«Ученики его сказали: В какой день ты явишься нам и в какой день мы увидим тебя? Иисус сказал: Когда вы обнажитесь и не застыдитесь и возьмете ваши одежды, положите их у ваших ног, подобно малым детям, растопчете их, тогда [вы увидите] сына того, кто жив, и вы не будете бояться» (евангелие Фомы, 37).
Как всегда, встаёт вопрос: это составитель поставил этот афоризм после афоризма об одежде или это изначально у Иисуса была такая мысль, а в канонические евангелия вошла только первая половина? Цена вопроса, впрочем, не велика.
У Марка этот же вопрос звучит так:
У Матфея ученики спрашивают о признаке «пришествия и кончины века» (24:3), и это «окончание времени», «эона», перекликается с Фомой про время.
Впрочем, различиями тоже не следует пренебрегать. У Марка ученики взволнованы тем, что Иисус говорит о разрушении Храма. Тут о Храме речи нет, даже наоборот. Речь идёт не о том, что нечто исчезнет, а о том, что Некто появится.
Вопрос учеников, скорее, напоминает просьбу Фомы «показать Отца» (Ио. 14, 8) — ведь тогда Иисус ответил утверждением, что видевший Его видел Отца. Можно вспомнить и вопрос Иуды в Ио. 14, 22 о том, почему Иисус хочет явить Себя избранным, а не всему миру.
Что важнее в этом вопросе: время или действие? Ученики хотят знать срок или хотя видеть? Вообще-то довольно странно просить того, кого и так видишь, «показать себя». Вот он я — уже вполне виден. Значит, учеников интересует именно срок? Но в контексте изречения «явить» может означать преображённую реальность («явить истинную сущность») или духовное прозрение («увидеть внутренними глазами»).
Вопрос зажат между изречением о том, что не нужно беспокоиться, во что одеться — абсолютно каноническим (Мф 6, 25) — и призывом снять одежды. Образ голых ребятишек уже был у Фомы— в стихе 21, где ученики сравниваются с детьми, которые играли на чужом поле и при появлении хозяев не просто пускаются наутёк, но при этом ещё и раздеваются, бросают одежду на землю.
Большинство комментаторов, склонных видеть в Фоме произведение гностическое, считают, что и этот текст — метафора, осуждающая тело. Тело — одежда, которую надо совлечь с себя, да ещё и растоптать в знак презрения. Но, конечно, возможны объяснения, не отсылающие к гностицизму — например, что речь идёт о возвращении в блаженное райское состояние. Не гностики же сочинили рассказ книги Бытия о кожаных одеждах, сшитых себе людьми после грехопадения. Появилось чудо стыда — исчезнет чувство стыда, вот и всё. Именно эта логика побудила бл. Августина свергнуть с себя одеяние греховное и «растоптать его»: «нужно избавиться от одеяний развращённых детей». Тут, заметим, дети — отнюдь не идеал, а символ распутства, бесстыдства.
Так что вполне вероятно, что тут «скидывание одежд» напоминает об омовении крещения, о новом, от Духа, рождении — голеньким, как и при первом.
Полезно помнить, что в каноническом тексте Иисус, отвечая на вопрос учеников, говорит о внезапности конца и о том, что те, кого конец застанет на полевых работах, не должен «брать одежды свои» (Мф 24:3). То есть, люди в поле работали, скидывая одежду. Тогда готовность бросить всё — это готовность целиком посвятить себя Божьей работе.
Возможно, ключевым является самое последнее слово — это не «стыд», а «страх». В греческом тот же корень, что у Фобоса, «ужас», «трепет». Увидеть Бога мешает не тело и даже не стыд, а благоговейный трепет. Что, быть наглыми? Ну зачем же крайности. Неверующий не видит Бога, потому что не верует, верующий не видит Бога, потому что верует и знает, что Бог есть, хотя невидим. А видеть-то хочется и верующему, и именно верующему! Вера в Иисуса спасает от греха, но не спасает от желания видеть — и никакие иконы тут делу не помогут. Тонкость в том, что хочется Бога видеть, но самому быть видимым для Бога — нет, не хочется. Страшновато и стыдновато. Сходить посмотреть стриптиз — ну почему бы и нет, но самому исполнять стриптиз... Но если ты веришь в целомудрие Божьего взгляда, как не стыдно не замечать нецеломудрия взгляда своего?
Не тело плохо, телесность духа плоха. Телесность души — это всё автоматическое, заскорузлое, это эмоции, которые не помогли душе расти, а, напротив, подсохли, высушились, превратились в привычные, циклические реакции и не дают душе развернуться.
Вот тогда и вспоминается «канонический» вопрос учеников про разрушение Храма и всего мироустройства. Господь ведь и на этот вопрос не дал внятного ответа. Начал говорить про ложных мессий. Оказывается, невидимое легко фальсифицировать. Видели вроде бы Христа, но можем принять какое-нибудь ничтожество за Него. Не потому, что антихрист великий обманщик, а потому что человек — великий самообманщик. Не видим Того, Кто являет нам Себя, и видим то, что сами себе показываем, шевеля пальцами в лучах солнца. Гордыня — театр одного актёра. Эгоизм — театр одного зрителя. Вот эти театрики и надо бы закрыть. Чтобы одеться во Христа, надо снять с себя свои иллюзии. А тело — тело меньше всего виновато в том, что наши иллюзии вечно пердю.
Самое же интересное в этой фразе — такие малозаметные слова про «увидите сына того, кто жив». Это ведь об Иисусе (и Гейтеркол этого не отрицает). Это даже величественнее — и в то же время проще — чем «Сын Человеческий». Сын Живого. Иисус Живаго. Потому что все мы — смертные, дети тех, кто умрёт или уже умер. Живой — только Один, и вот этот Живой среди нас. Это даже не победа над смертью, это победа над тем, что хуже смерти — над тревожностью, над совершенно разумным и оправданным недоверием к миру, где всё конечно. Ну как «победа». Недоверие к миру никуда не девается. Оно сосуществует с верой к Творцу мира. Вопрос в том, вера одета в недоверие или вера поверх недоверия.
