Бернард Скотт считал евангельские притчи скорее подлинными. Он указывает на то, что притчи такого рода не встречаются ни в еврейской, ни в греко-римской литературе той эпохи. Более того, они почти не встречаются даже в сочинениях последователей Иисуса!
Однако, «скорее подлинные» ещё не означает «подлинные». Например, притча о хозяине виноградника (Мк. 12, 1-12) упоминает «сына», построена вокруг судьбы сына:
«Если сын это Иисус, невозможно понять, как притча может восходить к Иисусу. В конце концов, кто из первоначальных слушателей мог бы понять такую аллюзию?» (С. 65).
Скотт здесь повторяет аргументацию Адольфа Юлихера (1857-1938), но повторяет очень искренне.
Однако, что при этом исследователь считает «пониманием»? Как исследователь представляет себе работу человеческого интеллекта, сам процесс познания?
Из текстов евангелий мы знаем, что притчи вовсе не облегчали процесс понимания. Слушатели часто приходили в растерянность! Евангелисты сознавали эту проблему, поэтому они сохранили (или, если угодно в стиле Семинара по Иисусу, сочинили) диалоги о смысле притч. Притчи для посторонних — но они не для того, чтобы посторонние лучше поняли, а наоборот, чтобы защитить некое главное знание — «тайны царства небесного» от профанов (Мф. 13, 11). И это сказано о простейшей, кристально прозрачной притче о семенах разной всхожести!
«Понятность» вовсе не цель общения в целом — во всяком случае, не мгновенная понятность. Это так даже, если речь идёт об изложении какой-то идеи. Общение Иисуса с о слушателями — коммуникация совершенно особого рода. Его ближайший и достаточно точный аналог — пророки. Тексты пророков отнюдь не понятны и прозрачны. Их смысл ясен в целом, но не в деталях.
В этом смысле, пророческие речи ближе к поэзии, чем к уроку математики. Взгляд и нечто. Путеводитель по городу для индейца Амазонки. Описание слона для слепого — и в Евангелии именно этот образ слепоты, ограниченности возможности познаний, и содержится как объяснение, почему нужно прибегать к притчам. Выход за пределы языка средствами языка. Не средство быть понятым, а средство указать на то, что понятность — не цель, во всяком случае, не сиюминутная цель.
Иисус в принципе не может быть понят ранее определённого события, но чтобы быть понятным после этого события, Ему нужно до события создать возможность понимания. Он словно учит плавать на суше, чтобы люди не утонули, когда окажутся в море.
«Остальное поймёшь сам, когда придёт время!» — это банальная фраза вполне может вставлена после любой притчи, любого изречения Иисуса. Речь ведь идёт не о понимании научной теории, а понимании личности, понимании истории, понимании Бога, наконец — то есть, о понимании того, что непознаваемо.
