«Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших» (Мк 11:26).
И как тогда можно спастись, можно повторить слова апостола Петра, сказанные на предписание «не блуди» (Мк 10:26).
Мы оказываемся в заложниках у другого. Обязательно простить Ленина или Гитлера, Путина или кого получше. Спасибо, не сказано «пока не будете прощены другими людьми». Тогда мы были бы заложниками чужой воли, а так мы заложники только своего интеллекта. Да, интеллекта: ведь мы не прощаем не из злости, а потому что очень часто прощать опасно и в этом смысле глупо. Я прощу — меня поработят, используют моё прощение, чтобы меня оседлать.
Не случайно «прощёное воскресенье» родилось у монахов: они сперва просили друг у друга прощения, а затем расставались, чтобы сорок дней провести в одиночестве.
Прощение очень опасный шаг. Один француз проповедовал, что «другой это ад», что жизнь — это всегда «на краю», у порога смерти. Только он это проповедовал, сидя в кафе, так всю жизнь и просидел. Тусуясь с теми другими, которые вроде «ад». Порог смерти совпадал с барной стойкой. Натужно и нежизненно. А монахи, которые слова «экзистенциализм» даже не слыхали, знали, что ближний это рай, но с этим раем полезно держать дистанцию. Как с деревом познания добра и зла. От другого человека мы получаем подтверждение себя, нашей жизни, нашего существования.
Мы заботимся о ребёнке, о родителях, о больных, может быть, ничего не получая взамен материального, но мы получаем нечто большее: я помогаю другому, следовательно, я существую. Друг познаётся в беде, раз помогает? Я познаю себя в беде, если помогаю! За это всё можно простить. А вот как раз власть — не подтверждает, что я есть.
Править другими, руководить, наставлять, это свидетельствует не о том, что я есть, а о том, что я нуждаюсь в других людях для своего существования. Помогающий же помогает не потому, что нуждается в подтверждении своего бытия, а от избытка бытия. Подтверждение приходит, но это не вознаграждение, а чистая радость.
Прощаем же мы, когда смиряемся с тем, что другой человек не только не подтверждает наше существование, но и опровергает его. Отрицает. Иногда справедливо, чаще нет, неважно: такое нельзя простить. Нельзя, но надо. Потому что в конечном счёте нечего подтверждать. Всё суета сует, и власть, и милосердие, и ненависть, и любовь. Человек один или с другими просто комочек плоти. Если есть Бог, то есть я. Только так. Другой человек то же самое. Не рай, не ад, а образ Божий. Какое уж тут простить или не простить — быть вместе, вот всё. Простить означает покаяться, это как лицо и изнанка. Лицо — прощение, подкладка — покаяние. Покаяться, что я первый и единственный, кто нуждается в прощении, других нет. Как в Америке любят прилагательное «первый». Первый национальный банк — а второго-то нет. Так и со мной — я первый грешник, а второго нет, а есть Страна Божья, Царство Христово, где все цари и святые, и один грешник, уж простите его, то есть, меня.
[По проповеди на Прощёное воскресенье 9 марта 2003 г.]
