Открываю книгу Бернарда Скотта (род. 1941) «Тогда выслушайте притчу» 1989 года. Свой метод он основывает на методе Нормана Перрина (1920-1977):
«Знамениты слова Перрина о том, что тяжесть доказывания лежит на тех, кто считает то или иное изречение Иисуса подлинным, а всё-таки с притчами иначе» (С. 63).
Книга Нормана Перрина «Заново исследуя учение Иисуса» 1967 года:
«Пытаясь реконструировать учение Иисуса, мы должны сперва написать историю традиции, которая перед нами, и выявить самую раннюю форму конкретного изречения в этой традиции или наиболее раннюю форму изречения, которую мы только можем реконструировать на основе традиции. Какой следующий шаг? Понятно, что мы должны спросить себя, принадлежит ли это изречение ранней Церкви или историческому Иисусу».
Прервём цитату. Тут Родос. Тут звено между гиперкритицизмом XIX века и Семинаром по Иисусу. За аксиому принимается невозможность совпадения «исторического Иисуса» и «ранней Церкви». Слабое место этой аксиомы — не в «историческом Иисусе», а в термине «ранняя Церковь». Евангелист Марк — «ранняя Церковь» или конкретный человек, конкретный автор?
Для сравнения: Платон — это «ранние сократики» или Платон это Платон?
Аксиома является всего лишь эхом идеи, что всякое сообщество по природе своей искажает всё личное, к чему прикасается. Например, Католическая Церковь по сути своей искажает Евангелие. Потому что она — власть, а Иисус — нет.
Это психология Лютера, это психология русского крестьянина, убеждённого, что любой текст, выдаваемый за манифест об освобождении от крепостного права, есть фальшивка, подмена подлинного текста. Общий пафос исследователя есть пафос протеста: за аксиому принимается, что лучшее издание Библии то, где киноварью или курсивом выделены подлинные слова Бога, противопоставляемые словам человеческим.
Это пафос человека, который вырос в средневековой традиции, для которой текст есть прежде всего фиксация устной речи. Первично слово носителя власти, феодала, аристократа. Нужно любой ценой избавиться от текста, поднявшись вверх по течению, найти источник силы поступившегося распоряжения, а источник — всегда в устах конкретной личности.
На первый взгляд, это похоже на идею ad fontes — обращения к первоисточнику, проповедовавшуюся гуманистами. На второй взгляд, это нечто прямо противоположное. То, что для гуманиста, для Эразма источник, для гиперкритика — для Лютера, «лютеранина» — заведомый подлог, возможно, содержащий некоторые следы подлинного слова, каковым может быть лишь устное слово. Это глубочайшее недоверие к письменности как таковой.
Продолжим цитату:
«А природа синоптической традиции такова, что тяжесть доказывания возлагается на притязание подлинности».
Грамотно ли это вполне звучит на английском языке, не берусь судить, но по-русски так сказать нельзя: тяжесть доказывания всегда лежит на человеке, не на идее. Однако, разумно сохранить в данном случае букву подлинника. Порочен, с точки зрения Перрина, не конкретный человек, а некая идея. Какая идея? Презумпции невиновности.
Это и есть гиперкритицизм. Всё ложь. Всё кажимость. Всё фальсификат.
Такую позицию можно было бы сравнить с евангельским «мир во зле лежит», «свет во тьме светит». «Как эта лампада бледнеет пред ясным восходом зари». Учёный окружён мракобесием и должен быть начеку, ничего не принимая на веру. Никакие космонавты на Луне не высаживались, если иное не доказано. Америки не существует, сообщения о ней изготавливают в Солсбери по заказу английских спецслужб. У алжирского бея под носом нет шишки. Церковь ли, иудаизм ли, — всё это помехи, которые подлежат устранению. Никаких «недостающих звеньев», никаких апостолов, никаких посредников. «Только Писание» — не писание как текст, а «писание» начётническое, писание как нечто, идентичное писателю. Небесная Тора, глядя в которую Бог творил вселенную.
Далее знаменитое:
«На деле это означает, что мы должны искать признаки того, что конкретное изречение исходит не от Церкви, а от исторического Иисусу. Более того, наше задание ещё сложнее, потому что ранняя Церковь и Новый Завет во многих отношениях зависят от древнего иудаизма. Таким образом, если мы хотим приписать некое изречение Иисусу, приняв возлагаемое на нас бремя доказывания, мы должны быть способны показать, что это изречение исходит не от Церкви и не от древнего иудаизма. Кажется, что от нас требуется слишком многое, но снижать планку нельзя, чтобы ответить на вызов, налагаемый бременем доказывания. Нет другого пути к разумной уверенности в том, что мы достигли исторического Иисуса».
Понятно, что, таким образом формулируемая задача, выполнима только до того, как приступают к её решению. В ходе решения может ведь оказаться — несмотря на все усилия исследователей — что ученики кое-что передали верно, что Платон и Ксенофонт не во всём лгут, некоторые слова Сократа всё-таки сохранили. Рисковать нельзя — надо заранее провозгласить, что исторический Сократ нам недоступен, он есть некий ноумен, Сократ-в-себе, познанию заведомо недоступный. Любой текст о Сократе отвергается в принципе как подлог, обман и искажение. Изысканная философия, но никакая историческая наука. Проблема не в том, что Перрин неверующий, а в том, что он агностик, отвергающий и историю как процесс, доступный для познания, и само познание как сколько-либо продуктивный процесс.
