«Во успении мира не оставила». Мария не перестала быть с живыми, умерев, как не перестала быть с девушками, родив. Эти парадоксы мозг пытаемся примирить на уровне материи, представив так, что Мария телом вознеслась на небо, а духом с верующим, то есть, она не умерла, как все. Или что она не так родила, как все.
Быть девушкой — и, шире, хранить девственность, хранить чистоту это не физиология, это дух. Жить — это не физиология, это дух. Бог может возвращать чистоту. Прощение возвращает целомудрие и невинность. Вот тюрьма возвращает невиновность — если срок отбыт.
Быть или не быть не вопрос, вопрос в том, как быть, чтобы не не быть. Так-то мы под горку катимся. Мы пытаемся возместить отсутствия бытия материально, демьяновой ухой закармливая забредшего гостя. Это ещё лучший случай! Но бесполезно поливать землю маслом, чтобы прочнее на ней стоять. Именно этим занимается Марфа в рассказе, который приурочен к Успению. Сперва накормить Бога, потом выслушать Его. Да Он будет кормить, Он! Открой рот, иначе не удивишься! И уши. Как Мария. Она поняла, что пора слушать.
Остаться с живыми, умерев, это ровно то же самое, что слушать, говоря. Теоретически невозможно, а практически вполне, это и есть критерий идеального владения языком и собой. Кто плохо знает иностранный язык, разговаривает за столом, но не отслеживает, о чём разговаривают окружающие, а на своём языке — вполне. Если только не эгоист. Мы не можем не оставить мира, потому что мы в этом мире не очень-то и присутствуем. Ещё не очень родились, а уже скоро отчаливать.
На Успение ещё читаются знаменитые слова апостола о том, что Иисус, будучи образом Божиим, не пытался возвыситься до Бога, а опустился до людей (Флп. 2: 5). Павел не обсуждает, был ли Иисус человеком — он видел человека Иисуса. Павлу важно, что Иисус, став человеком, не оставил Отца. В это куда труднее поверить, чем в то, что можно, став матерью, не перестать быть девушкой. Мы-то живём по принципу шагреневой кожи — чтобы с кем-то соединиться, надо кого-то оставить, чтобы чего-то достичь, надо от чего-то отказаться. Оставить родителей — прилепиться к жене. Оставить жену и детей, — прилепиться к Иисусу. Такова проза жизни.
Только прилепиться к Богу — особый случай. Есть простое развлечение для детей: насыпать на картонку мелких гвоздиков и водить под картонкой магнитом. Гвоздики оживают, водят хороводы, совершают Исход и даже восхождения на горы, если не очень высокие.
Человек тогда прочно стоит на земле, когда он тянется к Богу. Земля оказывается зажатой между Творцом и человеком. Настоящее небо под землёй! Вот тогда и начинается невозможность «оставить» землю, людей, жизнь. Тогда смерть и становится лишь ещё одним оттенком во взаимоотношениях с Богом, не более и не менее. Материальный мир лишь тонкая картонка между Богом и людьми.
Большинство людей не находятся «в мире». Живём, как верно отметил один принц, в мире собственных иллюзий. Умираем — и наш иллюзорный мир умирает вместе с нами. Это не мешает нас любить — кто любил, поплачет над тем, что любимый исчез и мир его исчез вместе с ним. Вера — это рождение в реальность, это прозрение, это влипание в мир, да такое, что и после смерти — остаются святые в мире. Они, конечно, перестают разговаривать о ценах на продукты, о музыке, догматах и прочих мелочах. Так ведь и самые ценные люди — не болтуны, а те, кто присутствуют в мире «весомо, зримо», пускай и молча. Или, точнее, человек настолько жив, насколько присутствует в реальности, а не в своём эгоизме. И все проблемы с умершими — что мы от них требуем не быть живыми, не присутствовать в мире, а продолжать участвовать в наших фантазиях, как они это делали — из любви — когда были живы. А надо-то, наоборот, стараться оставить мир и прилипнуть к реальности, в которой Бог и святые.
Матерь Божия не оставила людей, потому что была с Богом. Чтобы не оставить человека, нужно слушать не его жалобы на жизнь, болячки, бедность, а слушать Бога, Который за этим человеком. Это и есть молитва — слушающая и отвечающая. Правильно сказал один атеист: думать, что Бог тебе отвечает, это сумасшествие. Не Бог мне отвечает, я Богу отвечаю. Не я Его кормлю, Он меня кормит.
Вцепиться в Бога мёртвой — извините, но Христос ведь умер — мёртвой хваткой, чтобы весь мир оказался сжат между Богом и моей душой, чтобы на всё я смотрел как на то, что навсегда, что не с белой ручки не стряхнёшь, без чего жизнь вечная неполная. Прилепиться к Богу, и тогда даже то, что тяжело, противно, что обречено исчезнуть — что не есть «мир», а что есть антимир, антидух — и это перестанет возмущать и смущать, и вытерпим, и подставим щёку, а сердце подставим Богу.
По проповеди на Успение 28 августа 2019 года