Настоящая жизнь несовместима с настоящим. «Есть только миг между прошлым и будущим» — дурной гимн дурной страны, где нет свободы. Конечно, лучше так, чем быть рабом чужого прошлого, а всё же лучше без такого лучше. Зачем отдавать прошлое и будущее тем, кто смеет вещать от лица покойников: вот тебе исторические идеалы, претворяй их в жизнь будущую!
Настоящее прошлое бесконечнее любых идеалов. Миллиарды людей думали, изобретали, творили совершенно противоположные идеалы. Прошлое — это огромная толпа покойников, которые толпятся у моего одра и кричат: «Выбери меня! — Нет, меня!» Каждый выбирает из этой толпы, хочет он того или нет — и прошлое становится историей. Даже тот, кто боится выбирать или выбирает цинизм, — мол, нельзя узнать, как было на самом деле, — тоже делает свой выбор, выбирает настоящее, отрезанное от прошлого. Но кто отрезал прошлое, у того и будущее обрезано.
Можно и нужно знать прошлое и превращать его в историю собственной жизни — это часть «познай себя». Это не означает, что история условна или лжива, это означает, что будущее есть знание о прошлом плюс творчество и свобода. Лжива лживая история, условна идеологизированная история, так и делайте другую историю, настоящую.
Жизнь начинается не там, где настоящее закатывают в прошлое как в асфальт, а там, где её каждый выращивает снизу. Правдивая история не только возможна, что бы ни говорили профессиональные манипуляторы, — она жизненно необходима человеку, да не одному, а всем. История не ложь — история есть вскрытие лжи и победа над ложью, насилием, преступлениями прошлого.
Пошлая философия считает, что труднее всего отличить жизнь от сна. Да ничуть! Какие-то подростковые фантазии о спящей красавице. Девушка меня не хочет, но я подстерегу её во время сна и овладею, и она будет обнимать меня, спя и сопя. Она, видите ли, на самом деле как раз очень даже желает заключить меня в объятья. Как будто от секса можно не проснуться!
Ничуть не лучше философы, которые определяют жизнь через смерть. Работают на дешёвом контрасте. Таковы всякое ханжество и фарисейство. Радуйся, что живой, и не требуй слишком многого. Помни о смерти — шантаж, а не философия. Кошелёк или жизнь. Да лучше умереть, чем из страха смерти принять чужую веру, не веруя, стать богаче на тридцать рублей, быть порядочным, лишь бы не быть мёртвым.
Жизнь от сна не нужно отличать, сон тоже жизнь, и очень недурная её часть. Жизнь нужно отличать от нежити, от скотского существования, чтобы в крепостные к мёртвым душам не попасть или, что совсем был бы кошмар, самому не стать мёртвой душой.
Жизнь есть ежедневное воскрешение прошлого — смердящее небытие превращается в полнокровную и умную историю, акушерку будущего. Конечно, акушерка лишь помогает родам, а вот зачатие — это уж мы сами, сами, и, что принципиально — «мы», а не «я». Самое сладкое в настоящем — возможность зачать и родить будущее. Сколько же охотников это сладкое приберечь для себя, да ещё и у других отобрать! Между тем, что история для прошлого, то политика для будущего. Каждый печёт из прошлого историю, и каждый сам засеивает будущее идеалами и идеями, надеждами и надёжностью, верой и доверием, творчеством и сотворчеством, работой и соработничеством.
Даже те люди, которые решили, что ничего не решают, что всё решено за них, тоже занимаются политикой, пусть и в виде конформизма. Это чёрный посев, и такие вот вроде бы аполитичные — навоз, на котором произрастают политиканы, решающие за других, а не живущие с другими.
Свою историю, свои политические убеждения невозможно передать другому — можно предать, и тогда они исчезают, а можно объединить, и тогда они расцветают. Будущее — это сегодняшняя перекличка миллиардов людей всё с тем же «выбери меня!». Я кричу, мне кричат, или шепчут, или просто живут.
Держаться за миг между прошлым и будущим совершенно не нужно, это настоящее нас держит, не мы его. Надо разжать душу и помнить, и придумывать. Не надо даже бояться извращений вроде ностальгии или пустопорожних фантазий — подумаешь, переборщим! Лучше переборщить с изучением прошлого и планированием будущего, чем вцепиться в ничто или в никого и бояться, что погибнешь. Вот тогда жизнь, действительно, превращается в сон наподобие кошмара, когда происходит нечто ужасное, но спящий не в состоянии на это повлиять. Вот падает дом на мою любимую, падает медленно и тихо, она не видит и не слышит этого падения, потому что смотрит на меня, а я не могу шевельнуться и хотя бы взглядом, хотя бы подрагиванием брови дать ей знать, что происходит.
Сон это жизнь во власти самого страшного тирана — безволия. И наяву кошмарная жизнь часто результат того, что кто-то помогает мне превратить мою жизнь в счастливый спокойный сон. Иногда я и сам себя усыпляю. Но хуже всего, что мы других заталкиваем в сон — в наш сон. Получается кошмар наяву, и обычно от стремления к счастью — своему и чужому. А что к счастью стремиться — счастье лишь запах свободы, творчества, любви.
Сон отличается от яви как несвобода от свободы, как отсутствие любви от любви. Если в жизни нет свободы и любви, то она и не жизнь. Самообман полагать, что возможна тайная свобода и тайная любовь. Это как неявная явь, несветящийся свет, немасляное масло. Другое дело, что считать свою жизнь наполненной свободой, творчеством, любовью и прочими вкусностями, тем смешнее, чем больше в жизни этих самых вкусностей.
Всегда впереди больше, чем позади, настолько больше, что настоящее, да и прошедшее, можно считать только разбегом. Вот почему и история, и политика — лишь часть жизни, а не вся жизнь. Можно не верить в вечную жизнь, но стыдно не жить вечной жизнью. В конце концов, вопрос не в том, что такое жизнь, а чем человеческая жизнь отличается от обезьяньей — если отличается. Отличается! Человек отличается от обезьяны не тем, что может держаться прямо, а тем, что может держаться прямее, чем может, должен и хочет. На стуле и в поле, в одиночку, вдвоем и в толпе, в болезни и в браке, в пьянке и в похмелье, на брачном ложе и на смертном одре всегда давать больше, а брать меньше, чем следовало бы по норме. Вот это жизнь! Можно обозвать человека офисным планктоном, но нельзя помешать человеку быть человечным офисным планктоном. Пусть киты пускают фонтаны — смешно, когда это делают люди (а ведь делаем!). Человек может намного больше — быть фонтаном, который вновь и вновь взлетает к небу на радость всем и падает лишь затем, чтобы взлететь вновь.
