В 1988 году — год тысячелетнего юбилея крещения Руси, между прочим — Иосиф Бродский с ностальгией вспоминал 1978 год, когда, по его оценкам, много больше американских студентов имели представление о десяти заповедях и семи смертных грехах.
Крещение Руси помянуто как идеальный пример события, абсолютно не связанного ни с Бродским — еврейским русским американцем, орбита которого всегда была далеко от Киева и Днепра — ни с Америкой.
Впрочем, было ли крещение Руси связано с заповедями?
В своей речи перед студентами 1988 года Бродский предпринял дерзкую попытку переложить Библию на язык среднего американца. Дерзость была проявлена не по отношению к Богу, а по отношению к Американцу, который уже тогда предпочитал (особенно в таком университете как Мичиганский) иметь Бога отдельно от щей.
Первая заповедь (о почитании Бога и о непочитании ложных богов) сформулирована Бродским как «Сосредоточьтесь на точности вашего языка». Слова — деньги! Не высказано, но подразумевается «Бог — банк!» Не все банки одинаково надежны.
Однако, это Америка — страна, где банки так же вездесущи, велики и двусмысленны как религия. Каждый американец имеет дело с банками, но при этом в глубине души идеалом считает полновесный доллар в джинсах, аналог нью-эйджевского «бога в душе».
Бродский точно объясняет, зачем нужен Бог-не-в-душе:
«Цель в том, чтобы дать вам возможность выразить себя как можно полнее и точнее; одним словом, цель — ваше равновесие. Ибо накопление невыговоренного, невысказанного должным образом может привести к неврозу».
Поклоняясь Богу истинному и единственному (это масло масляное, но что уж поделать — точность часто требует маслянности), человек обретает не Бога, остающегося вполне Богом непостижимым и недостижимым. Человек себя обретает, да и других людей тоже.
Конечно, «слово» у Бродского есть логос, Бог предвечный. Поэтому слово необходимо не хранить, а приумножать как деньги. Слово обесценивается, если отстает от жизни, а оно обязательно отстает. Слово норовит остаться младенцем Иисусом на соломе, а жизнь уже так изменилось, что пора идти по воде, где солома будет сильно мешать.
Бродский вновь пугает неврозом — этим секулярным вариантом ада, вечных мук и гибелей:
«Способность изъясняться отстаёт от опыта. Это пагубно влияет на психику. Чувства, оттенки, мысли, восприятия, которые остаются неназванными, непроизнесёнными и не довольствуются приблизительностью формулировок, скапливаются внутри индивидуума и могут привести к психологическому взрыву или срыву».
Второй заповедью неожиданно оказывается самая непопулярная в современном мире вообще и в Америке в особенности. Нет, вовсе не та, что вы подумали, а заповедь о почитании к родителям. Дело происходит в либеральном университете, Бродский бьет в самое больное место — страхе оказаться «буржуазным»:
«Бунт против родителей со всеми его я-не-возьму-у-вас-ни-гроша, по существу, чрезвычайно буржуазное дело».
«Буржуазное» тут противостоит «капиталистическому» как удовлетворенность сколоченным капитальцем, желание его сохранить противостоит акульему желанию вечно рисковать, но наращивать капитал до бесконечности. Доброта к родителям парадоксальным образом обязательна для подъема над родителями. Не просто «я и без вас добьюсь того, чего вы добились» — мелкое и пошлое тиражирование пройденного, а «давайте ваши денежки, увидите, как две тысячи и пять сотен превращаются в миллиард».
Заповедь «не сотвори себе кумира» оказывается оттесненной на третье место:
«Старайтесь не слишком полагаться на политиков».
Презумпция виновности власти. Персонализм в чистом виде — то есть, не готтентотский подсчет своей и чужих персон, получающих выгоду от политики, а христианский подсчет Лазарей, которые не получат ничего:
«Они могут в лучшем случае несколько уменьшить социальное зло, но не искоренить его. Каким бы существенным ни было улучшение, с этической точки зрения оно всегда будет пренебрежимо мало, потому что всегда будут те — хотя бы один человек, — кто не получит выгоды от этого улучшения».
«Не верь политику» не означает «будь циником», ведь Бродский предлагает каждому быть политиком, «управлять миром самостоятельно — по крайней мере той его частью, которая вам доступна».
Что и означает — в переводе не на русский язык, а на русские реалии — «быть ннтеллигентным человеком». Да, говорит Бродский, своего пирога может оказаться недостаточно, но тем более:
«Начните уже сейчас настаивать на том, чтобы все эти корпорации, банки, школы, лаборатории, или где вы там будете работать и чьи помещения отапливаются и охраняются полицией круглые сутки, впустили бездомных на ночь, сейчас, когда зима».
Достаточно сравнить это с высшим достижением российских интеллектуалов — призывом к власти «быть честной», чтобы понять различие интеллигента от интеллектуала, верующего от язычника, декаложника от полиложника. Кормить голодного — это не честно и, более того, обычно это и нечестно. Это поощрение паразитизма, это кража у богатых и прочие кошмары консерватизма-республиканизма-либертарианства. Ну и пусть — а все же корми голодного, а не твори себе кумира из всего перечисленного.
