Ум. - Судья. - Любовь. - Сила, творчество.
Всё не так уж плохо — всё намного хуже. И всё не так уж хорошо — всё намного лучше!
Я не покончил с собой, следовательно, я существую.
У циника в душе пространство, а у идеалиста простор.
Жизнь состоит из настоящих моментов, не очень настоящих моментов, ненастоящих и из насквозь фальшивых моментов. Пропорции варьируются.
Сделаем то, чего никогда не было, лучше прежнего!
Чтоб они злились: «Никогда такого не было, и вот опять».
Жизнь — это мороженое на палочке, и если мороженого нет, то этого не компенсировать размерами палочки. А если нет палочки, это не катастрофа, можно и ложечкой. Но сколько же несчастных считают, что жизнь это палочки и ложечки!
В пустом стакане полудохлая мышь. Уныние говорит, что стакан наполовину пуст, оптимизм — что наполовину полон. Уныние лечится отчаянием. У Екклесиаста в стакане две полудохлые мыши, но он в таком же отчаянии как Иов.
Счастье нельзя описать, а вот унюхать — очень легко. Счастье не предмет и не явление, счастье это запах жизни, как несчастье - запах смерти, зла, греха.
Главный враг надежды не отчаяние, а ложная надежда.
Окружающая обстановка пытается нас окружить, но нельзя ей этого позволять!
Какой идиот сказал, что мир держится на трёх слонах? Если это мир, который держится, то что такое мир, который не держится?!
Своя рубашка ближе к телу... Если она не смирительная.
Люди делятся на выполняющих приказы и отдающих приказы. Отдающих приказы себе!
Типичное воздыхание: «Надежда только на то, что эта власть долго не продержится».
«Надежда» — когда я что-то делаю и надеюсь, что это не впустую. Когда я ничего не делаю, а надеюсь, что зло само себя разорит, это не надежда, это… Это зло.
«Пацифизм хорош, пока на тебя не напали с оружием».
Верность жене хорошо, пока ты не оказался в командировке в одной комнате с главной красоткой отдела…
Честность хорошо, пока не появился случай слямзить пару лямов.
Правдивость хорошо, пока за правду не светит червонец.
Хорошо это хорошо, пока тебе не делают плохо.
Последние слова Пушкина: «Жизнь прошла». Два раза произнёс. Прямая противоположность Чехову с его «Их штербе» — «я умираю». Полярные описания одного и того события. Чехов — Туринская плащаница Пушкина.
Кто ищет жизни — находит смерть. Жизнь находит тот, кто ищет смысл.
Армия — это люди, которым другие люди заплатили, чтобы те убивали вместо них. Так евреи иногда нанимали неевреев делать вместо них какую-нибудь работу в суббота. Моя прабабушка в 1920-е годы звала мою маму зажечь свет в туалете — мама была пионерка, прабабушка считала её гойкой. Субботняя язычница, шабес-гойка. Шабес-армия.
Человек развивается от бабочки к куколке. Зрелость — гусеница. Старость — окукливание.
Цинизм — это утопившееся отчаяние.
Человечество нуждается не в начальниках, а в человеках.
МЧС: миролюбие, человеколюбие, свободолюбие.
Без одного из элементов остальные обесцениваются.
Есть такие рабочие места, которых не должно быть и к которым ни у кого не может быть призвания. Например, палач, проститутка, перлюстратор. И царь.
Жизнь начинается с игрушек как моделей полноценного существования, а заканчивается пониманием, что «полноценное существование» это всего лишь игрушка игрушек, модель из моделей.
Хороший писатель владеет языком. Очень хороший писатель отдаётся во власть языка. Нормальный человек создаёт язык. Выше нормального человека нет, только мало нормальных-то.
«Жизнь», «история», «старость» — беспроигрышный лотерейный билет, на котором надо стирать защитный слой, чтобы увидеть, что выиграл. Защитный слой стирается, жестью да по нашей коже, а мы спрашиваем: ну зачем это зло в мире?
Человек есть мера всех вещей, но не мера другого человека. Потому что человек настолько человек, насколько не вещь.
