Вторая половина 1960-х годов – это время, когда поколение 20-летних, вступающих в активную жизнь людей сыграло необычайно большую роль в общественной жизни.
Современная культура позволяет и считает нормальным «подростковый бунт», точнее, период поисков, «бури и натиска». «Перемелется, мука будет». Действительно, на «большой культуре» все эти «бунты» не отражаются, они поверхностны и на выходе из них оказывается всё та же «социальная мука», «общественный планктон». В начале XXI века движение «Оккупай» на несколько месяцев привлекло к себе общественное внимание, тем более, что оно, начавшись в США, продолжилось в России и на Ближнем Востоке, но закончилось оно повсюду безрезультатно, «ушло в песок».
Молодежное движение 1965-1968 годов было более влиятельным, было оно и более разнообразным.
В России это было движение «шестидесятников», которое требовало даже не политических реформ, а ослабления цензуры и было пресечено тайной политической полицией. Большинство шестидесятников эмигрировали. Антивоенным это движение не было, большинство его участников даже одобряли войну во Вьетнаме как борьбу с «коммунистической диктатурой».
В США и Франции это было движение за либерализацию культуры, ослабление социального контроля за личным поведением, и в этом отношении движение продолжало традицию предыдущего времени. Между правом на развод и правом на брак с однополым партнером нет качественной разницы. Движение в большой степени было «буржуазным», то есть, в нем участвовали люди из семей, достаточно богатых, чтобы давать детям высшее образование. Соединение студенческих и рабочих протестов было непрочным.
Движение закончилось быстро и, главное, последующие молодежные движения уже не были столь радикальными. «Концом бунта» стал 1973 год, когда начался экономический кризис, поводом к которому стала попытка Египта и Сирии отвоевать свои земли, завоеванные Израилем в 1966 году. Соседи Израиля ответили повышением цен на нефть. Тем не менее, это повышение было неизбежно: дешевизна нефти ранее определялась не свободным рынком, а военным превосходством Запада, которое, однако, стало убывать.
В молодежных движениях было две ощутимо разных линии, как были они уже и раньше. Одну можно обозначить как «урбанистическую», другую как «хипповую». Сам термин «хиппи» родился внутри молодежной субкультуры, которая была городской и буржуазной, но термин стал обозначать очередную версию романтического, богемного бегства в «дикарство», культурный дауншифтинг. Цыган в США просто не было, в их роли выступили (помимо своей воли) индейцы и мексиканцы, точнее, их национальные костюмы. Яркие краски, бусы, вышивки. Ходить босыми. Единственное, что выдавало буржуазную сущность движения, это нежелание работать. Как и романтики начала XIX века, хиппи отождествляли крестьянскую жизнь и ничегонеделанием. Это был вполне урбанистический взгляд на деревню, сформировавшийся уже в античных полисах. Разве это работа! Вывел коз и дудишь в дуду с Хлоей. Пастораль! Только развитой урбанизм создавал и создает экономические возможности для такого дауншифтинга. Реальные индейцы Амазонки отнюдь не блаженствуют.
Культурный дауншифтинг, примитивизация стал, возможно, главным вкладом движения в культуру. Даже реформы Второго Ватиканского собора прежде всего проявились в том, что священники стали одеваться «как молодежь», но не как рабочая молодежь, а как хипппующая молодежь. «Быть с людьми» стало обозначать «быть проще», играть с «людьми» в футбол, петь песни у костра, ходить в походы, танцевать, водить хороводы.
В несвободном мире всё это развивалось в очень ослабленном и перекошенном виде. Тут «романтизация» и «дауншифтинг» привели к сосредоточению внимания на «крестьянском» быте. Быта этого в деспотических странах уже давно не было, крестьянство было уничтожено и превращено в государственных служащих. Замена государственной религии государственным атеизмом привела к созданию общества вообще без каких-то культурных институтов. Казенная культура никого не вдохновляла, западная культура была под запретом.
И вот с середины 1960-х годов в Литве к живущему в глуши священнику Станисловасу Доброльскису, яркому проповеднику, начинают приезжать молодые городские интеллектуалы. Их привлекает его коллекционирование крестов, изображений Христа, церковной утвари. Эстетическая сторона культурной жизни, не содержательная.
Аналогичный процесс идет и в России: столичные интеллектуалы ездят по деревням, коллекционируют иконы. Появляется – как и на Западе – интерес к «восточной духовности», причём под «духовностью» понимается прежде всего образ жизни, подчеркнуто архаичный. Этот тот же дауншифтинг: меньше рассудочного, больше сердечного. Меньше слов, больше молчания. Медитативного, конечно. С благовониями. Тут ладан Московской Патриархии сильно проигрывает индийским и тайским благовониям. Зато в Московской Патриархии есть – о, не отец Александр Мень, это не дауншифтинг ничуть, это как раз урбанизм и западничество – а есть «гуру». Черносотенное православие воскресло, оказалось опять востребовано и в конце концов выбило «диалектический материализм» из коридоров власти, стало идеологией Кремля с 1992 года.
Как и в XVI веке, противопоставление «казенного» и «низового» оказывается ложным. Борьба Медичи и Лютера была борьбой внутри консерватизма, настоящие противоположности были Эразм и Медичи с Лютером. Христианство открытое, христианство свободы и христианство закрытости, только закрытости разных стилей. В XXI веке противопоставлены друг другу не «харизматическое» и «традиционное» христианства, а все то же христианство открытости и христианство закрытости. Харизматическое христианство (которое поглотило хипповую «революцию Иисуса») оказывается не менее, а часто и более реакционным, как это ни трудно, чем бездушное христианство англиканское, епископальное, ватиканальное.
