Огромный перепад между мытарем и фарисеем. На православных иконах рисуют иногда пышно разодетого, упитанного фарисея, и скромненького серенького мытаря.
В одном израильском сериале показывали набожного иерусалимского еврея — моего ровесника, кстати — главу ешивы, набожного, классического фарисея. Самая большая поблажка, которую он себе позволяет: подсмотреть в окошко на парадный пролёт израильских истребителей. Вообще-то ему не положено, потому что этот Израиль фарисеи осуждают за недостаточное следование воле Божией. Я тоже против истребителей: либо Бог, либо бомбы. Но фарисеи в принципе не против бомб, им только нужно бомбы от Бога, а не от людей. Ведь в Библии осуждается царь Саул, который пошёл в бой, не дождавшись пророка Самуила. Правда, Саула Бог покарал, а Израиль — отнюдь, но истинный фарисей готов потерпеть.
У фарисея Штепселя (или Штиселя?) есть сын, который украдкой любит живопись. Штихель и этим недоволен — где в Библии живопись? Но однажды его сыну один миллионер даёт премию за успехи. Штепселя и сына приглашают на торжественную церемонию, и в разгар торжества штихель подходит к миллионеру и начинает просить у него денег на ешиву. Сын сгорает от стыда.
Денег миллионер не дал.
Вот этот миллионер и есть мытарь. Мыслимое ли дело, чтобы Ротшильд вдруг забился в тёмный угол синагоги и начал там каяться в том, что прожил жизнь паскудно? Кстати, не так уж и паскудно, это мытарь преувеличивает. Святое преувеличение. Вся Библия святое преувеличение, потому что вся жизнь человека это преувеличение антисвятое.
Невероятная ситуация? Вот Господь Иисус и хотел невероятности. Невероятностью по самоуверенности, невероятностью по набожности, невероятностью по яйцам, в конце концов. Чтоб скрючились и долго-долго, дней сорок, не разгибались.
Спасителю важны не абсолютные величины — фарисей может быть посмиреннее, мытарь понаглее. Ему важна пропорция. Перепад. Такой же перепад как между ребёнком и стариком (ребёнок это фарисей, конечно, а вы что подумали?). Между грамотным и безграмотным. Между верующим и неверующим.
Нормальный человек знает перепады, знает своё место в них. Но захочет ли поменяться старик с подростком? Нет! Старик, может, не прочь стать подростком, сохранив себя как личность, омолодиться, но не потерять себя в детстве, променять память, пусть слабеющую, на перспективу. Тем более, ребёнок ужаснётся перспективе стать стариком, пусть и богатым.
Перепады святы. Хорош был бы мытарь, если бы сказал «Боже, хочу быть как этот фарисей». Между тем, многие верующие настроены именно так: идут к Богу и хотят быть как другие идущие к Богу, просветлённые, зрелые, спелые. Авторитеты. Чистое идолопоклонство — хочу быть как этот идол. Конечно, конформизм и подражание могут быть созидательны, они всегда в той или иной присутствуют в жизни личности, но именно в вечной жизни им не место по определению.
Оказывается, дело не в том, чтобы не сметь благодарить Бога за то, что мы не плохие люди. Бога нельзя благодарить и за то, что я не плохой человек, и за то, что я неплохой человек. Бог и благодарность вообще не об этом.
Вот апостол Павел сравнивает верующего с камнем, на котором надписи: «Но твердое основание Божие стоит, имея печать сию: «познал Господь Своих»; и: «да отступит от неправды всякий, исповедующий имя Господа» (2Тим 2:19). В древности на кирпичах были и клейма, и надписи с именем мастера или божества, если кирпичи шли на строительство храма.
«Познал Господь Своих». Богу что, нечем больше заниматься кроме познания нас? Были гностики, стремились к познанию Бога. Их можно понять: вкусное это дело, богопознание. А человекопознания нет.
Для нас — нет. Потому что вы слово «познавать» вкладываем смысл «обладать». Вон красивая женщина идёт, ух, я бы её познал. Познание наше противоположно любви. Мы и себя познаём, чтобы собой владеть, хладнокровно взирать на проходящих мимо красоток. А Бог познаёт человека, потому что любит. Познаёт не чтобы подчинить, а чтобы пробудить, оживить от самовлюблённой дрёмы.
Гончар может познать горшок? Самое древнее сравнение Бога — с гончаром, а человека с горшком. Что тут познавать, горшок он и есть горшок. Мы можем сделать горшок в виде человека, но человеческого ничего в горшке не будет по любому. А Бог сделал горшок — и этот горшок несёт в себе Бога, не будучи богом нимало. Богу есть, что познавать в человеке — не Самого Себя, а человека. Образ, подобие, отпечаток, но отпечаток государственной печати не содержит ничего особенного, а отпечаток Бога — живой, единственный, каждый из миллиардов единственный как Бог, неисчерпаемый, которого можно и нужно вечно познавать и любить. И сам способный на это.
Когда мы ненавидим, нам всё понятно. Дурак он и сволочь. Когда мы любим, мы не понимаем. Даже если мороженое любим, уже не совсем понятно, что в нём такого. А уж человека… А когда меня любят? Очень непонятно, меня всегда любят не совсем за то, за что я себя люблю, а за что-то невидимое для меня, за что-то, чего я сам, может быть, побаиваюсь в себе, а оно есть и оно прекрасно. Любовь познаёт не как ученый, не как офицер солдата, а как бесконечность познаёт бесконечность.
Проблема фарисея, что он не с Богом говорит, а с собой. Он сделал из Бога зеркало себя и любуется. Мытарь разбил зеркало, спалил свой портрет Дориан Грея — и умер. И воскрес. И вся жизнь человека есть разбивание зеркал, отражений, образов, которые мы создаём для своего удобства, и выход на волю, к подлинности людей и Бога.