Жизнь похожа на дорогу, похожа и на бурную реку. Свои достоинства у обеих метафор. Главное: в какой-то момент обрыв, и ты уже не отчаянно гребёшь веслами, чтобы преодолеть пороги, ты не отчаянно рулишь, а просто падаешь. Внезапно ты видишь конец, внезапно от тебя ничего не зависит, но внезапно ты и свободен от всяких обязательств, спасибо старости или болезни, в общем, беспомощности, и ты уже не командуешь, не руководишь, не воюешь, а просто машешь руками-ногами, так пусть махание будет не беспорядочное, а весёлое и дружелюбное.
Одни считают, что Земля вертится, другие — что она катится.
Ужас не в том, что мы привыкаем к смерти, а в том, что мы привыкаем к жизни со смертью.
Заборт — такая забота о человеке, от которой человек исчезает. И в забортируемом, и в забортирующемся. Много солидных учреждений, типа III Императорского человеколюбивого общества отделения, а приглядишься — забортарии.
Обряды перехода сопровождают рождение, взросление, брак, смерть. А вот обряда старения нет. Может быть, потому что старение отличается от всех перечисленного внезапностью. Как человек рождается, он вообще не помнит, взросление чрезвычайно растянутый процесс, смерть опять не помним, брак сам себя являет во всей красе, а старение — вот ты карлсон в расцвете энгельса, и вдруг что-то лопается и ты «попаданец», вокруг мир, где все моложе тебя, и даже резко моложе, лет на 10-15 и больше, и не только нет старше тебя, но и ровесники тоже как-то резко сократились в числе. Количество перешло в качество? Скорее, качество перешло в количество... отрицательное такое количество...
Свобода человека есть свобода не быть человеком.
Замечательно различие между «Я памятник себе воздвиг» и «Я памятник себе»
Трудно сказать, что такое свобода и где она начинается. К свободе, видимо, вполне относится тяжеловесное определение «собезначальная». Зато очень легко сказать, где свобода заканчивается. Свобода заканчивается там, где заканчивается жизнь. Когда я убиваю, краду, порабощаю, завидую, творю кумиров... ну и по части либиды всякие разности.
Есть свобода тебя от других: можно быть свободным, даже будучи рабом. Есть свобода других от тебя: ты не можешь быть свободным, будучи рабовладельцем.
Одиночество — когда у тебя нет выбора, быть одному или в толпе. Уединение — когда выбор есть.
Смирительная рубашка коллективизма не спасает одиночку от самоубийства, а лишь делает самоубийство коллективным занятием, растянутым во времени.
Непризнанность похожа на Туринскую плащаницу — вроде бы негатив, но этот негатив позитивнее иных позитивов.
Несчастье это не страдание. Несчастный вид не страдальческий. Счастье и несчастье вообще не антонимы, они из разных систем координат. Счастье — отсутствие препятствий, несчастье — исчезновение цели. Несчастье, скорее, антипод скуки и уныния: скучно, когда цель недостойна тебя, уныло, когда ты недостоин цели.
Если тебя занесло на необитаемый остров, сделай его обитаемым. Хотя это почти невозможно.
Материализм исходил из того, что все войны и беды — от голода. Если человек ест меньше 2 000 калорий, он звереет и бросается на ближних.
История говорит противоположное. Войны организуют сытые, богатые, даже сверх-богатые. Те, кто не работает, а владеет собственностью. «Лицо, принимающее решения» — диктующие. Диктаторы, единоличные или групповые.
Можно предположить, что сытые тут играют роль затравки, центра кристаллизации. Они поднимают голодных на битву. Но и это не подтверждается фактами.
Не сытость и не голод толкают на агрессию, а идеи. Человек не волк, человек это слово, и «идея» — это одно из обозначений слова.
Нормально человеку превращаться из ребёнка во взрослого как гусеница превращается в бабочку. В обществе, искалеченном волей к насилию, человек из бабочки-ребёнка превращается в гусеницу. Танковую.
