«если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф 6:23)
Выражение «смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?» содержит скрытый парадокс, отсылающей к головной боли богословов — свободе воли. Если человек во мраке, как может он смотреть? Чтобы видеть, надо уже быть в свете. Чтобы хотеть зрения, надо уже перестать быть слепым, разлюбить слепоту, — а это в высшей степени трудно, если никогда не был зрячим.
Выражение не случайно напоминает слова ап. Павла: «Только бы нам и одетым не оказаться нагими» (2 Кор. 5,3). В обоих случаях слушателю (читателю) предлагают резкую перемену контекста. Павел призывает «облечься в небесное наше жилище» — сменить эту жизнь на вечную. Проблема в том, что то, что считается одеждой в одном месте, в другом может оказаться вовсе не одеждой. Именно это произошло с Адамом и Евой: когда они оделись в раю, они оказались раздетыми. В раю одеждой является нагота. Человек в плавках на пляже — одет, на заседании парламента — гол. Правда, в гордыне своей человек склонен полагать, что, если он в плавках, значит вокруг — пляж.
«Свет» в этой речи Иисуса — синоним чистоты. То, что в одной ситуации чистота, в другой — грязь. Самый распространённый казус — богатство. Ослепительный блеск дворцов, роскошных автомобилей, драгоценностей слишком часто — грязь, нравственная грязь. К религиозной жизни это ещё больше относится.
Матфей очень точно помещает притчу в самое окончание Нагорной проповеди, перед словами о невозможности работать двум господам. Не столько неверие есть нарушение первой заповеди, сколько вера в маммону, вера в земное благополучие.
«На Бога надейся, а сам не плошай», — сколько людей погибло духовно и физически, выкрикивая (или шепча) эти слова. «Не плошай» — и в душу затаскивают рояль, гардероб, корзину, картонку, сейф, собаку, жену... А ведь они все отбрасывают тень. Если человек очень верит в Бога, тень эта маленькая, как если бы солнце было в зените. Но все-таки тень есть всегда, хотя бы под шкафом.
В этой тени уже не очень видит человек Божие всемогущество, зато хорошо видит угрозы, которые на каждом шагу, от которых нужно защититься подручными средствами.
В этой тени уже не слишком ясно Божие милосердие, зато очень ясно, что грех — дело естественное и неизбежное. И человек перестаёт каяться — ведь глупо каяться в том, что есть норма?
Потом человек перестаёт и видеть грех, он уже считает всякие разговоры о любви к врагам — своим, общественным и т.п. — вздором.
Потом, если человек не ханжа, самооправдание сменяется богообвинением. Мы закрываем глаза на грех, потому что боимся поверить, что любой, самый тяжёлый грех — меньше самого маленького Божьего милосердия. Иисус и напоминает, что святость может не только идти извне, как свет от светильника, может быть не только результатом озарения от Бога. Святость, чистота, просветлённость могут быть и результатом внутренней работы, когда человек потихонечку (или быстренько) увольняется от работы маммоне и освобождает себя для Бога. А уж Бог не опаздывает никогда — только человек этого не знает, потому что смотрит на свои часы, а не на Божии.
