Один из ярких примеров непонятного богослужебного текста это тропарь Рождества. Объяснить-то его нетрудно, проблема не в том, что богослужебный язык непонятный, а в том, что не хотят понимания. Понимание это не превращение молока в химическую формулу молока, а наоборот — превращение травы в молоко, увиденного в картину, дров в жар очага. Хотят высокого, а Бог-то сошёл с высоты. Точнее, слез.
Лучшее стихотворение Мандельштама — о Рождестве, но, в отличие от пастернаковского, почти непонятно, что оно о рождестве. У Пастернака «возвышенно» — мы пастухи, принесли-вознесли хвалы-халвы. Младенец. Икона в стиле наив. Пастернак — в третьем лице.
У Мандельштама — от себя, из сердца. Ключевая строчка — о Боге, о смысле, о Рождестве:
«Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,
И шарить в пустоте, и терпеливо ждать».
«Бессмысленно» — эхо сказанного чуть выше:
«Немного теплого куриного помета
И бестолкового овечьего тепла».
Вот — пастух, который ищет не младенца какого-то, а своих овец. Овца и тепло, и осязательные кудряшки, поэтому:
«Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,
Как яблоня зимой, в рогоже голодать,
Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,
И шарить в пустоте, и терпеливо ждать».
Бог среди помёта и бестолково толкущихся овец.
Дьявол — среди тех, кто несёт в избушку жестоких звёзд солёные приказы». Ну да, «звездный луч как соль на топоре». Избиение младенцев — думаете, мечом? Да топором, чего уж тут. Поэтому овцы — как гуси, которые Рим спасли,
«Пусть заговорщики торопятся по снегу
Отарою овец и хрупкий наст скрипит».
Заговорщики, знамо дело, от Ирода. Младенец-то Царь, а кто хочет убить царя, тот заговорщик, а не солдат вовсе. Но овцы захрустят, и заговор раскроется.
Наверное, у этого стихотворения Вяч. Иванов или ещё кто совсем другой находят смысл. Так ведь и сказано «шарить в пустоте». Вот это и есть «шарить в пустоте».
Вот этого не хватает в религии, в нашей вере. Мы не чувствуем себя девочкой со спичками, мы чувствуем себя внутри тёплого сияющего рождественского супермаркета. У нас топор с солью от врагов, а у Мандельштама — бестолковые овцы, серная спичка меня б согреть могла. У него мир пахнет помётом и овцами, а у нас стерильный и пахнет позолоченной жестью. А кто не помнит, как пахнет овца, тот не нашарит Христа в пустоте Рождества, потому что лишь овца учует в пустоте того, кто её согреет.