Ничто так не мешает свободе как убеждённость, что все любят и ценят свободу. Свободу надо пропагандировать и защищать именно потому, что она — ценность не самоочевидная. Свобода свободна и по цели, и по средствам, поэтому любовь к свободе не входит в число добродетелей. Она — бонус, приятное, но необязательное дополнение. Более того, можно любить свободу и защищать её, но не быть свободным — внутренне свободным. А можно быть сторонником деспотизма и при том очень свободным человеком. Такие нестыковки и гарантируют свободу, делая её не чем-то обязательным для устроения на земле.
Многие лиллипуты считают себя давидами среди голиафов. А Голиафов нету, последнего убил настоящий Давид, с тех пор все люди одного роста. Кроме тех, кто берётся за оружие - каждый выстрел делает стреляющего короче на свою голову.
Интуитивно, физиологически человеку кажется, что дальние предметы меньше. Так вот нет! Надежда есть искусство обратной перспективы. Например, Церковь — её прошлое меньше её будущего. Да-да, всякие великие соборы, тексты многотонные, тысячи имён святых (из которых половина фейки), — это всё цветочки, черновики, почеркушки в сравнении с тем, что предстоит. Украина — не ищите её величия в прошлом, в Острожском, Хмельницком, Могиле, Бандере. Оно всё в будущем! С Россией — тем более, ей вообще лишь предстоит родиться. С Америкой — ещё более тем более! Не «сделаем вновь великой», а просто — превратим Америку только для двуногих белых с айкью не выше 66 и честностью не выше -666 в Америку великую, где найдётся место и ливанцу, и ливийцу, и историку, и ботанику, не говоря уж об одноногой чернокожей лесбиянке.
Нет рабов и рабовладельцев. Есть свободные люди, которых поработили люди или обстоятельства, но которые духом остаются свободны, и есть рабы — все те, кто кого-то поработил, убил, обманул, изнасиловал.
Мёртвые души наслаждаются пением мёртвых соловьёв.
Не в счастье счастье!
Самое опасное для человека — стремление к безопасности. Безопасно было Христу говорить о любви к врагам? Говорил бы о ненависти — императором бы сделали. Безопасно было Моисею идти к фараону? Богу было безопасно творить человека? Где Бог, там опасность. Где жизнь — там опасность. Вечная жизнь — вечная опасность. Опасность омертвиться. Готовность к опасности ничего не гарантирует, но ориентация на безопасность гарантирует — нет, не смерть, но какое-нибудь паскудство.
От смешного до великого — тоже один шаг.
Чтобы не стать утопленником, надо стать утопистом!
Я не антихрист, я — антифриз. Привет Снежной королеве!
Смерть — это жизнь без риска.
Никто не понимает, что было в начале — яйцо или курица, но все понимают, что в начале — осётр, а потом икра. Потому что осётр прёт против течения, а курица даже по ветру не летает!
Весь мир театр. Трагедия в том, что многие люди предпочитают в этом театре быть зрителями, гардеробщиками и гардеробщицами.
Не слушайтесь — слушайте!
Единственная вполне безопасная жизнь — это смерть.
Человек — это обезьяна, не хотящая быть обезьяной.
Театр абсурда не бывает театром одного актёра.
Ты в клетке с надписью «Моська»? Если ты жалобно затявкаешь — ты действительно моська.
Человек, в отличие от горы, необъятен только на своей вершине, а чем ниже от неба, тем уже и бесчеловечнее.
Разница между красивой фразой и афоризмом — как разница между выражениями «храбрость в маске — позор в квадрате» и «храбрость в маске — трусость в квадрате».
Человек — не животное. Человек — словотное. Слон — это хобот, человек — это слово.
Жизнь — обзорная площадка для разглядывания бытия. Только площадка так велика, что за время своей личной жизни не успеваешь даже приблизиться к тому краю, откуда видно бытие. Остаётся довольствоваться звуками, дуновениями ветра и запахами, доносящимися из-за края площадки.
С каждым днем нарастает и к 25 декабря доходит до предела моя сантаклаустрофобия.
Найти смысл жизни иногда легче, чем не искать смысла в бессмыслице.
Чем ты невидимее, тем лучше видишь, а замечать важнее, чем быть замеченным.
Носители культа личности (в позитивной или негативной форме) очень заботливо критикуют культ личности. Догматики критикуют догматы — а как иначе?! Так нудисты критикуют одежду, но сами носят самую одёжную из одежд, превращая свою кожу в кожаное пальто. Достаточно было бы трусов, чтобы остаться нагим, а не закутаться в нудизм.