Тем не менее, заповедь «не укради» Бродский знает, но формулирует ее как «старайтесь быть скромными»:
«Карабканье на место под солнцем обязательно происходит за счёт других, которые не станут карабкаться. … Всегда есть что-то неприятное в том, чтобы быть благополучнее тебе подобных. … Жаждать чего-то, что имеет кто-то другой, означает утрату собственной уникальности».
Кража есть потеря себя, — с чисто шолом-алейхемовским юмором Бродский добавляет:
«Это, конечно, стимулирует массовое производство. Но, поскольку вы проживаете жизнь единожды, было бы разумно избегать наиболее очевидных клише, включая подарочные издания».
Самая горячая заповедь остроумно упакована в призыв не любить ближнего (с рассчитанным на мгновенное опровержение враньем «никто не просит вас любить его»), но уважать его:
«Старайтесь не слишком его беспокоить и не делать ему больно; старайтесь наступать ему на ноги осторожно; и, если случится, что вы пожелаете его жену, помните по крайней мере, что это свидетельствует о недостатке вашего воображения, вашем неверии в безграничные возможности жизни или незнании их».
Бродский явно невысокого мнения если не о человечестве, то об американских студентах, потому что, заявив, что никто не просит любить ближнего, через абзац напоминает, что призыв любить ближнего и не любить его жену пришел «с противоположного конца Вселенной». И чего стоят ханжеско-местечковое опускание «о» из слова «Бог» в сравнении с присвоением Богу псевдонима «ПКВ» — «Противоположный Конец Вселенной». Тем самым Бродский дает наглядный пример соблюдения заповеди «Не поминай имени Божьего всуе».
Понятно и правильно есть, что Бродский не выделяет особо зависти, воровства и лжи, потому что это все лишь разные формы прелюбодеяния («разные» не означает «ослабленные», часто, напротив, куда злейшие; женщина и сама за себя постоит, в отличие от правд, ослов и домов). Но ведь у него — формально — заповеди о субботе, а вместо этого пятый и шестой пункты, которые, на самом деле об одном (у православных тоже есть такое странное явление — «пятошестый собор»).
Слова «суббота» нет, а суть субботы есть. Суббота есть день остолбенения от мира — эк куда меня занесло! Обалдеть! Я млею и тащусь. Духом тащусь, телом же не, напротив, не тащусь, подайте мне лифт на фотоэлементах. Восторг от мироздания Бродский выражает, как и подобает интеллигентному еврею (который есть антипод иудея-интеллектуала) — сухо и парадоксально, скорее от противного:
«Это не милое местечко, как вы вскоре обнаружите, и я сомневаюсь, что оно станет намного приятнее к тому времени, когда вы его покинете. Однако это единственный мир, имеющийся в наличии: альтернативы не существует, а если бы она и существовала, то нет гарантии, что она была бы намного лучше этой».
И слава Противоположному Концу Вселенной ныне и присно и во веки веков аминь!
Настоящая еврейская суббота, окончательная суббота, субботняя суббота — это не «мерси, Б-же», а: «Вы посмотрите на эти брюки и вы посмотрите на этот мир… Простите меня, но я прощаю Творца этого мира и благодарю Его!»
Заповедь о прощении Бродский, естественно, цитирует не по Евангелию, а по американскому поэту: «Жить в обществе значит прощать». Жить в обществе Бога — что и есть «справлять субботу» — означает прощать Бога. Привет Иову!
Впрочем, поскольку «Фрост» — это на русском «Мороз», то Роберт Фрост этот Мороз, Дед Мороз, явный тайный шафер Творца.
Поскольку же Бродский есть еще и христианский еврей (а куда ж деться!), то прощение Бога он раскрывает своеобразно: не будь жертвой и не делай жертвами других. Не жалуйся на обстоятельства, не будь никому обстоятельством неблагоприятным. Бродский не предлагает любить врагом, он предлагает их забыть:
«То, что делают ваши неприятели, приобретает своё значение или важность от того, как вы на это реагируете. Поэтому промчитесь сквозь или мимо них, как если бы они были жёлтым, а не красным светом. Не задерживайтесь на них мысленно или вербально; не гордитесь тем, что вы простили или забыли их, — на худой конец, первым делом забудьте. … Переключите канал: вы не можете прекратить вещание этой сети, но в ваших силах, по крайней мере, уменьшить её рейтинг. Это решение вряд ли понравится ангелам, но оно непременно нанесёт удар по демонам, а в данный момент это самое важное».
Надо ли говорить, какое Решение с большой буквы явно не понравилось ангелам, но нанесло удар по демонам? Распятие, конечно, с эпилогом Рождеством и постскриптумом Воскресения. Ну да, ангелы пели, конечно, всякие протестантские гимны типа «на земле мир, в человецех благоволение», но неужели кто-то думал, что они это делали с легким сердцем, зная о грядущей Голгофе?
