Кукушата

Кукушку как символ заездили, а про кукушат даже думать боятся. В самом деле: эти птенцы, подброшенные нехорошей своей матерью в чужое гнездо, не только эксплуатируют чужую мать. Они ещё и потихонечку, когда никто не видит, выкидывают из гнезда его законных насельников. Что может быть кошмарнее убийства ребёнка? Только убийство ребёнка, совершенное ребёнком.

Тут мозг человеческий оказывается в тупике — конечно, если речь идет не о кукушатах настоящих. Крестьяне скорее ценят кукушек, уж очень качественно те уничтожают паразитов вроде клещей и шелкопрядов. Общество, однако, не лес, паразиты здесь всегда правят теми, на ком паразитируют. Их не истребишь — они сами кого хочешь истребят, даже тех, кем живы (паразиты ведь ещё и глупые).

Парадоксальным образом, единственные «паразиты», которых человек осмеливается истреблять — это самые беззащитные, это дети. В средневековой Европе «кукушкиным подарком» называли детей не от законного мужа. Такие дети, вместе с матерью, оказывались вне закона — могли и убить.

Впрочем, человек достаточно умён, чтобы уподобить взрослого — ребёнку, да и прямо кукушонку. Страх чужого побуждает всё время проверять своё гнездо: не завёлся ли в нем чужак? Не подменили ль яичко? Не оказался ли кто-то из самых родных — чужим?

Успокаивать, говорить, что подмена невозможно — это ложь. Подмена возможна. Более того, в действительно человеческом сообществе подмена даже неизбежна. Своя кровиночка вдруг превращается в агрессивного и злого человека, совершенно чужого кукушонка. Этот период бунта и перерождения обычно связывают с подростковым половым созреванием.

Умные люди относятся к нему снисходительно (перемелется, мука будет). Агрессивные люди пытаются с этим бороться, что обычно закрепляет отчуждение. Впрочем, и надежда на то, что «перемелется», редко сбывается. Да, внешне отчуждение сменяется какими-то отношениями, а все же осадок остаётся. Прежней патриархальности, когда ребёнок, по выражению американцев, «залезал в отцовские сапоги», уже нет. То есть, отца из сапог выкинет, но сапоги поставит на полку, а носить не будет.

Правда, современное общество, упразднив патриархальную солидарность и преемственность, организовало новую, идейную. Христианская церковь, в отличие от национальных религий, строится на основе общности не крови, не происхождения, а веры. Все духовнее — и параноидальная боязнь кукушат тоже становится духовнее.

Вдруг в лоно Церкви (к партии это тоже относится, но про Церковь важнее) проник чужак? Мало ли, что он произносит наш символ веры — у яиц кукушек окраска такая же, как у прочих. Надо взломать скорлупу чужой души и основательно там порыться: свой или не свой.

Все это более или менее рационально, до тех пор, пока мы не помним о главной наседке — Боге. Если это Бог Евангелия, то перед ним все — кукушата. Только до Христа верующие могли считать себя законными детьми Божиими. Но Иисус — единственный законный птенец в гнезде Божием. Мы — мы, люди — выкинули Его из гнезда.

Верующие в Христа, поэтому, оказываются в двойном тупике. Они прекрасно знают, что «по закону» никто в гнезде быть не может — но они в гнезде, и они вынуждены следить, чтобы в гнезде были только «законные» птенцы. Но двойной тупик — уже не совсем тупик. Да, среди духовных детей и даже среди наших духовных отцов есть кукушата — выросшие, уверенные в том, что как раз все остальные — ненормальные, но кукушата. С этим надо смириться.

Сколько людей, глядя на которых хочется сказать: «Вы же не должны быть в Церкви». Вместо «Церковь» можно подставить обозначение любой другой человеческой общности: «Вы не имеете права быть в этом ресторане». «Ваше место на помойке». «Вон отсюда». Проблема с Церковью именно в том, что в ней сказать такое — значит, упразднить Церковь. Она именно для кукушат, и начинать разбираться, кто из кукушат кукушатнее, означает рисковать выпасть из гнезда.

Не разорит ли кукушонок, коли оставить его в гнезде, это самое гнездо? Не разорит при одном условии: если и он будет кроток. Именно на кротости, а не на выкидывании и держится христианское гнездо. Если никого не выкидывать, то и тебя не выкинут. Но разве может кукушонок не выкидывать настоящих, «законных» птенцов? Не будет ли он всё время — и хорошо, если в открытую, а не исподтишка — переустраивать гнездо под себя? Словно вирус, словно раковая опухоль?

Может быть, может быть... Тогда нужно уносить ноги и строить новое гнездо, и делать это, не откладывая, пока ещё есть, кого переселять. Не откладывая — но и не забегая вперёд. Не забегая вперёд, чтобы из-за случайной обиды не покинуть место, которое вполне пригодно для обитания — но и не боясь поискать другое место. Для обитания пригодны, к счастью, не только те места, в которых мы привыкли обитать.

В конце концов, есть не только люди, которым в Церкви не место, а они всё-таки в Церкви. Есть ещё люди, которым место в Церкви, а они не в ней — их вытолкнули, выпихнули те самые «кукушата». Собственно, каждый человек чужой веры, чужой идеологии, чужого образа жизни — это кукушонок, только это «наш кукушонок», наш собрат, оказавшийся в чужом гнезде. И надо не рвать его назад, а просто отнестись к нему именно как к своему «засланцу», которого как раз нельзя выдавать, к которому нельзя бросаться с распростёртыми объятиями, надо всерьёз обращаться с ним как с чужим — но только так дружелюбно, так ласково, как мы бы обращались со своим.

Один из расхожих романтических сюжетов: о подкидыше, который был воспитан чужой семьёй, и вот отец его нашёл, но видеться с ним получил возможность лишь при условии ничем не выдать своё отцовство. Такова терпимость — терпимость к чужому, который уж верно не чужой, но нельзя ни одним словом это обозначить, а нужно любить нашего подкидыша, и тогда, даст Бог, те, кто оказался в нашем гнезде по ошибке, будут любить и нас.