Ассимилироваться — то есть, сделаться копией, клоном другого — это очень неприятно. Проблема в том, что вообще-то на протяжении большей части истории человечества все были асиммилированы. Это и называется «коллективизм», «родовое начало», «несформированность личности». Только эта всеобщая асиммилированность была незаметна, потому что коллективы разные. Коллектив «римляне» отличался от коллектива «этруски». Потом римский коллектив асиммилировал этрусков.
Ассимилирование приобрело новое значение, когда в XIX веке европейские государства в противовес феодальному, самодержавному порядку выдвинули идею «национального государства». Не король, не Бог, а «нация». «Народ». Французский народ, русский народ, чешский, английский, индийский... Ой, а ведь английский народ взял да и поработил индийский народ... Как-то неловко получается. Для его блага, конечно, а все-таки странно, почему у одних наций государство есть, а у других нет. Причем, у большинства народов, этносов и наций государств как не было, так и нет — а как иначе, государств пара сотен, а наций тысячи.
К счастью, идея национального государства была вторичной по отношению к идее персонализма. Изначально. Поэтому декларация «прав человека и гражданина», а не «прав нации». Тем не менее, полной ясности тут не было, а была некоторая двусмысленность, которая и до наших дней доехала. Феодализм-то победили, а расизм, а ксенофобия — вот они, милые, а ведь третье тысячелетие на дворе.
К тому же — во всяком случае, в XIX веке — у идеи нации был мощный конкурент в виде идеи класса. А как иначе, если никакие уговоры капиталиста не действовали на рабочих, желавших прибавки к зарплате. Даже взывание к национальному благосостоянию не действовали!
Из этой сплетенности нации, класса и личности и растет современность. Жюль Верн придумал капитана Гранта, который ищет остров для создания отдельного шотландского государства взамен покоренного англичанами. Придумал капитана Немо, который сперва был поляком, а потом превращен автором в индийца, чтобы не потерять русского читателя. Сионизм создавался одновременно и теми, кто хотел отдельной страны — или хотя бы острова типа Мадагаскара — для еврейской нации, но еще и социалистами-евреями, да и просто яркими личностями. Ну, социалисты давно потонули, их смыло богатство среднего класса, но напряженность между личностью и нацией осталась. Вот Фрейд или Эйнштейн — они евреи? Они ассимилировались? Они стали личностями! Где бы ни жили, Фрейд был именно Фрейдом, а Эйнштейн — Эйнштейном.
В наши дни в том же Израиле обветшавшая идея о защите евреев от ассимиляции до сих входит в пропагандистскую обойму. Правда, одновременно с идеей о защите евреев от уничтожения. Немножко противоречиво, а главное на практике что получается? Какой-нибудь совершенно безнациональный московский интеллектуал, абсолютно ассимилированный в российское бескультурье, приезжает в Израиль и тут быстренько ассимилируется в израильтянина. Он стал евреем? Да ни Боже ж мой. То есть, ни Б-же ж мой. Он был безликим жителем России, стал безликим жителем Израиля. Был вместилищем (в России XVII века говорили «влагалище» — так называли любой футляр) — был вместилищем коллективистских стереотипов одного сорта, стал вместилищем стереотипов другого сорта. Ничего личного, только национальное, причем абсолютно искусственное, высосанное из пальцев Бен Гуриона и Шнеерсона. Евреи XIX века — хоть из Егупца, хоть из Марокко — не признали в нынешних израильтянах своих. Зело подивились бы. К счастью, не дожили. А вот кто ныне живет, хорошо бы поскорее дожил до осознания того, что не надо бояться ассимиляции, надо бояться безликости.