Чудаков напрасно причисляет Чехова к верующим.
Прочёл книгу Александра Чудакова (1938-2005) «Ложится мгла на старые ступени». Интересно, я правильно вычислил, что автор был однокурсником Ерофеева? Потому что это хороший пример того, от чего Ерофеев бежал в бутылку. Человек-чиновник. Вот главная характеристика человека-в-диктатуре. «Совок», «ватник», это уже вторичное. Писатели-чиновники, крестьяне-чиновники, палачи-чиновники, солдаты-чиновники, чиновники-чиновники, диктаторы-чиновники. Чудаков был литературовед-чиновник. Работал в соответставующем институте. Самое страшное даже не ИМЛИ, а институт философии — философы-чиновники, философоведы-чиновники. Поэты-чиновники тоже, конечно, того...
Роман — типичный представитель псевдо-литературы, «новомировской литературы», она же «знаменная» (Чудакова опубликовало именно «Знамя»). Гладкопись. Солженицын пытался освободиться от этой мертвечины, обращаясь к диалектизмам-неологизмам, но вышло коряво. Чудаков несколько осторожнее, но и у него диалектизмы-неологизмы единственный способ нарумянить мёртвый текст.
По жанру это, конечно, не роман, а сборник новелл, вполне фейсбучных по формату, как и новеллы Улицкой. От суммирования в 40 печатных листов новое качество не прирастает. «Фишка» автора в виртуозном описании вещей: а вот в старину-то ботинки прошивали нитью из семидесяти ниточек, навощёной маслом из града Ерусалима и т.п. Так и литературоведческие изыскания Чудакова именно о том же: предметный мир Чехова. Сперва такая детализированность описаний зачаровывает, а потом понимаешь: это же китч, как китч — живопись Кривелли. Рафаэль как Кривелли то ли не умел, то ли не хотел. Скорее, последнее. А Кривелли — и Чудаков — как тот прозектор, который возит по миру особым способом препарированные трупы без кожи. Все ахают: ой, как интересно, какие мы внутри! Не такие мы внутри вовсе! Мы внутри Царство Небесное!
Имели ли изыскания таких чиновников — от поэзии, литературоведения, истории, философии — какую-либо ценность? Да, некоторые. Были и стопроцентные пустышки — ничто из написанного «советскими религиоведами», «советскими марксистами» не стоит выеденного яйца, а это ведь десятки тысяч людей, миллионы книг. Но в темах, отдалённых от Кремля, кое-что можно было «продвинуть». Как и сейчас: сиди и корпи над изучением миссала VII столетия. Собственно, чем такой корпилец отличается от своего западного аналога? Увы, ничем. Кроме разве что права голосовать по-настоящему.
Вот тут мы подходим к самому интересному: политические взгляды Чудакова. Его жена была горячей сторонницей Ельцина — то есть, горячей сторонницей антидемократической политики, например, расстрела парламента. Политические взгляды Чудакова, видимо, близкие, и интересно, что они очень антизападнические. Как и у Аверинцева: Запад себя изжил и предал, закатился, не смог закрыться для потока исламских террористов и прочих дикарей. Пропал дом. Погряз в потребительстве, никакой духовности. Впрочем, и потребительство плохонькое: тут специалист по миру вещей сокрушается: стоял в парижском магазине и выбирал жене подарок в кухонном отделе. Висят 12 досок, все мало отличаются одна от другой. Позор неумейкам! То ли дело... И поехало мочало по новой — а вот наши деды... Так ведь враньё: полно в Париже разных штучек и дрючек, полно! Кстати, лучший подарок жене из Парижа — не кухонная утварь. Ну, если женщина ассоциируется лишь с кухней....
Главная тема романа — как хорошо было до 1917 года. Люди были крупнее, сильнее, работали лучше, на века подмётки делали!
При этом любые неточности в романе заранее прикрыты тем, что это не мемуар. Хотя это, безусловно, очень прозрачный мемуар. Но мемуар или не мемуар, но академик Крылов сослан не был. Что ещё важнее, не подбирали в духовенство особо сильных мужчин. Или это автор своего героя выставляет невеждой? Может быть...
