— Ты понимаешь, — говорю я со всей страстностью великопостного уныния, — и вот вся жизнь так и пройдет без следа… Всё бесполезно! Ну вот как в этой пещере Шове, которую недавно нашли, вот гениальные эти фрески… Сидел мужик, гений, и знал, что он гений, и все над ним ржали, что он рисует как-то по-дурацки, и тыкали в его фрески копьями… А старшой велел нарисовать богиню плодородия — ну, он гениально изобразил вагину и на этом застрял, и старшой озлился и бил его по голове… И назло не писал людей, чтобы канули в лету… И на десятки тысяч километров вокруг не было ни-ко-го, кто бы… И на десятки тысяч лет…
— А может это была женщина.
Коня на скаку — пффф! Картина всей истории человечества стала медленно оплывать и приобретать какие-то совершенно другие очертания. На месте бородатого угрюмого гения оказалась длинноногая гения вроде Софонисбы или Нади Рушевой, в перерывах между динамлением кавалеров рисующая зверушек…
— А вагина?
— Неоконченный автопортрет! — пожимает плечами жена. — Вспомни, как Анна Франк себя описывала…
Матушки! То есть, никакие это не палеолитические мадонны. Это девчачьи куклы, палеолитические Барби… Принцессы каменного века… Ну да, всё верно…
Мачистскую картину первобытной жизни жалко. Зато великопостное уныние рассеялось.
