«Потом Иисус встретил его в храме и сказал ему: вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже» (Ио. 5, 14).
Что может быть хуже, чем 38 лет провести, беспомощно валяясь среди толпы, которая идёт по своим делам? Ты один, на тебя всем наплевать, твоя боль, твоя грязь, твоя чесотка — твоя проблема.
Хуже может лишь, когда Ты идёшь в чистой белой сорочке, а вокруг все паралитики, лежащие в собственных фекалиях, все до единого не могут двинуться, и Ты одного вылечил, второго исцелил, но ведь паралитики ещё и размножаются, и размножаются с опережением Твоих усилий.
Когда такое бывает? А вот рассказ о Франциске Ассизском, как он идет с учеником в грозу, и промокли до нитки, и слякоть под ногами, и холодрыга, и есть хочется, и Франциск спрашивает: «А хорошо, что есть собор святого Петра, а?» — «Что и говорить!» — откликается уныло ученик. «А хорошо, что есть университеты, наполненные умными теологами, а?!» — «Не то слово!» — сердито отвечает ученик. «А лучше всего, — говорит Франциск, — что мы вот сейчас придём к монастырю, постучимся, нас спросят через дверь, кто там, и мы скажем, мол, Франциск с учеником, а нам ответят: «Да пошли куда подальше, брат Франциск сейчас в Модене проповедует, самозванцы!» Может, ещё и ведро с помоями плеснут на наши головы!…
Всё то, что мы считаем жизнию бурнокипящей, для Бога — паралитики, слепые, калеки, которые извиваются на берегу бассейна, не в силах доползти до воды.
Внутри этого паралича есть своя жизнь, как не быть! Даже в трупе червячки извиваются, даже на партсобрании палачей бушуют невидимые страсти, включая любовные. Где двое или трое, пусть даже отъявленных злодеев, между ними будет деление на правых, левых и центр, они будут обсуждать мироздание и пиво, а ведь это будет жизнь внутри смерти, червяки в трупе.
Человек всюду выживает, да не всюду живёт, а главное — человек так чудно адаптируется, что и не понимает, что жизнь-то паршивая. Паралитик-то по крайней мере не считает себя автостопщиком, а сколько автостопщиков не понимают, что они паралитики, при всей своей подвижности. Да, жизнь теплится, но это благодаря нам, а благодаря биологии.
Нет ничего хуже удела, который избрал Спаситель: идти по миру, который и не хочет ни в какую купель, который всерьёз считает себя более-менее ответственным, зрелым, нормальным, даже о совершеннолетии стали поговаривать, и единственный способ помочь — постучаться, сказать правду, получить ведро помоев и Голгофу в придачу.
Что может быть хуже паралича? Движение к злу. Жизнь к смерти. Паралитика подтолкнуть к воде — нет времени, а полноценного, весёлого человека подтолкнуть к отчаянию — на это время найдём. Ну как не помочь мраку и смертности!
Иногда исцелённого обвиняют в том, что он учинил донос на Спасителя. Да нет, он просто сказал в чистоте сердца, — иначе бы евангелист не преминул отметить, что с ним случилось что-то «хуже». Не заподозрил дурного — чистое сердце. И мы все такие чистосердечные, один Спаситель с сердцем, которое окровавлено, которое проткнули копьём, нечистый Он, наш Спаситель, и не отмыли Его никакие мироносицы, не успели — воскрес!
Не оттереть страдания и ужас Распятого, и поэтому мы у Бога просим не энергичности, а жизни, и не своей, а всех. Лишь бы не было хуже другим — хуже чужой беды ничего нет. Лишь бы не жить равнодушно, бессердечно, бесчувственно, это хуже самой острой боли. Чтобы мы в нашей обители, запертой, огороженной, и вот гроза, молнии, и — стук в дверь. Сердце наше стучит, внутренний, духовный наш человек стучит, просит выпустить его из тюрьмы и дать открыть ворота, на которые мы сами себя заперли.
Надо заставить себя подняться, выйти в дождь, подойти, спросить, услышать нечто невозможное и всё-таки поверить и открыть. Потому что мы — не только паралитики, мы ещё и бассейн, и вода, и наше драгоценное спокойствие да возмутит Царство Божие, пришедшее в силе.