«взяли пальмовые ветви, вышли навстречу Ему и восклицали: осанна! благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев!» (Ио. 12, 13)
Привычное незаметно. Сравнение пальцев с палочками такое древнее, что большинство людей вряд ли понимают, что «палец» и «палка» однокоренные слова. В латинском однокоренные слова «ладонь» и «пальма» — отсюда и в английском ладонь — «palm». Поэтому Киприан Карфагенский (III век) говорит, что Иисус — идеал терпения, потому что Он — Бог, который должен раздавать награды праведникам (а наградой в спортивных соревнованиях служили пальмовые ветви; «победы знамения носяще», как поют в России на Вербное воскресение), а вместо этого Он получает пощёчины — стражники бьют Его по лицу ладонями.
Пальмовые ветви, которыми приветствуют Иисуса доброжелатели, — как огромные ладони из поролона, которыми машут болельщики на стадионах. Поролоном, если и заедешь кому по лицу, не больно…
Удивительное свойство человека — нежелание быть человеком. Желаем быть богом, желаем быть пальмой — а как иначе понимать, что моя ладонь это пальмовая ветвь? А победитель, украшенный венком — он ведь не суп с лавровым листком, а лавр или, если венок дубовый, то дуб? А сравнения человека (и человечества) с виноградной лозой или со смоковницей? Победил — ты могучий дуб! Святой — ты фига многоплодовитая! А грешник, напротив, ни фига. Отсюда и почитание креста, которое, на самом деле, почитание Иисуса, на кресте распятого, но слившегося с этим палаческим деревом так, что и крест уже воспринимается как дерево жизни. Молитва с поднятыми руками — это ведь человек превращается в дерево, крона которого пытается уйти в небеса. Только руки долго не выдерживают, болят, почти как при распятии.
И другие люди — деревья, точнее, лес. Почему с таким энтузиазмом именно леса защищают от уничтожения — рекам достаётся куда меньше внимания. Наяды и русалки не так важны, как дриады и старички-лесовички, и у Толкина русалок нет, а живые деревья есть, и они спасают людей не хуже древа крестного. Молитва в лесу приравнивается к трём акафистам (если лес не загажен). Озарение под деревом — участь и Будды, и Нафанаила, и Ньютона.
Бог не возражает и пользуется в Своём Откровении всеми этими метафорами. Духовная жизнь начинается с того, что окружающие кажутся ходячими деревьями, а продолжается (конца у неё нет, полезно помнить) тем, что и дерево начинаешь лелеять как человека, и всякое растение. Жестокие вегетарианцы считают, что морковка и сельдерей бесчувственные твари, в отличие от кролик и цыплят, но совершенный и морковку приголубит. Съест, но сперва приголубит. Граница ведь не по «человек/дерево» проходит, а по «есть нужда/нет нужды».
Иисус спасает, потому что открывает — нет нужды убивать человека, есть нужда любить человека. Любого. Поэтому так и называется «любой». Раз любой, значит, люб. А детали вроде «а он мою внучку убил» улаживай в свете этой любви. Казнить точно нет нужды, заруби это себе на носу — да-да, это опять сравнение меня с деревом, а моего носа с сучком. А вот дерево срубить — может быть нужда, что ж, руби. Только сперва посоветуйся со своей головой и с умными людьми, а то уже одна Сахара есть. Конечно, и в Сахаре бывают пальмы, но все же как пальмовым, приветствующим Иисуса, должно быть не одно воскресенье, а каждый день, так и мир должен быть не пустыней с оазисами, а садом, и человек в нем садовник, роза и баобаб одновременно.