Сам автор отмечал, что его роман — о России. И тут самое печальное. «Новый мир», «Знамя», «Племя», «Вымя» и другие «либеральные» журналы были такие же «государственнические» и в этом смысле националистические как «Москва» и т.п. Россия! О, Россия!!! Какой ты была чудесной!!! «Национализм» тут тоже своеобразный — «русские» мыслятся как чиновники, страна — как учреждение. Это деформация психики, сформированной конформизмом, и очень активным конформизмом.
При этом автор и его герой родился не в России. В Казахстане он родился и вырос. Но, разумеется, казахи в его романе такая же редкость, как в «Войне и мире» испанцы. Свои страдания и страдания прочих русских, сосланных в Казахстан, автор рисует с поистине мемориальской (извините) дотошностью, тот же Кривелли: каждая ворсинка выписана. О том, что казахи страдали куда больше, автор даже не подозревает. Это абсолютно замкнутая на себе психика — ну, чиновник же...
Нищим автор родился, нищим и умер. Он много жалуется на нищету (к роману приложен дневник): «Не думал, что в 67 лет буду жить от з/платы до з/платы, не иметь ни копейки сбережений и думать, на что купить лекарства» (620). Чудакова можно понять: зарплата сотрудников ИМЛИ при Ельцине была трагикомическая, 5 тысяч — и гуляй. За лекции в театральном институте Чудакову платили столько, что не хватило бы на бутылку пива. Чудаков спрашивает Рассадина (своего однокурсника? или просто хорошего знакомого?), зачем тот «разменивается», пишет в «Новую газету» фельетоны. Тот пожимает плечами: деньги. Ему платили 200 долларов — по 50 долларов за фельетон. Приличные по московским меркам деньги — для внештатных авторов. Главное деньги платили редакторам и себе, это довольно садистская система, «советская». Она никуда не ушла: резкое классовое деление на номенклатуру, аппаратчиков и быдло. Доктора наук приравнивались к аппаратчикам.
Тем не менее, Чудаков убеждал (убедил) свою единственную внучку поступить в Литинститут, объясняя, что без высшего образования она скатится в другой социальный слой. То есть, он верил, что нищета интеллектуалов временная. Литинститут, конечно, как и журфак — те самые заводы, которые превращали людей, склонных к литературе, в чиновников от литературы.
Правда, вторая половина дневниковых записей Чудакова о том, как он обихаживает свою дачу под Истрой — зимнюю дачу. Но это, видимо, остаток от тучных советских лет, когда платили натурой и платили с условием длительной лояльности, как и сейчас принято на Западе платить высшим менеджерам. Отсидел в институте полвека, выдал полдюжины монографий — получай дачу. Да и оклады там были сравнительно приличные. Как сейчас — не знаю, но, судя по стремлению уехать поскорее и подальше из России, дела обстоят не лучшим образом.
Чудаков вполне разделяет идеалы американских правых: «Идею равенства французские революционные массы поняли не как равенство перед законом, а как получение равной доли с тех, кто их умнее, талантливее, лучше работает и поэтому богаче» (595). «Третий мир ... хочет получить доступ к благам цивилизации Европы» (595). Себя он считает умнее и талантливее, конечно. «Сначала это стало главной идеей русской революции, потом левого движения во всем мире, потом к этому подключились майнорити в Америке, в последние годы — мусульмане в их ненависти к богатым в Америке и Европе» (595). Его «антикоммунизм» — это ненависть богатого к бедным: «Неимущие, воспитанные советской властью, считают, что и они независимо от своего потенциала и способности работать имеют право ... на путешествия на Канары и Майорку. Но это не получается, и они чувствуют себя обделенными и несчастными» (596).
«Завидую тем, кто застал мир до I мировой войны: золотой век» (603).
Совершенно смердяковский критерий — возможность отдохнуть за границей. Не поработать за границей, а отдохнуть там. Смердяков, выбившийся в люди, обличает смердяковых не выбившихся. Трамп — тоже Смердяков. Смердяковщина преуспевших много гаже смердяковщины неудачников.
