с едой!
На этом обмен репликами заканчивается, заканчивается диалог. Следуют три видения — уже не метафоры, не сравнения, помогающие раскрыть аргументацию, а просто образы-притчи.
Первый образ: плачущая женщина, потерявшая ребёнка. Ездра пытается её утешить на манер стоиков: мол, посмотри, вокруг сколько людей гибнет, что плакать об одном человечке! Но эта женщина — весь народ Израиля, а плачет он о Храме.
Это имеет отношение к вопросу о спасении всех? Да, прямое. Но это очень хитрая метафора. Она не о Храме или, если угодно, о том, что каждый человек есть Храм Божий. Она о единичном. Беспокойство о количестве есть неумение беспокоиться о единичном. Нельзя утешать осиротевшую мать тем, что ещё миллион матерей осиротели. Если вывернуть этот аргумент, оказывается, что надо не спрашивать, почему многие будут вечно мучаться, а радоваться, что хотя бы один будет счастлив. Один — воскреснет, мать одного — обрадуется. А остальные? Да перестань ты об остальных, порадуйся об одном! «Остальные» — это всё тот же один, нет «остальных» как множества.
Второе видение самое длинное — почти полторы тысячи слов, десятая часть текста — и самая скучная. Орёл с тремя головами и дюжиной крыльев, все друг с другом дерутся и всё что-то символизирует. Вот уже где оттоптались историки — о каких римских императорах идёт речь. В конце I века много была высокая конкуренция на рынке императорских услуг. Но обычные люди от этого не сильно больше страдали, а уж к вопросу о справедливости вечных мук это никакого отношения не имеет.
Третье видение: мужчина, который совершенно безоружен, но побеждает нападающие на него полчища:
«Ни копья не держал
И никакого оружия воинского».
Просто дунул — и враги спалились. Буквально.
Это мессия, Сын Божий, Христос? Тут масса перекличек с Евангелием, но самого Иисуса тут нет напрочь. Нет живого человека, который как раз не дунул в Гефсиманском саду, не победил, не, не, не. Гвоздей нет и креста нет, и воскресения нет, а есть уход в какой-то запредельной град Китеж, а остающимся Ездра пишет 71 книгу, но из них только одна — вот эти 14 тысяч слов — он публикует, а остальные тайные-претайные.
О чём это говорит? Да ни о чём особенно. Всегда, в любую эпоху, кто-то ищет рая за горизонтом, а кто-то обнаруживает, что Загоризонталье приблизилось — вот оно, оно Вертикаль твоей жизни здесь и сейчас. Кто-то ищет потаённые семьдесят книг, а кто-то обнаруживает, что и одной строчки из Нагорной проповеди достаточно, чтобы перестать беспокоиться и начать жить вечно.
