Почему стихи отделились
От музыки и музыкального?
Они же жили вместе,
И было всё так мило,
Но отделились и продолжают
Отделяться, потому что
Возведение стены между стихотворением и рифмой
Солиднее стены меж государством и верой.
Вот отделились же, потому что слушать Щербакова
Приятно не каждому, а почитать
Со всем нашим почтением
И преклонением даже,
Потому что у него рифмы
Не рифмы, а пижмы,
Хотя бы вот это, прямо в заглавие внёсся
Понтий Пилат со своим Esse Homo.
Раннее стихотворение, перестроечное
До воскрешения Галича включительно:
ПЬют за Человека, который
Цитирую
«сквозь бурные потоки
стремясь из мрака к свету напрямик,
почти один, в немыслимые сроки
всего добился и везде проник
Кто как не он кругом посеял злаки,
освободил секреты от оков,
отрыл металлы, выдумал дензнаки,
предугадав величье кошельков!
Каков? Ведь сын макаки, ан — дорос до облаков!
Плюс ко всему, среди трудов великих
он ни о ком не думал свысока -
и даже нас, бездарных и безликих,
определил в известные войска.
А потому — разгладим наше хаки
и на века пребудем начеку:
кто как не он сидит у нас в бараке?
Кто как не мы приставлены к замку?
Ку-ку! Ему — салаки! Нам — конфет и коньяку!»
Конец цитаты
Конец антропологии
Начало Щербакова.
Вот 20 лет спустя
Зовут поэта в школу
Элитным из гадких утят
Прочесть лекцию с толком и чувством
Чтоб как расстановка
Всех по местам
И вновь цитата:
«Так я, пожалуйста, схожу,
но только что я им скажу?
Какая радость от меня, помимо грусти?
Они же молоды насквозь,
они надеются, небось,
и все на лучшее, а это чересчур.
Таких не очень развернёшь.
Я в прошлом тоже молодёжь,
бывало день и ночь не сплю, не ем – надеюсь.
Беру газету в сутки раз,
в газете ложь, как и сейчас,
но я вникаю и опять – не ем, не сплю.
По Красной площади брожу,
от нетерпения дрожу,
однако слышу лишь порой короткий ропот.
Затем короткую пальбу,
и снова тихо, как в гробу,
но я надеюсь каждый раз, как и сейчас.
Ходил на исповедь, пока
не подглядел исподтишка,
как исповедник диктофон под рясу прячет.
Платил психологу, но с ним,
когда бедой назвал я Крым,
случился шок, и я уж больше не платил».
Про психолога это строго
В бровь,
А вот насчёт духовника
Почти что как у пошляка
Но всё ж почти
И почитай, благо продолжение
Следует и преследует:
«Но время думать головой
иссякло к Первой мировой,
а после думать стало некому и нечем.
Остались в вечной бедноте,
одни надежды – да и те,
такие смутные, что дети не поймут.
Ещё и высмеют: «Чудак,
всё это знаем мы и так,
читать умеем – не смотри, что вундеркинды!
Да и не сам ли ты, дружок,
беде способствовал, как мог?»
Тут будет пауза, а это чересчур.
И не пособник я ничей,
и плоскогубцев, и ключей
не подавал, когда закручивались гайки.
Но отзывается стыдом
и вспоминается с трудом.
Погибла лекция, хоть в школу не ходи.
Однако всё-таки рискну,
в глаза грядущему взгляну,
в иных глазах оно читается изрядно.
Сегодня школьник он – а там
уже полковник он, и сам
по школам ходит, вундеркиндов учит жить.
Сегодня влево он глядит,
там, слева, девочка сидит,
не сомневаюсь, что зовут её Надеждой.
Надежда, ты моя беда,
Надежда, я вернусь, когда
трубач отбой сыграет, то есть никогда».
Там Галичу, тут Окуджаве
Раздал имение свое
И в глубь бредёт с одним местоимением,
Деторождением и брением,
Чтобы помазать хоть кого,
Да только нету никого,
Кто попросил бы о прозрении.
Зачем прозрение, когда
Уже на ощупь ясно: да,
Не Рио это, не Жанейро,
Так лучше нам наощупь жить,
Чем зрячим быть.