Самое неожиданное в дневниках — запись о том, что Чудаков с супругой сидят на званом приёме у патриарха Алексия Ридигера с Михалковыми, Радзинским и т.п. Чудаков абсолютно неверующий человек: что он делает у патриарха? Видимо, всё-таки не он был зван с супругой, а Чудакова с супругом — она входила в разные комиссии при Ельцине как представитель «демократической общественности», в благодарность за поддержку расстрела парламента. Поучаствовала в создании дымовой завесы, за которой пытались спрятать диктатуру. Мол, если не мы, то коммунисты! Поддержите нас! И полмиллиона чеченцев под нож. Зато не коммунисты! Ай, Ельцин, молодца!
Чудаков очень заботливо в дневнике фиксировал все отзывы о своём романе, они к роману и приложены. Все отзывы восхищённые! В одном даже подчёркнуто, что Чудаков не свалился в «понюхал старик Ромуальдыч свою портянку». Но, увы, именно свалился! Вся «детализация» в романе, создающая иллюзию причастности к глубинной правде — фальшь и вздор. Просто с первых страниц. Дед героя «из семьи священников, потомственных, до Петра Первого, а то и дальше». Поэтому сильнее кузнеца: «При приёме в духовную семинарию существовало негласное правило: слабых, низкорослых не принимать» (14-15).
А теперь слово Чехову, 1886 год, мой любимый «Кошмар»:
«Отец Яков кашлянул в кулак, неловко опустился на край кресла и положил ладони на колени. Малорослый, узкогрудый, с потом и краской на лице, он на первых же порах произвел на Кунина самое неприятное впечатление. Ранее Кунин никак не мог думать, что на Руси есть такие несолидные и жалкие на вид священники, а в позе отца Якова, в этом держании ладоней на коленях и в сидении на краешке, ему виделось отсутствие достоинства и даже подхалимство».
Выдумал Чудаков, всё выдумал! Сознательно или нет? Непонятно, но его роман весь — огромный «баян». Травит образованный байку нескончаемую для зэка.
В реальности, конечно, не было такого «негласного правила». В семинарию брали любого сына священника (и только священника — духовенство было кастой), если платили деньги. К тому же семинарии появились только в конце XVIII века. В семинарии учился Сталин, не отличавшийся богатырским телосложением. Семинаристы не говорили на том квази-церковном жаргоне, на котором изъясняется дед в романе («испохабили всё — начиная со Святых Апостолов и кончая бессловесными зверьми» (С. 54, причём пропечатано заглавными буквами, как будто в устной речи сие бехом являхуся), «от богопознания я далёк так же, как восемьдесят лет назад, когда отроком поступил в семинарию», с. 55). Более того, именно семинарии в 1905 году и позднее стали очагом протестного движения. Крепко выражались семинаристы! Сколько в русской культуре Успенских, Преображенских, Вознесенских — из семинарий, и что? Все слащавятся? Сергей Михайлович Соловьёв сын протоиерея — и что из сего, какие паки и еже? Никакие! Стилизация и обман. Бегство в придуманное прошлое. Как у Ивана Шмелёва. Ещё раз: вот текст Чудакова, вот «Москва-Петушки». Вот и вся разница между псевдо-культурой и культурой. Ровесники, оба из «провинции». Гендер один.
Можно ли причислить сотрудников ИМЛИ к обслуге Кремля? Ну да, конечно. И учителя в России — обслуга Кремля, в чём проблема? Просто обслуга бывает разная. Кто-то убивает украинцев и сирийцев, кто-то учит детей этих убийц, кто-то для учителей разрабатывает методички и пишет биографию Чехова... Это ничего, что я наотмашь? :-)
Я в 2014 году для себя решил всячески избегать любых российских реалий, не ТВ и интернета (это я давно вычеркнул), а и литературы. И пока вижу, что был прав. Иногда мне что-то порекомендуют хорошие люди — попробую и потом долго отплёвываюсь и удивляюсь, как можно такие тащить в мозги.