Наталья Трауберг в 2000 году так жаловалась на эгоизм прихожан отца Александра Меня:
«Ощущение такое, что Льюис в Новой Деревне «не сработал». Видимо, это связано с тем, что состояние душ в семидесятых годах не совпадало с его нравственной направленностью. Начиналось время повального тёмного одиночества. Укреплялся явственный тяжкий эгоизм. А сильнее проповедника против эгоцентризма, чем Льюис, не придумаешь. И многие его просто не восприняли. О. Александру было очень тяжело с теми, кто выше всего ставил своё «я», кто пытался прежде всего утвердить себя. После восемьдесят восьмого года я от него слышала: «Хватит, я уже психотерапевтом побывал». Потому что действительно немало прихожан бывали у него как у психотерапевта — он их поддерживал, ласкал, но не требовал, чтобы они «отверглись себя».»
Я с годами перестал идеализировать Льюиса, как и Трауберг: мы с нею говорили о разочаровании в Льюисе и Честертоне, которые слишком уж агрессивно-неофитски относились к современности, частью которой были. Трауберг полушутливо говорила, что Вудхауз намного более евангельский — пронизанный светом Христа и Его беззаботной свободой — писатель. В отце Александре Меня был Вудхауз, то, что Леви назвал «синтонным типом».
Что до Льюиса и Честертона, то опасна не только агрессивность, но и её неизбежная спутница — гламурность. Если автор, как выяснилось, не имеет внутреннего иммунитета к гламуру, то этот автор опасен. Вот о.А.Меня гламурное православие не сумело интегрировать. Слишком диссидент. Приход, написавший на своём сайте, что он продолжает дело Меня, правда, не диссидентствует — как приход, как целое, — но всё же в гламур его не принимают. Гламурное православие и Честертона не интегрировало. Он слишком умный, слишком корпоративист-социалист, то есть, ещё и слишком честный. А Льюиса — вполне.
Самоотвержение — отнюдь не главное в Евангелии. Собственно, в Евангелии нет самоотвержения. Есть следование за Христом, которое является самоотвержением. Однако, это не означает, что всякое самоотвержение есть следование за Христом. Можно самоотверженно следовать за деньгами, самоотверженно идти за пивом, самоотверженно ухаживать за детьми. Хуже того: можно самоотверженно следовать за Христом, оставаясь нытиком или, напротив, гордецом, будучи хамом или льстецом.
Отец Александр Мень не только жил в Зазеркалье, где ненормальное признано нормой. Его собственная жизнь развивалась ненормально, словно зеркально: от счастья к печали, от мудрости к разочарованию, от лёгкости к напряжённости. Внешние угрозы до такого не доводят. Трауберг заметила разочарование: многолетняя помощь утешителя не просто оказывалась результативна. Она была результативна, ещё как! Человек из озлобленного невротика превращался в нормального, уравновешенного субъекта. Часто этот субъект оказывался хищником, эгоистом. Был озлобленный эгоист, стал уравновешенный эгоист.
Мень формулировал в 1960-е г. свою задачу как создание «слоя», в котором бы разворачивалась церковная жизнь. В последние годы он уже мог видеть «слой» и ужаснуться тому, как совместимы вера, дружба, творчество с бездушием, подловатостью, эгоизмом, ужаснуться всему тому, что расцвело в 1900-2000-е годы в «православизме», когда сформировался уже довольно толстый слой «церковных людей», для которых Церковь всего лишь точка опоры. Он оказался даже хуже коммунистического «слоя», потому что среди коммунистов много было откровенных циников и карьеристов, а тут даже циники и карьеристы лгут самим себе.
Это никоим образом не означает, что психотерапия, «ношение бремён друг друга», утешение, помощь — не нужны. Ведь очень многие люди, которым о. Александр Мень помогал, стали вполне нормальными людьми, не «здоровыми эгоистами». Мень, в конце концов, был призван давать людям не столько Христа, Который приходит и к добрым, и к злым, и к больным, и к здоровым, сколько самого себя, то оригинальное, что в нём было. А это оригинальное точнее всего описывается вовсе не в церковных терминах, а в секулярных — это была «европейскость» в лучшем смысле слова. Не европейскость как лоск, как стиль, который может без труда освоить и подлец. Это была та самая европейскость, которая подлинно фундамент европейской цивилизации — европейскость как гуманизм, как совершеннолетие личности, как диалогичность.
Разочарование Меня в «психотерапии» — не уникально, ровно то же разочарование пережил (и писал о нём в своём дневнике) о.Александр Шмеман. Это разочарование — результат некоего шага вперёд, и в этом смысле оно всегда приближение ко Христу и Церкви.