Всё для победы... Войну с Францией выиграл прусский учитель... Войну с Германией выиграли сотни миллионов скромных тружеников тыла... Так и любой аборт — победа не десятка человека, которые в него вовлечены непосредственно (отец, врач, медсестра, родители, друзья, подруги), но сотен миллионов людей, ныне живущих и живших столетия назад, победа насупленных отцов с ремнём в руках, победа принудительных крещений и дисциплинированности... Ах да — и самой несчастной беременной женщины тоже.
Вот странность: говорят «жизнь всё расставит по местам», имея в виду смерть и надгробия.
Глобализация — это когда на улице тебя бьют ошалевшие на русской почве, а в интернете — ошалевшие на почве еврейской.
В рабовладельческом обществе рабы есть, а рабовладельцев нет, есть свободные. Свободен тот, у кого есть раб. Ну, про такую свободу и говорить противно, но как не быть рабом своего рабства? Да вот – не быть. Служить рабовладельцу, быть рабом телом, быть заключённым, быть подданным деспотизма, но не быть несвободным. Рабовладелец обманывает себя, называясь свободным человеком, так хотя бы раб пусть не обманывает себя – он свободный человек, а не чужая вещь. Свободный человек в плену у раба.
Духовность в том, чтобы не оценивать шансы на успех, а исполнять то, без чего ты покойник.
Для циника и яйцеклетка — всего лишь клетка.
Пушкин — гран-падано. Гоголь — чечил. Тургенев — маасдам, сладкий и с дырами. Щедрин — чеддер. Лесков — сулугуни. Достоевский — рокфор. Толстой — бри. Чехов — пармезан. Искандер — сулугуни. А кто — плавленые сырки? Имя им легион…
Писателей с музыкальным стилем мало. Ни один из русских классиков, даже Чехов, не таков. А вот Толкин — увертюра Россини. А Дороти Дей — соната Бетховена.
Чёрный юмор - чёрный хлеб остроумия.
Счастье напоминает о смысле жизни человека, несчастье — о смысле жизни человечества.
Творчество смело уподоблю ограблению банка: нельзя глушить мотор, хотя останавливаться можно и нужно. Чтобы не вышло по Боконону: «Каждый человек может сделать перерыв, но ни один человек не может сказать, когда этот перерыв кончится».
Из полного мрака выводит чёрный юмор.
«Опасный человек» это «масло масляное». Человек — не бритва, человек не бывает безопасным. «Органы безопасности» — органы дечеловечизации.
Первый довод матерщинника, которому сказано, что он матерится: «Не клейте ярлыки!»
Второй: «Не вырывайте мои слова из контекста!»
Комплимент — это благословение с глушителем.
Тревожность — это когда человеку идёт шестой десяток, а он всё ещё боится умереть от голода под забором в сорок лет.
Пессимист предсказывает будущее, оптимист творит будущее.
Жизнь коротка, если мерять ее в удавах, длинна, если мерять её в амёбах, и бесконечна — если в людях.
Итальянцы аплодируют, когда гроб с покойником выносят из церкви. А «бис» бывает? Или освистывание?
Блаженны живущие в оазисах, блаженны, живущие в пустыне, но блаженны и те, кто пытается победить пустыню.
Объявление в мастерской: «Предоплата — залог хороших отношений».
А надо бы:
«Предъизготовление — залог хорошей работы».
Размер имеет значение: самое важное пишут мелкими буквами, и человек так велик, что его царский путь лежит через иголочное ушко.
Первые 2-3 страницы академических монографией в нормальном мире занимает перечисление тех, кто помог: университету, который дал годичный отпуск («субботний год»), друзьям, коллегам, жене, детям, собаке, дворнику, фондам бесконечным. Но было бы много интереснее прочесть список тех, кто мешал, а ещё интереснее — имена тех, кто помешал так, что книга не только не вышла, но и не была написана. Или мы думаем, что в Освенциме погибли те, кому надо, что мир не лишился гениев, талантов, шедевров?... Что всё действительное разумно? Долой Гегеля!
