Гудоновский Вольтер — это чистая беспримесная гениальность. Марк Антокольский через сто лет наваял из одного Вольтера полдюжины героев. Произвёл расщепление. Мефистофелю с вольтерьянской улыбкой даже и кресла не досталось. Вольтер как философ превратился в Сократа, Вольтер как драматург превратился в Спинозу, абсолютно мольеровского вида. Вольтер как историк стал Нестором летописцем.
На другом конце шкалы — христианская мученица. Как бы христианская мученица. Ей досталась скамейка, спинки не положено. Вспоминается реплика помещика из оперетты «Крепостная актриса»: «Нарядить пастушкой и ко мне в опочивальню». Нарядить мученицей и ко мне.
А ведь Антокольский был талантлив, это видно по студенческой работу: еврей, вправляющий нитку в иголку. Зарисовка из жизни родного еврейского гетто в Вильно. Этот еврей виден (с разными модификациями) и в Иване Грозном, и в Мефистофеле, и в прочих. А ниточка с иголочкой пропали! И с ними талант пропал. Христос-то не зря говорил про трудность богатому пройти сквозь игольное ушко.
Как и Торвальдсен, Антокольский предпочитал жить в Италии. От патриотизма лучше держаться на расстоянии, а деньги можно и по пейпелу.
Впрочем, Гудон тоже, в основном, производил пастушек для опочивальни. Его «Замерзающая» — в общем, даже не эротика, а порнография, хотя формально все условности соблюдены. К вопросу о лжи в социуме.
По таким вот скульптурам — у которых были и заказчики, и восторженные критики — можно было предсказать и ужасы гильотины, и газовые атаки Первой мировой. Кругозор поручика Ржевского — siski унд popki, вот и вся канова. Но оформленные как очень личная приязнь к античным мифам и библейским героям. Где ложь, там и взрывы агрессии, потому что кто лжёт — прежде всего, самому себе — тот психически уже не вполне устойчив и нормален.
Гудоновская «Замерзающая» — «фризирующая» — абсолютно из того же кластера, что «Воскресший» Торвальдсена. Лживые фантазии о своём — точнее, о чужом, о заказчиковом — внутреннем мире, о своих идеалах и т.п. Найти стилистические различия я был не в силах. Фантазия о бесстрастности, при которой и Христос, и Наполеон, и Понятовский (да-да, бюст не Александра I, а именно Понятовского) сливаются в одно безликое и бессердечное чудище. У Торвальдсена есть и папа Пий VII, надгробие — он хорош, потому что там ледяное бессердечие к месту и откровенно. Это не означает, что Христос с сердцем — специфический для католиков — более человечный. Сердце есть, указующий на сердце перст есть, а сердечности и Христа нет.
